Бер и Рахмиэл пытались утешить ее, но женщина продолжала плакать.
Она несколько раз поднимала голову, но, как только встречалась глазами с мужем, сердце ее сжималось от боли и слезы заволакивали глаза.
Утром чуть свет Рахмиэл поднялся, начал одеваться.
– Чего тебе не спится?… Отдохни немного, – сказала Фрейда. – Рано еще.
Не спится… хочу людей повидать. Может, насчет работы поговорю.
– Ты что?… Куда тебе работать? Пусть рана заживет… Отдохни недельку-другую.
Рахмиэл наспех позавтракал и стал собираться.
– Ты все-таки уходишь?
– Пойду поищу работенку.
– Куда пойдешь?
– Зайду к Танхуму… Куда же еще?
– Не ходи к нему… Не ходи… Прошу тебя. – Фрейда начала его умолять. – Не надо к нему ходить!
– А в чем дело? Он тебя обидел? – спросил Рахмиэл, с беспокойством глядя на жену.
На миг у Фрейды мелькнула мысль рассказать мужу все и освободиться от тяжести, лежавшей на душе. Но, посмотрев на исхудавшее лицо Рахмиэла, на его запавшие глаза, не решилась. «Зачем причинять ему боль? Зачем отравлять ему радость возвращения домой? – рассудила она. – Как ни тяжело, надо до поры до времени скрывать свою обиду и позор».
– Не знаешь разве Танхума? – ответила она после недолгой паузы. – С виду он мягок и тих, а сердцем лих. Всякое было… Придет время – расквитаемся.
– Знаю, хорошо знаю Танхума, от него всего можно ожидать, – махнул рукой Рахмиэл и вышел.
Он покрутился немного по двору и после некоторого раздумья отправился к брату.
От Рейзы, жены Михеля, он узнал, что Танхум еще утром уехал куда-то и неизвестно, когда вернется. Рахмиэл хотел вернуться домой, но его обступили солдатки, работавшие у брата, и начали расспрашивать, не встречал ли он на путях-дорогах войны их мужей и близких и скоро ли конец этой кровавой бойне.
Рахмиэл старался всех успокоить, ободрить. Разговор затянулся.
– Хозяин едет! – крикнула одна из женщин, заметив Танхума. – Ох, и кричать же он будет, когда увидит, Что мы болтаем.
– Ничего, увидит брата, станет помягче, – отозвалась другая.
Заехав во двор, Танхум сразу заметил брата. О том, что Рахмиэл вернулся, он узнал еще вчера, но сделал вид, что только сейчас узнал об этом. Выпучив глаза, он крикнул:
– Смотри, Рахмиэл! Приехал? На побывку или совсем?
Танхум смотрел на брата виноватыми глазами, пытаясь разгадать по его лицу, знает ли он, что было у него с Фрейдой.
Рахмиэл подал руку брату.
«Ничего не знает», – решил Танхум. Он расчувствовался, обнял Рахмиэла и расцеловался с ним.
– Пойдем в дом, – пригласил Танхум брата.
Из передней он крикнул жене, которая возилась на кухне:
– Нехама! У нас гость. Посмотри, какой гость у нас!
Нехама выбежала и, увидев Рахмиэла, обрадовалась:
– Вот это гость так гость!… Я еще вчера знала, что он приехал, но зайти к нам не соизволил. И во дворе у нас долго стоял, а в дом не зашел. Он предпочитает чужих…
– Считаться будем потом, – перебил ее Танхум. – А пока пойди-ка на кухню, приготовь нам что-нибудь вкусненькое.
Танхум подал брату стул. Они сели за стол друг против друга. Рахмиэл опустил голову, явно недовольный чем-то, и мрачно поглядывал то в одну сторону, то в другую.
Танхум пытался завести разговор с братом, но тот не поддержал его, на вопросы отвечал неохотно и отрывисто.
Рахмиэл ждал, что Танхум заговорит наконец об отцовском наделе. Еще до ухода на фронт Рахмиэл убедился, что он и Заве-Лейб, в сущности, работают на своей земле как батраки Танхума, что их младший брат не только хозяйничает на их земле, но и распоряжается ими, своими братьями. Это стало особенно ясно после приезда в Садаево Давида. Сейчас Рахмиэлу хотелось выяснить их отношения. Но Танхум всячески уклонялся от этих разговоров, держался настороженно, предупредительно. Опасаясь, что Рахмиэл что-то знает или догадывается о том, что произошло между ним и Фрейдой, он старался быть к нему особенно внимательным, твердил о своих благодеяниях, оказанных семье брата за годы войны.
– Последним куском делился с отцом и Фрейдой. Что только мог, делал для них. То подкину пудик муки, то арбу соломы подвезу… то молока дам, простокваши… ни в чем не отказывал им.
Почувствовав, что у Рахмиэла эти слова вызывают раздражение, и боясь, как бы не растравить старые душевные раны брата, который, чего доброго, начнет еще шуметь, Танхум замял разговор и побежал на кухню, требуя, чтобы жена скорее подала к столу завтрак.
Нехама поставила на стол сметану, яичницу и еще кое-что, но Рахмиэл наотрез отказался завтракать.
Провожая его, Танхум сказал:
– Приходи, если надумаешь подработать немного. Зачем тебе искать работу на стороне? Плохо ли тебе было у меня? Да и где может быть лучше, чем у родного брата?… Ты мне поможешь в хозяйстве, а я в долгу не останусь.
– Может, и приду, – ответил Рахмиэл. – Только одно условие – расплачиваться со мной будешь не как с братом, а как с батраком. Ты хозяин, а я работник…
– Как тебе не стыдно, – притворно возмутился Танхум. – Даже слушать обидно.
Через несколько дней Рахмиэл пришел к брату. Танхум уже копошился во дворе.
– Прежде всего убери хлев, – сказал он Рахмиэлу, – потом мы вместе переложим стога. Начнутся дожди – вся солома сопреет.
Было уже около полудня, а у Рахмиэла во рту ни крошки не было.
Наконец-то Танхум позвал его обедать. Опять, как и до войны, когда он перешел к брату от Юделя Пейтраха, его посадили за общий стол, и брат, подсовывая ему еду, говорил:
– Ешь! Чего ждешь? Не стесняйся, ешь! В рот тебе, что ли, надо совать? Бери и ешь!
Прошло немного времени, и Танхум с Нехамой будто забыли, что он родной человек в этом доме. К столу его опять перестали приглашать. Во время завтрака или обеда ему приходилось вертеться в передней, пока хозяева поедят. Замечая Рахмиэла, они, словно оправдываясь, упрекали его:
– Чего же не пришел? Особое приглашение тебе надо? Чужой ты нам, что ли? Сам бери и ешь!
На войне в окопах, под градом пуль и в грохоте канонады, среди осиротелых, политых кровью полей, Рахмиэл понемногу начал забывать обиды, нанесенные ему Танхумом. Где-то в глубине души теплилось даже братское чувство к нему. Рахмиэл надеялся, что, вернувшись домой, он как-нибудь помирится с ним, и они вместе будут хозяйничать на отцовской земле. Теперь он почувствовал, что они стали еще непримиримее.
Однажды, когда Рахмиэл пришел обедать, он заметил Танхума, который вел за руку его сынишку Файвеле.
Увидев отца, мальчик испугался.
– Ты зачем пришел сюда? – рассердился Рахмиэл на мальчика.
– А что? – заступился Танхум за Файвеле. – Он к нам часто приходит… Мы его не обижаем.
Танхум не хотел признаться, что он, тайком от матери, приучил его приходить к ним. Лаская малыша и угощая его, он утолял свою тоску по собственному ребенку.
– Разве плохо, что мальчик приходит к нам? – спросил Танхум брата. – Дома-то ему и есть особенно нечего… Пусть кормится у меня. Может быть, когда вырастет, отблагодарит за добро, сделанное ему.
– Ступай домой сейчас же, слышишь! – сердито закричал Рахмиэл. – Чтобы твоей ноги тут больше не было!
Файвеле испуганно смотрел на отца. Веки его задрожали.
– Чего ты сердишься на него? Чужой он мне, что ли? Объест меня? Он, можно сказать, вырос у меня в доме… Первый раз, думаешь, приходит он ко мне поесть?
– С малых лет куском хлеба хочешь приучить его к себе, словно собачонку?… Опять думаешь арбой соломы купить меня? И моего ребенка хочешь купить?… Благодетель… А почему не помнишь, забыл, что надул и обобрал меня? – Рахмиэл побледнел, лицо его исказилось.
Танхум стоял как ошпаренный. Он хотел было ответить брату, но не нашел подходящих слов.
– Чего горячишься? – забормотал он. – Подумаешь, если бы ты мне не был братом, стал бы я возиться с тобой и с твоей семьей… Вместо благодарности за все, что я делаю для вас, ты еще шум поднимаешь… Никак не можешь забыть отцовскую землю… А если бы на ней бурьян рос или суслики плодились, вам лучше было бы? Свободной земли теперь сколько хочешь… Пусть люди скажут… Они видали, что я все им давал, все, что только мог!
Танхум носился по двору, забежал в ригу, будто искал поддержки у кого-то.
7
Весть о том, что в Петербурге скинули царя, облетела Садаево с быстротой молнии. Люди плакали от радости, целовались, ликовали:
– Теперь будет конец войне… Конец нашим страданиям!… С фронтов начали возвращаться солдаты. Смертельно усталые, израненные, бросая оружие, брели они по степным просторам к своим отцам и матерям, женам и детям, братьям и сестрам.
– Конец кровопролитию… Идем домой… Домой! Теперь наша власть…
Группами и в одиночку возвращались солдаты и в Садаево, а Заве-Лейба все не было и не было. Писем от него тоже давно не приходило.
– Боев, говорят, уже нет, значит, людей не убивают, – утешали Хевед близкие и родные. – Бог даст, придет живой и невредимый…
