Келья была достаточно обширная, с одним окном, выходящим в сад. По ней было видно, что на род и происхождение того, кто в ней заперся, имели некоторое соображение. Но устав, которого особенно послушники должны были придерживаться, не позволял монаху иметь больше одной комнаты и вещей более удобных, чем обычные монастырские.
В одном углу стоял твёрдая кровать, а при ней аналой для молитв с распятием; у окна был накрытый стол, на котором лежало несколько книг, итальянская лампочка и несколько мелочей с благочестивыми символами.
На одной из стен на золотом фоне был нарисован молящийся св. Бенедикт, он должен был напомнить монаху о его призвании.
Посередине этой комнаты с утра на следующий день стоял высокий мужчина, сильного теложения, с широкими плечами, в рясе монахов св. Бенедикта. Его красивое, бледное лицо, с остриженными волосами выходило из границ его монашеской рясы, выразительно рисуясь на сером фоне стен кельи.
Его красивые черты, большие и выпуклые голубые глаза, высокий лоб, впалые и сжатые губы представляли физиономию, поражающую выражением, характером, который угадать нелегко, но он совсем не соответствовал одежде и призванию монаха. Сильные страсти весь этот облик утомили и разрисовали неизгладимыми следами своего прохождения.
После них осталось что-то неспокойное, раздражительное, ещё не удовлетворённое. Иногда, когда лицо и глаза уже казались убаюканными и безоблачными, в двигающихся и искривлённых губах, как если бы их отравила горечь, неудержимо бушевали боль, ирония, гнев.
Белые руки с длинными костлявыми пальцами то дёргали рясу на груди, то проскальзывали по гордому лбу, то страстно сжимались. Ходил, останавливался, прислушивался.
Быть может, что в это состояние раздражения его привела принесённая вчера Буськой новость, что какие-то польские паны прибыли в Дижон, и что хотели поклониться бывшему князю, сегодня монаху. Услышав это, озабоченный и взволнованный Белый метался.
– Как это! – воскликнул он. – Значит, там ещё не забыли обо мне? Знают? Помнят?
Бусько с утра поджидал у ворот, чтобы ввести этих желанных гостей; дали ему такой приказ. Аббат был осведомлён. Он не опасался и ни о чём не догадывался, не думал, что нужно лишить князя утешения видеть своих земляков. Может, воспоминание о том, что излишняя суровость цистерцианцев выгнала его оттуда, делала аббата более мягким.
Послы, с утра красиво одевшись, пошли в кафедральный собор выслушать святую мессу, и только после неё появились у дверки аббатства.
Бусько, так же бедно одетый, как вчера, уже ожидал их там. На самом деле брат Изидор был назначен, чтобы находиться при свидании как свидетель, но не спешили давать ему знать, потому что язык, на котором должен был вестись разговор, его присутствие делал излишним.
Послы, которых привёл старший Предпелк, вместе с Ласотой вошли на порог кельи, приветствуя князя низким поклоном.
Когда он их увидел, на его бледном лице на мгновение выплыл румянец, облил его и исчез. Князь стоял не как монах, а как Пяст, который принимает своих верных землевладельцев. Одной рукой опершись о стол, он имел почти гордую позу.
После приветствия нетерпеливый князь, не дожидаясь, сам их спросил:
– Что у вас тут за дела? Какие судьбы вас сюда загнали?
Эти слова он произнёс по-польски, а в их звучании и некотором принуждении и заикании чувствовалось, что отвык от этой речи, что давалась ему с трудом. На него самого это произвело неприятное впечатление, он опустил глаза.
– Долго рассказывать вашей милости, – сказал Предпелк, – о том, как мы сюда в чужой край попали… но раз мы оказались в Дижоне, хотели проведать нашего Пяста и поздороваться.
Лицо князя вдруг нахмурилось.
– Пяста? – подхватил он. – Пяста? Его здесь уже нет, под этой одеждой (он сильно потряс рясой, как если бы хотел её разорвать). Нет тут уже ни Пяста, ни князя, но бедный слуга Божий, брат Бенигнус.
Он закончил тяжким вздохом. Его глаза живо побежали по прибывшим, ища знакомое лицо, или какое-нибудь воспоминание.
– Вы приехали из родины, из Польши! – воскликнул он. – Что слышно? Как там мой племянник? А на моей племяннице женился Людвик, он правит у вас, вы рады ему?
– Король Людвик вовсе у нас не правит, – прервал Вышота, – не имеет на это времени. Больше, по-видимому, занят Италией, Неаполем и Венгрией, чем Польшей. Старая королева у нас правит за него.
Тон, каким он это произнёс, больше значил, чем слова.
Князь его понял, наполовину горькая улыбка пробежала по его губам.
– А в Гневкове, в Злоторые кто сидит? – спросил он.
– Старосты, – ответил Предпелк, – ваше княжество отходит к королю.
Рука князя, операющаяся на столик, дрожала.
Предпелк смотрел на него с восхищением, изучая выражение лица и впечатления, проходящие по нему, которых скрыть не мог.
Какое-то время все молчали, Ласота собрал отвагу.
– Я должен передать вашей милости, – сказал он, – привет от старого Бодчи с Джденка, я видел его и он сказал мне: «А если бы там встретили моего князя Владислава, отдайте ему поклон и скажите, что мы его не забыли и скучаем по нему».
Князь, весь обратившись к говорившему, казалось, жадно глотает эти слова. Он зарумянился, положил руку к груди.
– Старый честный Бодча, – воскликнул он, – когда я был самым несчастным после потери жены, он один делил со мной горе и в его доме я имел милейшее гостеприимство.
– Также его дочка Фрида, – прибавил Ласота, – посылает вашей милости поклон.
Монах вскочил и отступил на шаг, его брови нахмурились.
– Фрида Бодчанка! – сказал он изменившемся голосом. – Но та… давно, должно быть, за кем-нибудь замужем. Кто её муж?
– Нет мужа, – ответил Ласота. – Говорят, что многим влиятельным рыцарям, несмотря на отцовское настояние, отказала. До сих пор осталась девицей… а что удивительней, такая ещё гладкая и кажется молодой, точно ей не более двадцати лет.
Князь опустил глаза и закусил губы, этот разговор был ему, очевидно, неприятен.
Предпелк, Шчепан, Вышота молчали, сдав беседу на Ласоту, который, как им казалось, ловко ею управлял, согласно их мнению.
– Старый Бодча, – добавил Наленч, – хоть знал, что ваша милость надели монашеское облачение, всё же, как я заметил, не лишился надежды, что увидит у нас вашу милость… Ведь у нас есть бенедиктинские монастыри.
Белый даже к окну отступил, и затем снова приблизился к послам.
– Я рад быть как можно дальше, как можно дальше от вас, – начал он пылко, – чтобы забыть прошлое, потому что оно вернуться не может.
– Как? Как? – вставил живо Предпелк. – Один Бог знает будущее. Король Людвик, как и наш покойный Казимир, не имеет мужского потомства, а наше королевство не пойдёт по кудели. Нет! Мы
