чьи-то мягко ступающие по влажной земле шаги и обернулся, увидел Богомила, поднялся с камня, а когда волхв подошел к нему, спросил:
— Что-то случилось, отче?
Богомил вздохнул:
— Да, княже, — огладил темной узкой ладонью длинную, с легкой проседью бороду, сказал: — Ладно ли, что при приближении твоих дружин в осельях начинается колобродье, и самые смирные бегают по улицам, ищут ставленных иудейской властью и удавливают их, накинув им на шею веревку, будь то хоть и сородич их? Но надо сказать, что переметчиков средь россов мало.
— И что же? Тебе это не по нраву? Не по нраву, что смерды расправляются со своими обидчиками? Придет срок, и опустится тишина да благодать на росские земли. А пока… Суров в гневе росс, но и отходчив, и врагу спустит, коль тот принесет ему повинную свою голову.
— В градке Удаловом вятичи пожгли домы, в которых жили чужеземцы, а потом раздели их донага и свели на капище.
— Я слышал, Боги не приняли жертвы? — усмехнулся Святослав. — И тогда их передали в руки древней старухи в черном. Всякая обида да будет отмщена. На том стоит и будет стоять Русь.
Со стороны Удалова градка вдруг донеслись крики, окрашенные в светлые тона, как если бы сородичи встречали близких им людей, а потом послышалось лошадиное ржание, в нем тоже можно было уловить удовлетворение от хорошо выполненной работы. Святослав слету, смаху смял суровость в лице, оно сделалось мягче и светлей, жесткие морщины на лбу разгладились, темные обвислые усы встопорщились и как бы даже повеселели, пуще прежнего взъерошился упрямый клок русых волос на макушке со старанием бритой головы и обрел озорной вид, почему Богомил невольно улыбнулся. Он потому и улыбнулся, что углядел перемену в Святославе, и она пришлась ему по душе. Перед волхвом теперь стоял не суровый воин, отягощенный нелегкими заботами, но едва вошедший в лета отрок, умеющий взять от жизни и малую радость, не упускающий ничего от ближнего мира отлегшее, хотя бы и испуганный трепет деревца, чуть искривленного в тонком стволике, которое он теперь не без сердечной ласковости оглаживал сухой жесткой ладонью, как бы желая сказать, что, если бы все зависело от него, то он подсобил бы деревцу, подвинул бы его поближе к большим, знатно раскидавшим широкие ветви деревам, и тогда, глядишь, оно, сызмала обреченное на одиночество, выправило бы стволик и весело потянулось бы к солнцу, осознав в себе прежде незнамую силу.
— Удал вернулся, — сказал Святослав и уж намеревался стронуться с места и направить стопы в градок вятичей, чтобы встретить светлого князя, когда ближние заросли раздвинулись и к нему подъехал на белом, в желтых крапинах, скакуне сам Удал. Спрыгнул с седла и, покачиваясь на длинных ногах, вяловатых после долгой скачки, подошел к Святославу и обнял его правой рукой, позвенивая серебряными бляхами, нашитыми на рукав златотканной куртки:
— Княже… княже…княже…
— Ну, что, проводил атабека? — спросил Святослав, пуще прежнего светлея в лице.
— До Самватаса. Там летголь со князцом оставил, попросил пошуметь у крепостных стен.
Святослав был доволен:
— Добро! Стало быть, завтра выступаем!
Он, кажется, сумел обмануть воевод Песаха. А коль так, то и будет путь его до Итиля много легче, хотя и раза в три длиннее.
Богомил, помедлив, стронулся с места, пошел узкой и гибкой, про меж дерев, тропой к тому месту близ градка Удалова, где полоскались на ветру пестрые паруса для лодий. Шили их из крепкой матерчатой тканины умелицы смердовы жены да девы. Он шел и думал о Святославе, о том, что тот не прислушался к его суждению, не принял к сердцу. Но странно, это не огорчало, как если бы не ожидал ничего другого. Но тогда чего же он хотел от князя?.. Да, собственно, ни к чему и не стремился, понимая про росские роды, ищущие себя не на тропе зла, привыкшие доверяться матери Мокоши, а она есть свет радости дарующая только тому, кто пребывает не один на земле, но бок о бок с другими племенами, хотя бы и чуждыми по духу, однако ж не сеющими семена вражды. Иль не так было во времена светлоликого Буса? Тот не желал унижения и слабейшему, к чему и призывал россов. Его призыв был услышан, и свет и тепло снизошли на отчие земли, все взбодрилось в них и самые слова облеклись в сияющие одежды, всяк старался видеть в иноплеменнике брата. И не вина ясноликого князя, что однажды пролилась кровь и оборвала узы меж племенами. Нет, не его в том вина, но тех, кто не принял дарованного матерью Мокошью и возжелал возвыситься над другими, отобрать земли их и домы их, и жен их.
Все ж Богомил верил: коротки ноги у зла и легки, сноровисты у добра. Иль не про это сказано в Ведах праотцами россов, принявших слово не как Знак, отделяющий одно племя от другого, а как дар Божий, единящий их. И да не угаснет это понимание Истины, облаченной в божеские одежды и открывшей себя в слове!
Когда Богомил ушел, Святослав с грустью, которая противно радости, что полыхала на сердце подобно ярко горящему костерку, обозначилась в нем, бледная, чуть только сдерживаемая, сказал:
— Отче пребывает в беспокойстве, вызванном нежеланием видеть, как умертвляется сущее в человеке. И я понимаю его, но я так же понимаю, что нельзя сдержать гнев, поднявший племена россов на борьбу с иудеем.
Удал мало что уловил из слов Великого князя, в прищуренных глазах которого вдруг увиделось что-то придавившее в нем радость, и даже слегка обиделся: вот, дескать, зря что ли я поспешал с доброй вестью ко князю: небось не одну седмицу агаряне простоят в Самватасе, прежде чем дойдет до атабека, что Святослав выбрал другой путь? «Мне ли, сотворившему маленькую победу, выслушивать про озабоченность волхва?..»
Так, или примерно так, думал Удал и уж хотел выразить Святославу свое неудовольствие, но проследил за выражением его лица, вдруг сделавшегося строгим и как бы даже затвердевшим на какой-то напряженной мысли, и сдержался. Знал, не любил каган Руси, когда сбивали его с мысли пустыми, мало что значащими словами, мог и сурово оборвать говоруна, после чего свиноваченный долго еще пребывал в смущении, а то и в растерянности.
К счастью, Святослав через малое время отринул потревожившее его, сказал, ласково поглядывая на Удала и пряча лукавую усмешку в длинных усах:
— А что, воевода, не пора ли нам пойти к войску? Небось твои детские уже про все поведали собратьям, не преминув обронить
