привык принимать себя, как бы высветилась и обрела искрометность и близость к небесному миру.
Песах недолго пробыл в Божьем храме, вышел оттуда раньше времени, это было в удивление не только ему самому, но и раввину. И то, что было в удивление еще и раввину, чего не мог не заметить правитель Хазарии, неприятно поразило. Он-то полагал, что сокрыт от людей, и прочитать в душе у него вряд ли кому под силу, разве что Владыке небесному, коль скоро сей муж управляет духовной сущностью земного мира. Если, конечно, управляет… А если нет? Песах досадливо усмехнулся. Невесть какие мысли приходят в голову. Да что ему за дело до небес? Он живет на земле и хотел бы иметь дело лишь с тем, что есть на ней.
Так что же произошло? Властный над собственными племенем и над теми, кто подчинился его воле, он, оказывается, не всегда умеет подавлять чувства, чтобы никто про них не мог знать. Неприятно!
Песах шел по улице без какой-либо определенной цели, не сказал бы, куда и зачем идет? И почему идет в обратную от Дворца сторону? Тем не менее, оказавшись на синебрюхом взлобье великого итильского торговища, не очень-то удивился: и в прежнее время нередко захаживал сюда и смотрел, как идет торговля, как, разгорячась, спорят гостевые люди, и у него возникало чувство причастности к тому, что влекло человека по тропе жизни. Ему казалось, что он оберегатель этой тропы. Ведь не зря все дороги сошлись на Итиле. Город стал для его племени чем-то вроде земли обетованной. А почему бы и нет? Ведь только здесь иудеи обрели силу духа и воистину стали избранным народом; живя бок о бок с чуждыми им племенами, они не поменяли в себе, следуя правилам, изложенным в великой книге Мишну и соблюдая то, что взято из Ветхого Завета, где сказано: «…истреби все, что у него есть, и не давай пощады ему, но предай смерти и мужа, и жену, и отрока, и грудного младенца, и вола, и овцу, и верблюда…» И было так. И пребудет до скончания веков! Только в избранном народе, обреченном на рассеяние, могли укрепиться законы, однажды обретенные на тропе странствий и мучительных поисков в себе самом. Царь Иосиф, мудрый правитель Хазарии, перед кончиной сказывал Песаху про необходимость уметь приспосабливаться к жизни с другими племенами, при этом не сливаясь с ними, но возносясь над ними, ибо сущность однажды укрепившегося в сознании иудея есть сколок от Истины, которую всяк из страждущих хотел бы приблизить к себе.
— Многие леты назад, — говорил царь Иосиф на смертном одре. — Когда мы ушли из Палестины, гонимые гоями, и вынуждены были жить среди исмаильтян, некто из нашей общины, обретя высшую мудрость, взял имя Абдуллы ибн-Сабаха и сказал «правоверным», что близок конец света, и тогда пророк Мохаммед вернется в мир и будет вершить суд над неверными, а пока его должен замещать правитель Параса. И случилось так, что ему, оставшемуся в душе истинным иудеем, поверили исмаильтяне и пошли за ним. И он, сей иудей, силой духа своего растоптал чуждую нам силу. Так и надо поступать. И я поступал так же… И тебе оставляю эту мудрость. Помни: чем раздорнее в соседствующих с нами племенах, тем легче управлять ими. И еще помни: худшие наши враги — это те, кто обласкан заветным словом Христа. Это хорошо понимали наши предки. Вспомни, как они купили у агарян семьдесят тысяч жителей Иерусалима, принявших в свое сердце Христа, и умертвили их на главной площади великого города. Да будет деяние прадедов благословенно в летах и откроет нам путь к прозрению Истины, у которой два тела — божественное и земное. Они соединены только в нашем сознании, ибо мы избранные от Иеговы. Здесь, в устье Великой реки, на семидесяти островах, мы заложили начало единому для иудеев царству. Но еще далеко до завершения этого деяния. По сию пору Мехина, надевшая темные одежды, оплакивает детей, рассеянных по миру. Но верю, настанет день, и признают во всех землях силу нашего духа, восставшего с мертвых берегов Роны и Гароны. И тогда улыбнется Шехина.
Песах стоял на взлобье великого торжища и наблюдал за гостевыми людьми, за тем, как они умело управлялись с резными мерилами, свесами и спудами, и уже было угасшее в нем чувство удовлетворения от работы, что сотворена не только им, а и теми, кто жил до него и укреплял в человеках, кого Яхве признал равными себе, мало-помалу рассеивало смуту, что встревожила всемогущего, победителя многих племен, познавшего суть человеческого естества, устремленного чаще не к поиску совершенства, но к утехам, не способного пройти сквозь них, рабски покорного и легко принимающего любое деяние, коль скоро исходило оно от сынов Израилевых. И оттого, что смута отодвинулась, и оттого, что это сделалось в приближении к людям, справно ведущим торговлю, в нем и вовсе возликовало, и он уже не думал о Святославе, бросившему дерзкий вызов иудеям. Он, наверное, потому перестал думать о нем, что искренне уверовал в собственную избранность, подаренную божественной волей, с которой никто не справится: обитающая в пространстве, она в иные моменты, как бы наскучав в небесной безбрежности, приобретает реальные очертания и поселяется в душах сильных мира сего и придает им особую, помеченную знаками Иеговы, значимость и неповторимость. Песаху еще и потому было приятно смотреть на торжище, что он понимал: в том, что ныне вершат гостевые люди его племени, сокрыто нечто приподнимающее их над всеми народами. Они-то знают, что черен и грязен хлеб неимущего, и не к блаженству определяет нищего духом, но ведет поверившего во Христа к умерщвление собственной плоти. Да, он понимал это и был доволен собой. Кто, как не он, стоял на страже и этого торгового места, куда стекались товары со всех концов света, пополняя царскую казну и придавая ей особенный блеск? Все же в какой-то момент он почувствовал, что радость на сердце стала ужиматься, ослабевать. Он не сразу догадался, отчего это?.. Догадался позже, когда обратил внимание на то, что гости ныне не так суетливы, как раньше, и спорят не так горячо и страстно. В них что-то сдвинулось, исчезла необходимая в торговом месте душевная напряга. А без нее многого ли добьешься? Нет, не с подостывшим сердцем встают в торговые ряды, но с твердой решимостью. А вот ее-то как раз и не было. Странно, что он не заметил
