— Откуда?
— Подя сказал, однако. Это наш бог огня.
— Ты что? Специально про меня спрашивал?
— Про тебя и всех нас, — кивнул удэге. — Подя обещает удачу.
О том, что он верит в своих богов, друзья знали. В первые дни работы на делянке Василий вырезал из лиственничного корня божка величиной с детскую ладошку. Натёр сажей из костра и хранил в тайнике на шконке, часто молясь ему перед сном непонятными словами. Это считали чудачеством, внимания не обращали.
Делянка, на которой трудилась бригада Лосева, уходила вглубь тайги всё дальше. Скрипели пилы, рушились в обхват лиственницы. Стучали топоры, трещали поясницы от усилий.
Конвой становился злее, их паёк тоже стал скуднее. Перекуров они не давали. В один из таких дней, когда смена подходила к завершению, пожилой зэк Антипов, бывший связист, вместе с напарником раскряжёвывал очередное сваленное дерево. Обрубая верхушку, случайно зашел за затес на соседнем дереве.
В тот же миг сбоку щелкнул затвор и хлестко ударил выстрел. Антипов удивленно развернулся, выронив топор, упал навзничь. Снег окрасился кровью.
— Ты что сделал, гад! — побросали остальные работу.
— Стоять! — набежали от костра свободные конвоиры, тыча в бригадников стволами винтовок и автоматов.
— Продолжать работу! — расстегнул кобуру старший, — Ну! — взмахнул «ТТ». — Иначе положим ещё. И спишем на попытку к бегству.
Тихо матерясь и оглядываясь, заключенные разбрелись по местам. Снова зашоркали пилы, вяло застучали топоры. Бригадир стоял молча, побледнев и до боли сжав кулаки.
— Ну а ты что застыл, Лосев? — спрятал пистолет младший лейтенант. — Выдели двоих, пусть отнесут к сторожке. И не зыркай так на меня, — отвёл глаза. — Приказ начальника удвоить за вами бдительность.
— Ясно, — Лосев харкнул на снег и обернулся назад, — Громов!
— Свидерский, Парамонов! — призывно махнул рукой помощник. — Отнесите убитого куда сказали.
Те подошли, взяли тело за ноги и подмышки, угрюмо исполнили приказание.
Назад шли в густых сумерках, мела поземка. По бокам конвой, сзади сани. В них заиндевелый труп Антипова.
Спустя месяц случилось новое «ЧП». При обрубке сучьев заключенный Ивашко, самый тихий и безропотный, отрубил на руке четыре пальца.
— Прости, Николай Иванович, — прошептал, когда бинтовали тряпкой. — Больше не могу. Сил нет.
И заплакал.
По возвращению в лагерь его отправили в санчасть, а оттуда в «хитрый домик» к Айдашеву. Тот возбудил дело по членовредительству.
Вскоре Лосев с Громовым заметили, что бригаде занижают выполненные объемы работ. По их замерам (делали каждый вечер в конце смены), план перевыполняли. А в документах нормировочного отдела значилось сто процентов. В результате зачёты не шли, пайка оставалась средней.
Зашли после смены в контору, находилась недалеко от вахты.
Ивлева уже убрали, администрация заменила его новым нормировщиком по фамилии Гримайло. Был он из бандеровцев, по слухам сексотил на Айдашева, с ним предпочитали не связываться. В кабинете он находился один, отдуваясь, пил чай с рафинадом. Потрескивала в углу печка, на стене висела диаграммы и новенькие шапка с бушлатом.
— Чого трэба? — неприязненно взглянул из-под сросшихся бровей.
— Почему занижаешь нам выработку? — сели на скамейку у стола.
— Нэ розумию, — хрупнул очередным куском.
Объяснили. Забегал глазами.
— То вказивка «кума». Вин наказав, — отодвинул кружку.
— По другим бригадам тоже?
— Ни. Тилькы по вашей.
— В таком случае слушай меня внимательно, — жёстко сказал Лосев. — Уточнишь показатели как надо и больше не смей крысятничать.
— А попробуешь ещё, ночью придём в барак и удавим, — наклонился к хохлу Громов. — Ты нас знаешь.
— Знаю, — побледнел Гримайло. — Усэ зроблю, хлопци. Нэ сумливайтэсь.
— Ну, смотри, — встали со скамейки. — Мы тебя предупредили.
В конце месяца по бригаде значилось перевыполнение, пайка стала весомей, пошли зачёты.
Кутовой, желая разрядить обстановку в лагере (теперь Айдашев регулярно докладывал её начальнику), решил организовать для заключенных небывалое воспитательное мероприятие. Ещё в начале 20-х в Соловецких лагерях началась так называемая «перековка», получившая одобрение Сталина. Она заключалась в идеологической обработке осужденных в целях превращения в законопослушных граждан, активных участников социалистического строительства. Идейным вдохновителем выступил сподвижник Дзержинского — Берзин, один из организаторов и создателей ГУЛАГА, а главными пропагандистами целая группа советских писателей из ста двадцати человек во главе с Максимом Горьким. Для них организовали экскурсию по построенному заключенными Беломорканалу с посещением образцово-показательных лагерей. Там под гром оркестров гостей радостно встречали «перековавшиеся», а писатели выступали с пламенными речами, славя Отца всех народов и чекистов.
Культ ударничества достиг тогда в масштабах страны высшей точки. Лагерные художники рисовали портреты лучших «каналоармейцев», лагерные актёры и музыканты давали для них специальные представления. Ударников приглашали на многолюдные слёты с песнями и речами.
Во второй половине 30-х с этим решительно покончили, поскольку заключенные теперь стали «врагами народа» и не могли быть ударниками. Однако когда руководство лагерями перешло к Берии, язык «перековки» снова стали брать на вооружение. К сороковому году каждому лагерю было предписано иметь по крайней мере одного воспитателя, библиотеку и клуб. Там давались самодеятельные спектакли с концертами, проводились политзанятия.
Этим и решил воспользоваться Кутовой.
Он связался с Магаданским управлением лагерей, где у него имелись связи, и договорился о выезде в лагерь агитбригады из заключенных-артистов во главе с популярным певцом Вадимом Козиным. Его имя было широко известно в стране, начиная с тридцатых годов. Концерты в Москве и Ленинграде шли с аншлагами, пластинки с песнями выходили многотысячными тиражами. В годы войны певец часто выезжал на фронт в составе артистических бригад, выступая с неизменным успехом, а в мае 1944 года был арестован и осужден Особым совещанием при НКВД СССР на восемь лет исправительно-трудовых лагерей «за контрреволюционную агитацию в военное время» и якобы совершенные другие преступления.
Для артистов приготовили имевшийся в лагере клуб, рассчитанный на несколько сотен зрителей, в котором иногда проводились политзанятия (в остальное время он был закрыт и пустовал). Обновили сцену с портретом вождя и транспаранты. Ко времени приезда бригады зал был полон под завязку. На первых рядах во главе с Кутовым сидела вся лагерная администрация, многие с женами, за ними охрана и лагерные «придурки». Остальные ряды занимали выполняющие план заключенные.
