Затем она исчезла из виду, даже может быть навсегда, как когда-то её сестра. Он обнаружил, что задаётся вопросом: интересно, кто её жених? Он не смог разглядеть его, хотя ему и очень хотелось это сделать. Он надеялся, что этот человек был чиновником и на ранг ниже учителя! Но что за ребяческие идеи? Это очень постыдно. А что касается боли, то ему бы следовало знать, ведь он испытал на собственном опыте, на собственной участи, что конец любой вещи — это смерть.
Он впервые обратил внимание на игрушки, выставленные на витрине прямо перед его глазами — до чего они были прелестны и хорошо расставлены. Тут были самые разнообразные игрушки, по которым сходят с ума дети: поезда, машинки, качели, музыкальные инструменты, домики и садики. Камаля тянуло к этой витрине со странной силой, бившей ключом в его измученной душе. Он пристально глядел на неё, не сводя глаз: в детстве ему не пришлось насладиться подобным игрушечным раем; так он и вырос, пряча в себе неутолимый инстинкт, но теперь уже слишком поздно было ублажать его. Что могли знать те, кто заявлял о том, что счастье в детстве? И кто мог с уверенностью сказать, что он лично был счастливым ребёнком? Вот почему это неожиданное несчастное желание мечтать о возвращении детства было таким глупым, как та деревянная куколка-пупс, что играла в красивом воображаемом саду. Какое же глупое и одновременное грустное желание! По своей природе, по-видимому, дети были невыносимыми существами, а может быть, это единственная профессия, где он мог работать, и которая научила его взаимопониманию и наставлению их. Но какой была бы его жизнь, если бы он вернулся снова в детство, при этом сохраняя свой взрослый ум и память? Он снова бы играл в саду на крыше дома с сердцем, наполненным воспоминаниями об Аиде, или пошёл бы в Аббасийю 1914 года, где увидел бы, как она играет в саду, зная при этом о ней то, что знал, когда повстречал её в 1924 году и после того! Или он шепелявым голосом заговорил бы с отцом и рассказал бы ему о войне, которая разразится в 1939 году, и что он умрёт вслед за одним из ночных воздушных налётов на город! Какие же глупые мысли! Но в любом случае они были лучше, чем сосредотачиваться на этом новом разочаровании, с которым он столкнулся на улице Фуада Первого, и лучше, чем размышления о Будур и её женихе, и о его собственном отношении к ней. Наверное, он допустил ошибку в прошлом, и подсознательно искупал её. Но какую ошибку? Когда и где он совершил её? Наверное, это случайно обронённое им слово или неловкая ситуация; либо то, либо другое были повинны в его мучениях.
Ему нужно познать самого себя, чтобы легко избавиться от боли, ведь борьба ещё не окончена, а капитуляции не было, да и не должно быть. Возможно, это и было причиной его адской нерешительности, которая заставила его грызть ногти, пока Будур прогуливалась под руку со своим женихом! Ему нужно дважды подумать об этом мучении, скрывавшем внутри себя непостижимое наслаждение. Разве он уже не испытал его когда-то давно в пустынной Аббасийе, когда глядел на свет, исходящий из комнаты новобрачных? И была ли его нерешительность с Будур уловкой, чтобы поставить себя в аналогичную ситуацию и возродить былые чувства, пережить и страдания и боль одновременно?! Лучше всего для него было познать себя, прежде чем он возьмёт в руки перо, чтобы писать о Боге, духе и материи. Познать свою индивидуальность, Камаля-эфенди ибн Ахмада. Нет, Камаля ибн Ахмада, нет, просто Камаля, дабы ему удалось создать себя заново. Значит, следует прямо сегодня вечером начать пересматривать свой дневник воспоминаний, чтобы получше рассмотреть прошлое. Да, это будет бессонная ночь, но не первая в своём роде. У него накопилась уже целая такая коллекция, которую можно сложить в единое сочинение под названием «Ночи без сна». Он не может сказать, что жизнь его прошла напрасно: в конце концов, от него останутся кости, из которых будущие поколения могут смастерить себе игрушки!..
Будур же исчезла из его жизни навсегда. До чего же грустная истина, похожая на похоронный марш! От неё не осталось ни одного нежного воспоминания, объятия или поцелуя, даже прикосновения или тёплого слова в его адрес. Но он больше не боялся бессонницы. Раньше он сталкивался с ней в одиночку, а сегодня у него было бесчисленное множество способов занять и свой ум, и своё сердце. Позже он отправится к Атийе в новое заведение на улице Мухаммада Али, и вместе они продолжат свой бесконечный разговор. В прошлый раз он заявил ей заплетающимся от выпитого алкоголя языком:
— Насколько же мы подходим друг другу!
С покорной иронией она сказала:
— Какой же ты милый, когда пьян!..
Он продолжил:
— Какими бы счастливыми супругами мы были, если бы поженились!..
Она нахмурилась:
— Не издевайся надо мной. Я была дамой во всех отношениях…
— Да, да. Ты приятнее, чем спелый фрукт в самом соку!..
Она насмешливо ущипнула его и сказала:
— Это ты так говоришь, но если я попрошу у тебя хоть на один риал больше, ты сбежишь!
— То, что между нами, превыше денег!
Она с каким-то протестом поглядела на него и заметила:
— Но у меня есть двое детей, которым нужны деньги, а не то, что между нами!
Его опьянение и грусть достигли апогея, и он насмешливо сказал:
— Я подумываю о покаянии, аналогичном тому, что сделала мадам Джалила. И когда я выберу путь суфия, то оставлю тебе всё своё состояние!
Она засмеялась:
— Если ты покаешься, то скажи — конец нашим отношениям…
Он тоже громко рассмеялся и сказал:
— Покаяние ещё не вредило таким, как ты!
Это было его прибежищем при бессоннице! Тут он почувствовал, что слишком уж долго стоит перед витриной магазина игрушек, отвернулся и пошёл прочь…
48
Халу, хозяина бара «Звезда», спросил:
— Это правда, дорогой мой, что они закроют все питейные заведения?
Ясин ответил ему с уверенностью в своих словах:
— Не приведи Господь этого, Халу! У депутатов есть обычай слишком много болтать при обсуждении бюджета, а у правительства есть обычай обещать рассмотреть пожелания депутатов при первой же возможности. И обычно такая возможность никогда не настаёт…
Члены компании Ясина в баре на улице Мухаммада Али соревновались друг с другом в представлении своих точек зрения. Начальник отдела кадров заявил:
— Они всю свою жизнь обещают выгнать англичан и открыть новый университет, а также расширить улицу Аль-Халидж. И что-нибудь из этих обещаний сбылось, а, Халу?
Старейший пенсионер ответил:
— Вероятно, депутат, который это предлагает, выпил смертельную дозу выпивки военного времени, и отомстил, внеся такое вот предложение…
Адвокат заметил:
— Как бы то ни было, это не затронет бары на улицах, которые посещают иностранцы. Так что, Халу, если такое и случится, ты можешь отдать свою долю какой-нибудь таверне или чему-либо ещё… Бар к бару, кабак к кабаку — как и здания, они поддерживают друг друга…
Начальник канцелярии Министерства вакфов сказал:
— Если бы англичане двинули свои танки на дворец Абидин из-за такого банальной дела, как возвращение к власти Ан-Наххаса, то неужели вы полагаете, что они промолчат в случае закрытия баров?!
Помимо компании Ясина в комнате был один человек из местных, а может из торговцев. Но несмотря на это, начальник канцелярии предложил смешать выпивку и пение:
— Давайте споём «Узник любви».
Халу вернулся на своё место за прилавком, и друзья затянули: «Узник любви! Какие унижения он терпит!» В нотках песни явно зазвучал хмельной дух, так что на лице торговца появилась саркастическая улыбка, однако песня не долго длилась. Ясин прекратил петь первым, и за ним последовали остальные. Свою роль продолжал играть один только начальник канцелярии. Последовавшую за тем тишину иногда прерывали только звуки причмокивания, смакования или хлопков в ладоши с требованием ещё одной рюмки или закуски. Тут вдруг Ясин сказал:
— Нет ли какого-нибудь способа, чтобы вызвать беременность?
