Чересчур неопытная, Неэра не учитывала трех простых вещей.
Во-первых, ее собственная требовательная настойчивость изрядно смущала и стесняла избранников. Девушка спешила, вымогала, понукала. А сие довольно мало способствует мужскому преуспеянию — как раз напротив.
Во-вторых, пресловутая бисексуальность античного Средиземноморья общеизвестна. Если не очень ошибаюсь, даже о Юлии Цезаре говаривали в Риме, будто он «муж всякой жене и жена всякому мужу»... Тринакрийский царь не составлял особого исключения, и тщательно заботился о том, чтобы в доме-дворце селились пригожие рабы не старше пятнадпяти-шестнадцати лет. Выбор Неэры поневоле ограничивался образом неблагоприятным, ибо умудрившиеся в однополой любви отроки оказывались щенками-сосунками неискушенными, стараясь покрыть невинную сверстницу.
И в-третьих. Каждого юношу глодало сознательное или бессознательное опасение за свою шкуру. Пробраться в опочивальню царской дочери — не шутка; невзначай можно лишиться головы, а то и, коль скоро царь проснется не в духе, повиснуть на дереве упомянутой головой вниз.
Чувство гордости, наравне с последним соображением, заставляло неудачников держать языки за зубами. Два с половиной года безуспешных попыток вынудили Неэру задуматься, но тут-то и объявилась у берегов Тринакрии миопарона «Левка».
* * *
Расенна был вовсе не похож на многочисленных несостоявпшхся любовников.
Этруск не спрашивал разрешения.
Просто действовал.
— Ты сделала верный выбор, козочка, — улыбнулся Расенна, провел огромной лапищей по вьющимся волосам Неэры, увлек опешившую девушку на постель и надолго примолк.
Царевна очутилась во власти весьма напористого, поднаторелого самца.
Покорно закинула руки за голову, прикрыла глаза.
В два-три приема Расенна задрал тонкую эксомиду, сгреб ее к девичьим подмышкам и, прежде нежели Неэра успела ахнуть, уже месил округлые чувственные груди, проводил по ним жесткими щеками, обжигая нежные соски отросшей за день щетиной. Наваливался бесцеремонно и тяжко. Вежливый похититель и предупредительный спутник превратился в глыбу чувственной похоти.
Пунцовая от возбуждения Неэра громко стонала и дозволяла вытворять с собою все, что угодно. Попробуй не позволь! Впервые в жизни подвергалась она такому дикому и яростному натиску. Придавленная к ложу громадным телом, царевна даже не могла извиваться и лишь восторженно вздрагивала.
Вскорости этруску прискучило свирепствовать на завоеванных высотах, и он решительно двинулся в окаймленную шелковистой порослью долину, которой через несколько минут предстояло изведать кровопролитное сражение.
Ладонь Расенны легла на увлажнившееся Неэрино лоно, пальцы, способные смять железную подкову, заиграли у еще запечатанного входа в заповедные глубины.
Теперь архипират возлежал рядом с девушкой и самодовольно созерцал безудержный плеск ее бедер. Царевна перекатывала голову по мягкой, набитой гусиным пухом подушке и уже не стонала, а по-настоящему кричала при каждом новом прикосновении.
— Да! — буквально взвыла Неэра, впиваясь ногтями в литое плечо. — Да! Да-а!
Она закусила губу, чуть не до боли распахнула ноги, выгнулась.
Вновь очутилась под пышущей жаром вожделения тяжкой махиной.
Руки, подобные могучим бронзовым рычагам, сжали Неэру, напрочь лишая возможности вырываться.
Раздался короткий, отчаянный вопль.
Расенна вскрыл, отверз, погрузился почти до предела и безостановочно заработал мускулистым задом.
В первые мгновения царевне казалось, будто ее разрывают пополам, но вскоре два тела — исполинское и хрупкое — поладили; женская плоть перестала противиться твердому, точно бронза, уду, туго двигавшемуся в не привычном к любовным забавам влагалище. Хлынули обильные соки, боль постепенно сменилась наслаждением — нараставшим и распространявшимся по телу Неэры, словно приливная волна.
Этруск убыстрил удары, затем неожиданно замер, напрягся, и первая тугая струя горячо вонзилась в недра женского чрева.
Неэра охнула навзрыд, обхватила бычью шею ликующего обладателя обеими руками и покрыла плохо выбритое лицо исступленными поцелуями.
* * *
— Задерживаться изволим, капитан? — ядовито полюбопытствовал Гирр.
— Мы люди наемные, — добродушно ответил Расенна. — Велят — задерживаемся.
— Сам ведь говорил: при дневном свете к острову не приближаться! А теперь уж точно до зари не поспеть.
— В порядке исключения, — возразил этруск, — можно войти в грот и средь бела дня. Вернее, утра. Нам повезло, приятель. Критского зоркого ока можно, думаю, впредь не опасаться.
— Почему?
— Так уж вышло. Мы теперь, благодарение государыне, числимся морскими лазутчиками, работающими ради общего блага. И родимые — твои родимые экипажи, полагаю, будут старательно воротить нос, повстречавши «Левку» среди морских хлябей.
— Это безумие! Миопарону видели возле Тринакрии, наверняка запомнили! Получается, о задуманном деле узнает целый флот?
— Ничуть не бывало.
— Поясни.
— Видишь ли, отныне во Внутреннем море орудуют два совершенно одинаковых судна: дерзкий финикийский пират, похищающий женщин и увозящий их в неизвестном направлении, и «Левка» — разведывательная галера, построенная тем же мастером, на той же верфи — сестра-близнец подлой, разбойничьей миопароны. Военная хитрость, столь свойственная царю Идоменею. Пускай неприятель поломает себе голову над неуловимостью подлого сидонца, который горазд объявляться в нескольких местах сразу. А доблестные лазутчики станут под шумок заниматься важнейшим делом, требующим величайшей тайны и скрытности.
Расенна примолк на секунду-другую и закончил:
— Сие утешительное известие завтра объявят на ухо каждому капитану, келевсту и кормчему государева флота...
Этруск устало зевнул.
Велел выбирать якорь.
Теплый ветер, зарождавшийся далеко на юге, среди прокаленных добела, испепеленных солнцем ливийских пустынь, резво гнал миопарону к возносившейся над морем голой скале — несравненному логову, надежному укрытию.
Движение воздуха не разгоняло зноя, а лишь усиливало его. Ни облачка не мелькало в бездонной глубине звездного неба. Шипели волны, рассекаемые острым форштевнем, иногда негромко хлопал парус, отвечая очередному порыву, мерно и редко поскрипывали кожаные уключины — судно шло под четырьмя парами весел, в прогулочном темпе, ибо остальную работу проделывал Эол.
Свободная смена гребцов и весь экипаж, за вычетом капитана, мирно спали, там и сям расположившись на войлочных подстилках, укрывшись толстыми плащами, — ибо сколь ни велико ночное тепло, а дремать обнаженным посреди открытого моря навряд ли стоит.
Расенна лежал на боку, бодрствовал и предавался раздумьям.
Вернее, воспоминаниям.
Приятным и возбуждающим.
* * *
Предводитель пиратов успел овладеть Неэрою трижды, и без устали трудился бы до самого утра, но распоряжение царицы прозвучало недвусмысленно: чтобы на рассвете и духу наемников не было в критских водах. Жаль, подумалось этруску, право слово, жаль...
«Хорошую шлюшку добыли, осьминог оплети да выпусти! Не знаю, как там они с государыней сойдутся-слюбятся, но только, сдается, мужчины ей тоже весьма ко двору, ежели я в этом хоть каплю смыслю. Впрочем, — резонно рассудил этруск, — Арсиноя ведь и сама из таких...»
Бока и плечи кое-где немного саднили. Обезумевшая от страсти Неэра визжала, кусалась и немилосердно царапала старательного любовника. Второе соитие последовало за первым почти сразу — едва миновало несколько минут. Расенна, изголодавшийся по женщине, воспрял с неменьшей силой, а царевна еще не успела окончательно придти в себя, и отдалась поистине всецело.
Не миндальничавший более этруск обладал восхитительной пленницей что было силы. Безжалостно ударял в нежный женский лобок собственными косматыми чреслами. Достигал естественной, природою поставленной препоны.
Царевна ответила болезненным вскриком, но не стала вырываться, а лишь наполовину выпрямила ноги, дабы удлинить расстояние, проходимое этруссковым бивнем. Тогда Расенна сменил незамысловатое поступательно-возвратное движение на вращательно-поступательно-возвратное, осторожно прищемил зубами нежную мочку девичьего уха, вытянул Неэре соски и некоторое время спустя вновь изверг изобильные потоки жаркого семени.
К обоюдному и несомненному восторгу.
Третье совокупление состоялось часом позднее.
Предшествовала ему игра продолжительная, озорная и беззастенчивая.
Невзирая на большую одаренность, Неэра была, по сути, весьма неопытна. И даже не подозревала, к примеру, сколь разнообразное применение могут обретать уста.
Расенна же явил чрезвычайную настойчивость именно в этом смысле. Только внезапный ливень слез и пронзительный крик: «Я государыне скажу!» поумерил его притязания.
