Батальону Барклая предстояло взять укрепления за оврагом, возле ворот, называвшихся Острой Брамой. Готовясь к приступу, Барклай продумал все возможные варианты атаки. Острая Брама закрывала вход в Старый город — сумятицу узких улиц, стиснутых каменными стенами домов, монастырей и костелов, из коих каждый был подобен замку.
28 июля гренадеры стояли в резерве, и Барклай лишь наблюдал за боем, ожидая приказа о наступлении. Однако Кнорринг берег его батальон и в первый день такого приказа не отдал.
Зато на второй приступ батальон пошел сразу же. Повстанцы не ожидали удара свежих сил, но у них тоже оказался запасной конный отряд, о котором русские не подозревали.
Конники стояли за воротами и ждали своего часа.
А меж тем гренадеры резво пошли к оврагу, где в пологой, узкой, довольно глубокой лощине засели стрелки. Не успели они дойти до него, как ударила стоявшая за оврагом польская батарея.
Огонь был сильным и точным, картечь выбивала атакующих десятками, но батальон рвался к воротам.
Барклай шел впереди, зная, что, где пройдет он, следом за ним пройдут и его гренадеры. Эта мысль владела им целиком, и он не думал ни о ранении, ни о смерти — ему нужно было пройти через овраг, достичь Острой Брамы и ворваться в город.
Но следовало также следить за тем, чтобы противник не предпринял каких-либо маневров, пытаясь остановить, отбросить или же уничтожить его батальон.
Он шел к оврагу, отвечая на ружейную пальбу огнем сходу, стараясь не подставлять солдат под картечные залпы и в то же самое время не забывая о некоей внезапной опасности, которую военные не любят и боятся более всего.
Барклай видел, как под картечью и пулями падают его гренадеры. Но он видел и как сокращается расстояние до оврага и чувствовал, что атака не захлебнется, что силы ее раската хватит для того, чтобы перемахнуть овраг и выйти к воротам.
Уже на последних метрах перед оврагом он увидел, что в атаку на батарею пошел соседний батальон майора Шеншина, и отметил, что теперь почти весь пушечный огонь достается соседям. Барклай, закричав «Ура!», побежал во всю прыть к лощине и увидел, как мятежники кинулись к воротам, не желая схватки врукопашную. Гренадеры, со штыками наперевес, пробежали через лощину в считанные мгновения и, тяжело дыша, вышли на другой ее край — у Острой Брамы. Ворота раскрылись, впуская в город его защитников, и, как это случается в девяти случаях из десяти у военачальника, преследующего противника, убегающего в распахнутые ворота, у Барклая тоже мгновенно возникла удалая мысль: «А не ворваться ли вместе с мятежниками в Вильно?»
И он, впервые в жизни отбросив рассудочную осмотрительность, рванулся к Браме.
Но обороняющиеся ждали этого и тут-то и выпустили из ворот свой конный резерв. Застоявшиеся кони и уставшие от ожидания боя всадники тут же отбросили гренадер к краю оврага, однако спускаться на его дно кавалеристам было не с руки, и они стали спешиваться, ведя огонь не с седла, а с земли.
Барклай тотчас же понял, что теперь кавалеристы утратили свое преимущество, ибо они не могли противостоять гренадерам — мастерам пехотной тактики и непревзойденным виртуозам огневого и штыкового боя.
Зацепившись за край оврага, гренадеры ввели в бой свое излюбленное оружие — гранаты, и перед кавалеристами сразу же вырос огневой заслон.
В эти же мгновения солдаты Шеншина захватили батарею. Барклай понял, что это произошло, потому что батарея замолчала. И тут же солдаты Шеншина бросились на выручку гренадерам. Мятежники нестройной толпой ринулись к воротам. Но на сей раз русским удалось ворваться в город. Батальоны Барклая и Шеншина оказались на улицах Вильно первыми из всех штурмующих. Гренадеры бежали вдоль стен, по узким средневековым улочкам, а с чердаков, из окон, из-за углов домов сыпались на них пули и гранаты, останавливая, калеча и убивая.
И Очаков и Бендеры, открыв ворота, более не сопротивлялись, а защитники Вильно продолжали драться и на улицах.
Исход штурма решил Беннигсен: он развернул лавой Изюмский кавалерийский полк, сбил с позиции артиллерию мятежников и прорвал их фронт на Погулянке. Затем погнал их по улицам навстречу батальонам Барклая и Шеншина. Зажатые кавалеристами Беннигсена и санкт-петербургскими гренадерами, мятежники сложили оружие.
Капитуляцию Виленского гарнизона принял Кнорринг. Он же представил Цицианова и Беннигсена к ордену Георгия 3-го класса, а Барклая и Шеншина — класса 4-го.
Вслед за тем Беннигсену и Цицианову было приказано преследовать повстанцев, сумевших избежать окружения. Беннигсен пошел к Ковно, а Цицианов — к Глуцку.
Батальон Барклая 8 августа настиг отступающих у местечка Выгоницы, разбил и почти всех пленил, а Беннигсен стал подлинным героем кампании: под Молями он захватил обоз повстанцев, не давая им опомниться, ночью переправился через Неман и неожиданно ворвался в Ковно.
Поляки дважды пытались выбить войска Беннигсена из Ковно, но он сумел удержать город.
В это же время в военные действия в Польше вступил Суворов.
7 августа 1794 года Румянцев послал Суворову в Немиров, под Винницей, приказ идти в Польшу, написав, что имя Суворова всегда было ужасом поляков и турок и оно подействует лучше многих тысяч солдат. Через неделю Суворов выступил в поход с двумя полками — гренадерским и карабинерным, — с двумя батальонами егерей и двумя сотнями казаков.
Так началась польская эпопея Суворова, закончившаяся через полгода взятием Варшавы. Но прежде чем это произошло, были одержаны победы при Крупчицах и под Брестом, были пленение Костюшки после боя у Мацейовиц и сокрушительный разгром поляков при Кобылке, уже совсем недалеко от Варшавы.
19 октября войска Суворова численностью в двадцать пять тысяч человек при восьмидесяти шести орудиях подошли к Праге — сильно укрепленному предместью Варшавы, закрывавшему столицу Польши с востока. Армии Суворова противостоял двадцатитысячный гарнизон, опирающийся на крепостные сооружения и многочисленную артиллерию. В тот же день Суворов собрал военный совет, который постановил: брать Варшаву штурмом. Начинать было решено с Праги. За три дня была произведена рекогносцировка, сколочены штурмовые лестницы, заготовлены фашины и плетни. Вечером 22 октября войска двинулись к Праге тремя колоннами, с музыкой, барабанным боем и развернутыми знаменами.
Они сбили польские пикеты, заняв их места, и стали лагерем на расстоянии чуть дальше пушечного выстрела от стен предместья. Суворов объехал и осмотрел лагерь, а на следующий день, 23 октября, дал войскам диспозицию о штурме Праги. Рассказав, как должно идти на приступ, Суворов завершил диспозицию так: «Стрельбой не заниматься, бить и гнать врага штыком; работать быстро, скоро, храбро, по-русски! В дома не забегать; неприятеля, просящего помощи, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать. Кого из вас убьют — царство небесное, живым — слава, слава, слава!»
Диспозицию трижды прочитали во всех полках, чтобы каждый солдат хорошо ее запомнил. В час ночи на 24 октября семь штурмовых колонн пришли в движение. Бесшумно подошли войска к рубежу атаки и в пять часов по сигналу ракеты еще в темноте бросились на штурм.
Поляки совершенно не ожидали столь скорой ночной атаки, рассчитывая, что, если приступ и будет, то не раньше чем через несколько дней.
Колонны шли на штурм под водительством командиров, четыре года назад взявших Измаил. Солдаты бросали лестницы на рвы и волчьи ямы и, не останавливаясь, не обращая внимания на огонь, рвались вперед. Штурм Праги продолжался три часа. Успеху русских способствовало и то, что командир пражского гарнизона генерал Йозеф Зайончек был ранен пулей в живот и увезен в Варшаву. От решительного, безостановочного натиска польские войска смешались, дрогнули и побежали. Однако на улицах Праги поляки опомнились и стали оказывать наступающим упорнейшее сопротивление.
Суворов, стоявший на вершине холма, прекрасно видел, как его войска ворвались в Прагу.
По донесениям ординарцев, адъютантов и офицеров, прибывавших из предместья, Суворов понял, что в Праге идет страшная резня, что диспозиция, требующая милосердия и пощады мирным жителям, начисто забыта. Ему доносили, что кровь на улицах льется рекой, что все площади устланы телами и что самая страшная бойня идет у моста через Вислу.
Все это привело к тому, что мирные обыватели — пражане стали кидать из окон и с чердаков камни, бросаться на солдат с вилами и топорами.
Ярость солдат дошла до предела — они врывались в дома, стреляли и кололи всех без разбора, а чудом спасшиеся обыватели бежали к Висле — к мосту и к лодкам и просто к воде, пытаясь перебежать или переплыть в Варшаву.
Суворов понял, что если его солдаты захватят мост, то Варшаву постигнет та же участь, что и Прагу. И он приказал поджечь мост, чтобы его солдаты не ворвались в польскую столицу.
