На полпути присаживались на скамью, и он с наслаждением выкуривал сигарету. Доктор Баки запретил ему курить, но она знала, что, если ему приспичит, может поднять окурок с земли, поэтому всегда брала для него одну-две его любимые «Ларк». Сама курила крепкие «Пэлл-Мэлл».
И в тот раз сели на удивительно удобную скамью, украшенную табличкой с именем дарителя.
Он затянулся с наслаждением и, прищурившись, смотрел, как по стволу гоняются друг за другом маленькие белки. Вверх-вниз, вверх-вниз.
— Когда я умру, ты поставь от моего имени скамейку, только не вешай табличку.
— Хорошо. Поставлю. Покажи где.
— Да хоть на той аллее, что ближе к озеру. Или нет, где-нибудь неподалеку от тигров, они ведь нравятся тебе?
— Очень нравятся.
— Ну вот, будешь сидеть, любоваться семейством кошачьих и вспоминать меня. Помнишь, я как-то говорил тебе, что коты уходят в параллельный мир.
— Да. Ты в этом подозреваешь Тигрика.
— Не смейся. Прорыв в иное измерение вполне реален, говорю тебе как свидетель. Для этого надо создать искривление пространства и замкнуть его в гравитационный коллапс. Сфера Шварцшильда, или «черная дыра», а может быть, целая вселенная, — параллельный мир. Я — плохой ученый, но я отличный толкователь того, на что наткнулись другие. Так и здесь, я сделал расчеты, только расчеты — и получилось, что можно создать электромагнитное поле такой напряженности, при которой световые лучи свернутся в кокон. И тогда объект не виден ни для приборов, ни для человека. Он уходит в «черную дыру».
— Я ничего не поняла, кроме одного: ты плохой ученый. И еще: «Ты с дьяволом самим на ты»…
— Да, я плохой. Может быть, я даже преступник. Но это все от любопытства, мне нужно с помощью одного-единственного уравнения описать взаимодействие трех фундаментальных сил: электромагнитных, гравитационных и ядерных. Разгадать задачку Бога, ведь все связано, и все подчинено его замыслу.
— И эта страшная «черная дыра» тоже? Значит, в нее может попасть каждый?
— Ну нет. Туда можно попасть только «проколов» пространство мощным энергетическим воздействием. Для этого нужен генератор невидимости, и он есть. Ты читала про «Воздушный корабль» и «Летучего голландца», это старые истории, но теперь я не могу их называть мифами, потому что в Филадельфии есть эсминец «Элдридж». Он исчез на глазах очевидцев, но след от него был виден. А потом он возник с полубезумным экипажем. Люди как бы замерзли, выпав из реального времени, а те, кто сошел на берег, растаяли на наших глазах. Я думаю, что таким же будет воздействие ядерного взрыва, — выпадение живого существа из времени.
— Ну а те, что остались на корабле, что с ними дальше произошло?
— Они выпали из жизни на несколько суток, а потом — как ни в чем не бывало, но те сутки как бы были вычтены из их жизни. То же будет и после ядерного взрыва.
— Какой-то Конан Дойл, «Затерянный мир». Если бы это рассказал не ты, я бы не поверила. Но я не понимаю еще вот чего: ты всегда говорил, что тебе нужен только клочок бумаги и карандаш, а тут эсминцы, генераторы, матросы…
— Забудь. Выбрось из головы. Ты права, мне действительно нужен только клочок бумаги, карандаш и… ты. Ты сказала, что я «с дьяволом самим на ты», а я отвечу тебе словами того же автора: «До ангелов я от чертей дойду путем гипотез». Знаешь, с кем я работаю? С русским — Джорджем Гамовым. Он талантливый и веселый, любит пороть чепуху. Они с женой пытались убежать из Советского Союза на лодке и приплыли, видимо, в то место, где высадились когда-то аргонавты, в Грузии, а думали, что это Турция, и их не выдал пастух по имени Ясон, хотя понял, что они задумали и как промахнулись в темноте ночи. Наверное, про Ясона выдумка, но здорово. Давай целоваться здесь и прикидываться, что нам восемнадцать.
— Нельзя. Кто-нибудь увидит, и завтра только и будет разговоров.
— А тебе не хочется иногда притвориться сумасшедшей?
— Еще как хочется!
— Давай притворяться.
— Ничего не выйдет. Эстер нас быстро выведет на чистую воду.
— Да, выведет, она это умеет. Она все приводит в порядок. Знаешь, когда она пришла первый раз, я был болен и очень слаб. У нее был такой испуганный вид, что я, чтоб развеселить ее, сказал: «Перед вами труп немолодого младенца», а она так серьезно и внимательно на меня посмотрела…
— Потому что поняла, что ей действительно придется иметь дело с младенцем. Она умная.
— Ты права, она попросила несколько дней на размышления, но я позвонил ей уже на следующий день и стал ныть, что погибну без нее.
— Что было бы правдой.
Он потом много раз ездил в Филадельфию и всегда возвращался в дурном настроении, но уже ничего не рассказывал ей. Она и не спрашивала. Может быть, потому, что Луиза не проявила никакого интереса к страшному рассказу о том, как исчез корабль, а потом снова материализовался, но уже с полубезумным экипажем.
— Вы не собираетесь по делам в Сан-Франциско? — спросила неожиданно.
Это была чудная поездка. Они остановились в шикарной гостинице «Стэнфордский двор» неподалеку от китайского квартала. Мягкие золотые осенние дни. Океан отдавал тепло, накопленное за лето, вдоль улочек, круто поднимающихся вверх, цвели розовые и сиреневые гортензии, в квартале «Марина» пахло черным кофе и шоколадом, тихо позванивали кейбл-кары, лавки были забиты замечательно красивыми и недорогими китайскими шелками и драгоценностями, и уже через день они решили, что это самый красивый город в мире.
По утрам они завтракали на балконе, закутавшись в мягкие, пушистые гостиничные халаты, а вечером отправлялись куда-нибудь в гости. У Луизы здесь оказалось множество знакомых. Особенно в Беркли. Ее тоже приняли в местном отделении Общества с распростертыми объятиями. Жертвовали на Западном побережье легче и щедрее, и вообще публика здесь была мягче и артистичнее. Не так деловита, как в Нью-Йорке, не так формальна, как в Вашингтоне, то ли климат сказывался, то ли приверженность многих из местной интеллигенции левым убеждениям.
Луиза просто расцвела. Она даже одевалась здесь по-другому — в легкие, летящие кремовые одежды из замечательной шелковой китайской чесучи.
Вечерами они долго не могли уснуть после возвращения из гостей, возбужденные разговорами и чудным калифорнийским вином. Их очень сблизило то, что обе выросли в глухой провинции. Луиза рассказывала о жизни в маленьком местечке на Украине, где ее отец был управляющим богатым имением. Местечко раскинулось на берегу Днестра, и достопримечательностей в нем было разве что турецкая крепость, паром через реку, пивоваренный завод и фабрика ковров. Рассказывала она и о старинном городе Каменец-Подольске, где смешались турецкая, украинская и еврейская культуры, о маленьком местечке Меджибож, где хранились древние еврейские книги. Каждую весну семья выезжала в Карпаты, в город Коломыя, «на черешню». Никогда, нигде Луиза не ела больше такой замечательной огромной и сладкой черешни. Считалось очень полезным объедаться черешней целую неделю. У тетки в Коломые был очень красивый дом, назывался «Вилла Ванда», и вазы с черешней стояли везде — на всех столах.
У Луизы была большая грудь, тонкая талия, узкие бедра, немного суховатые ноги и тонкие губы, но зато — потрясающая ослепительная улыбка, бархатные глаза и, что называется, роскошные — вьющиеся иссиня-черные волосы. Ее можно было принять за итальянку, за испанку или за немку с юга Германии, тем более что на всех трех языках она говорила безукоризненно. По-английски и по-французски тоже. Она училась в Сорбонне и Венском университете, объездила полмира и очень любила своего Виталеньку — невзрачного очкарика, похожего на лягушонка. Виталенька был большим человеком в посольстве и при этом мастером на все руки: мог починить все — от автомобиля до радиоприемника.
Конечно, до Виталеньки у Луизы было много романов, она об этом не распространялась, но такие вещи чувствуются и без доверительных рассказов.
Потом, в Москве, уже после смерти фараона, Луиза вдруг в порыве откровенности призналась, что всю жизнь ее мучает один грех: когда-то давным-давно, в молодости она невольно стала причиной гибели своего первого мужа.
«Ну, не только его», — подумалось неожиданное, потому что вспомнила ту поездку в Сан-Франциско и как внезапно вечером на какой-то улочке в квартале Кастро увидели Бобби в недвусмысленной ситуации. Очень неудачно для Бобби, надо сказать, встретились. Или, скорее, неудачно для его подруги, если смерть можно назвать неудачей.
Они с Луизой увидели его одновременно, и Луиза замедлила шаг. Бобби садился в машину, стоявшую под фонарем возле элегантного дома в викторианском стиле. Он открывал машину, и в это время из дома выбежала девушка в шелковой пижаме, вьющиеся рыжие волосы вспыхнули в свете фонаря, как золотое руно.
