Землетрясение на материке не ощущалось, прошло по дну океана, вдоль северной гряды островов. Вулканы св. Ильи, Доброй Погоды, Эчком много лет уже не действовали, плотная лава, серая пемза покрылись саженною корою льда. Следы прежних извержений виднелись повсюду, но кратеры гор потухли давно и, как видно, навсегда.
Среди мертвых крабов встречалась крупная и мелкая рыба, водоросли, чудища морских глубин. С корзинами, ведрами из корья и кожи, просто с ременными низками колонисты бросились собирать нежданный дар. Рыба в засольных ямах кончилась еще к началу лета, население форта опять перебивалось ракушками, прошлогодней ягодой, собираемой по болотистым низинам. Все, что удавалось поймать алеутам, всю охотничью добычу Павел отдавал артелям зверобоев, по-прежнему каждое утро посылаемым на промысел. Возле второго Северного пролива обнаружили богатое лежбище бобров.
Со дня возвращения Павла прошло около месяца, юноша выздоровел почти совсем. Открывшаяся рана зарубцевалась, не так мучил кашель. От медвежьего сала, припасенного Серафимой про всякий случай, от покоя и крепкого морского ветра заживали верхушки легких. Он вставал, так же как и при Баранове, в семь часов утра, шел на пристань, потом к узкому мысу, где была поставлена литейня.
С возвращением Павла корабельщик возобновил работу. Мастер приободрился, стучал деревянным обушком по шпангоутам, обшивке, проверял лес для мачт. О нападении колошей, пожаре судна вспоминать не любил.
Было, да прошло, и миновать может,говорил он, выбирая из бороды желтые стружки.
В ту проклятую ночь сгорели заготовленные для нового корабля две бухты каната, и это несчастье старик считал своей оплошностью.
Корабль вырастал на стапелях пузатый и пока неуклюжий, но строители уже видели, что спущенный в море, с полной оснасткой, бриг вызовет одобрение любого знатока. И это был первенец, построенный своими руками на новой родине.
Корабельным делом до сих пор занимался американец Линкен да несколько вывезенных из Сибири плотников. Но бостонцу нужно было платить две тысячи серебром за каждое судно, а своих мастеров разгневанный правитель «уволил в Россию». Плотники умели сколачивать лишь простые ялы.
Павел проводил на верфи половину дня.
С литьем тоже дела налаживались. Там орудовал Афонин, сосед Наплавкова старик, подобравший индейскую девочку. Когда-то очень давно пришлось ему зимовать на Урале на одном из заводов Демидовых. В громаднющей каменной печи плавили руду, и Афонин с полудесятком таких же парней направлял кипевший металл в приготовленные формы. Потом, после тяжкого дня, парни сразу валились спать, а востроносый, в чужом полушубке, Афонин пробирался в соседний сарай, где беглый монах и двое подручных месили на завтра формовочную глину.
Топилась печь, коптили лучины, длинная тень монаха ломалась по полу и стенам. Афонин садился на еловый обрубок и, словно нахохлившийся воробей, следил за искусными движениями бывшего соловецкого дьякона. Он мог сидеть так всю ночь. Нравились и сырая формовочная и обожженные красные человечки, которых ради шутки лепил расстрига.
Однажды монах смастерил глиняную модель монастыря с церквами, оградой, а пушки и колокола были им же отлиты из меди. В другой раз подручные показали Афонину большой ком глины, прикрытый мешковиной. Изумленный литейщик увидел знакомые черты хозяйского лица, намеченные скупо, но сильно и как-то необычайно резко. Будто монах хотел вылепить одну жестокость.
Весной соловецкий дьякон утопился, Афонин побрел в Охотск. С той поры сменилось много лет, много растаяло снегов...
Старик взялся отлить две каронады и главный колокол для новой церкви. Тридцатифунтовый колокол, подаренный из судовых запасов Лисянским, годился только на подзвон.
Давнишний литейщик и китобой сам топтал тонкими, в синих прожилках, ногами глину, сушил песок, сколачивал тяжеленные плахи для форм. Все дни проводил здесь, домой наведывался редко, а последнее время решил и ночевать возле своих сооружений трудно было оторваться.
Уналашку он тоже забрал сюда. После стычки с Гедеоном старик не решался оставлять ее одну в казарме. И девочка всякий раз пугливо жалась к нему, если он собирался куда- нибудь уходить. Маленькая индианка не дичилась только своего свирепого спасителя, безошибочно чуяла сердцем невысказанную ласку.
Девочка была и его единственной пособницей. Темнолицая, проворная, как хорек, подкидывала она в огонь сучья, выгребала золу. Труд и привычка множества поколений сказывались в ее быстрых неустанных движениях. Радость быть здесь, близко к лесу, камням и запахам болот и трав, усиливала старание. Она чувствовала себя почти счастливой. Дым горевших веток, закопченные бревна напоминали барабору, выстроенную отцом. Не хватало лишь тотемов досок с изображением солнца и горного козла знаков рода, поставленных у входа в жилье.
Таская сучья, Уналашка тихонько смеялась и два раза ударяла себя по надутым щекам. Так была довольна. Пыхтя от усилий, она еще усерднее принималась за работу.
Баранов приказал поставить литейню за палисадом, у края лесной прогалины. Отсюда недалеко было ходить за рудой в один из каньонов и безопасней на случай пожара. Индейские женщины носили куски породы в травяных корзинах, таскали уголья. Двое креолов жгли толстые еловые стволы.
Крестник правителя стал по-настоящему хозяином форта. К власти он не стремился, но и не отстранял ее. Он попросту не задумывался над этим. Ненасытность жизни молодого выздоравливающего тела требовала деятельности, движения. Лещинский хранил ключи, принимал вечерний и утренний рапорты по крепости, но промышленные и островитяне тянулись за всеми нуждами к Павлу.
Непокорный,сумрачно говорил Лещинскому Ананий, барабаня короткими белесыми пальцами по набалдашнику посоха.Ты, государь мой, волю ему дал.
Лещинский срывал злость на Луке, на подвернувшихся алеутах, часами заставлял зверобоев ждать у лабаза выдачи огневых припасов, приемки шкур. Однако с Павлом был по-прежнему ласков и смирен и всякий раз старался подчеркнуть свою преданность Баранову.
Только теперь Павел как следует начинал разбираться в грандиозных замыслах и планах правителя, понял, почему петербургский сановник Резанов, посланный почти судить, горячо поддержал все его начинания, и необычайная теплота, гордость и восхищение охватывали сердце. Снова вспоминались навигационные карты, промеры, отправка судна вдоль неизведанных берегов, путь к Гудзону через хребты Кордильеров...
Все это было в бумагах Баранова. Правитель собирался возить лес в Калифорнию, лед на Сандвичевы острова, разводить скот, сеять пшеницу в долинах Кордильеров. Открыть постоянную торговлю, построить города и селения, научить индейцев пахать и сеять, плотно и навсегда осесть на новой земле. Умный проспектор видел, что при таком истреблении пушного зверя о промыслах скоро придется забыть. С горькой иронией писал он меморию в главное правление, пытаясь рассеять сказку «почтенного наблюдателя», случайного гостя колоний, спешившего заверить акционеров, что «бобров перебьют всех тогда, когда у Ново- Архангельска выловят всю треску». Торопливость и беспечность невежды... Читая ответы Баранова, юноша угадывал внутреннюю боль и переживал ее вместе с правителем, своим приемным отцом... Он тянулся теперь к нему еще сильнее прежнего. Разум прощал даже казнь пятерых заложников. А потом снова овладевало им чувство раздвоенности и при воспоминании о казни остро ныло сердце...
Светило солнце. Утих ветер падей, дующий из горных каньонов, молчал лес. Ясное утро занялось над крепостью. День обещал быть чистым и светлым, редким в этом краю.
«Амур» подошел почти к самым блокшифам. Отлив еще не начинался, высокая вода окружала поросшие лесом зеленые острова, укрывала береговую гальку. Носились чайки.
Корабль заметили с палисадов, когда он проходил мимо крайнего острова. Судно узнал Афоний. Старик готовил к отливке последнюю каронаду и уже несколько суток не покидал формовочной.
Отложив лопату, он почти бегом направился к форту, крикнул на ходу часовым, затем торопливо достиг церкви. Гулкий праздничный звон поплыл над крепостью, над тихим утренним лесом, берегом и скалами, над залитой солнцем водой. Раскатилось эхо, уходя все дальше в глубину края, в сумеречные пустынные горы.
Колокол звонил так в первый раз, до сих пор его только пробовали. Архимандрит берег эффект для торжественного богослужения в день открытия храма. Кровлю наконец закончили, монах разослал гонцов по всей округе сзывать крещеных дикарей воздавать хвалу богу. Правителя Ананий решил не дожидаться.
Мирские дела далеки от господа,сказал он Павлу полушутя и как-то вскользь, словно не придавал этому особого значения.
...Баранов сошел на берег. «Амур»десятипушечный бриг, старый, с изъеденным килем корабльвторой раз бросил якорь в Ново-Архангельском порту. Удача сопутствовала мореплавателям. Переход был проделан в шестьдесят дней, океан по-настоящему оказался тихим. Немного потрепала буря у Алеутской гряды, но Петрович знал там каждую щель, и «Амур» отстоялся в закрытой бухте.
