И не только из Санкт-Петербурга пришли подарки. Король Томеа-Меа прислал через Кускова убранство из птичьих перьев волшебную работу девушек Гавайских островов. Старинную вазу и оружие привез Иван Александрович от Тай-Фу. Дары старых знакомцев увеличивали пышность события, хотя ни король, ни китаец ничего не слыхали о неожиданных царских милостях. Посылали просто в знак дружбы.
Кулик и Наташа вошли в крепость вместе со всеми, та же толпа привела к церкви. Нахмурившись, скрывая смущение, переступил охотник порог храма, снял малахай. Светлый, всегда покрытый шапкой лоб резко выделялся на темно-красном морщинистом лице, серебрились длинные волосы. С ружьем и котомкой он остановился у входа, затем отступил в угол. Следом за отцом пробралась Наташа.
До самого конца богослужения старик и девушка простояли на одном месте. Он выше на целую голову толпившихся по сторонам алеутов, она маленькая, оба худощавые, строгие, стояли они у стены. Старик опирался на ствол ружья, Наташа держалась сзади. Даже в полумраке притвора новые прихожане обращали на себя внимание. Опоздавшие к началу зверобои, индейцы и островитяне удивленно оглядывались. Никто из береговых жителей не знал пришельцев.
Кулик не был в церкви сорок лет. Почти полвека отгородили юность, давние ощущения, редкие праздники деревенских дней. Калека-поп в цветистой ризе, чириканье птиц под сводами алтаря, солнце на единственном паникадиле. Вечером хмурые лица святых, чад восковых самоделок, бормотанье дьячка над книгой...
Кулик почувствовал вдруг, как теплая волна заполнила сердце. Он переставил ружье, усмехнулся. Улыбка вышла стеснительной и доброй. Привычное возобновляется в памяти. Старый нелюдимый охотник, траппер американских лесов на время вернулся к детству.
Перед появлением в крепости старик сам хорошо не знал, что будет там делать, как встретится с Барановым, как примут его люди, которых сторонился всегда. Сейчас он ни о чем не думал и даже забыл о Наташе, неподвижно стоявшей рядом. Он словно возвратился на родину.
Баранов подошел к нему первый. Пока все теснились у дверей, давая дорогу архимандриту и Гедеону, начавшим крестный ход, хоругвеносцам и хору певчих, правитель приблизился к Кулику. О приходе незнакомого траппера ему сообщили во время обедни. Хотя в ворота пропускали всех, кто хотел войти в форт, но караульщики зорко следили за каждым. Таков был приказ Баранова.
ТыКулик,сказал он, подойдя почти вплотную к охотнику.Знаю... А это дочка? Видишь, наслышан о тебе немало.Он вдруг добродушно и тихо засмеялся, притронулся к рукаву старика.Ночевать у меня будете. Дорогу укажу... Я Баранов.
Про Кулика он слышал давно, еще до рассказов Павла, давно хотел и встретиться. Сильные и гордые, пусть даже враждебные, такие люди были ему по сердцу.
Не давая ничего возразить удивленному охотнику, он ушел вслед за хоругвями.
Парадный ужин и бал начались только в десять часов вечера.
Почетные гости направились к дому правителя, где Лещинский уже закончил приготовления. Нанкок снова нацепил свою медаль, но был крайне обескуражен. Пыжиться перед другими стало нечем. С полдесятка окрестных тойонов, вызванных Барановым на торжество, получили такие же отличия.
Вместе со всеми явился и странного вида маленький, круглый, пожилой уже человек в кургузом, осыпанном табачной пылью зеленом сюртуке. Это был доктор Круль, лекарь компанейского корабля, выкинутый капитаном на один из островов за постоянные ссоры, как «лицо, нетерпимое на судне». Его подобрал «Святитель», и он плыл на нем простым пассажиром, надоедая экипажу бесконечными планами покорения Индии, Китая, Японии, всех стран, мимо которых проходил фрегат.
Доктор медицины и натуральный история,поспешил отрекомендоваться он Луке, стоявшему в новом, не по росту, камзоле у дверей зала.
Протерев очки и заметив ошибку, бывший лекарь снисходительно потрепал промышленного по плечу, снова заторопился и уже на ходу спросил.
Господин Баранов здесь, там?
Не выслушав ответа, он так же стремительно ринулся дальше.
Баранов стоял у камина и сам принимал гостей. Всегдашний кафтан был заменен мундиром. Новый орден и золотая медаль на владимирской ленте украшали грудь правителя. Без парика, с пучками белых волос на висках, большеголовый и плотный, он казался особенно представительным. Приветливо и дружелюбно встречал хозяин колоний входивших, негромко и коротко говорил с каждым, пытливо разглядывая собеседника по-прежнему ясными, светлыми глазами. К ним не притронулась старость.
По бокам правителя, на скамейках и чурбанах не хватало стульев сидели его старые гвардейцы, иссушенные ветрами зверобои, промышленные в сюртуках и фраках. Афонин, Филатыч, шкипер с «Амура», корабельщик, высокий немой старикзнаменитый ловец бобров. Кусков и Павел еще не появлялись, оба проверяли посты. На ночь ворота крепости закрыли, негласно усилили караул.
Многие из присутствующих ждали приглашения на сегодняшний вечер как особой чести и держались принужденно и неуклюже в своей неудобной парадной одежде. Больше сидели под стенами, выложив на колени красные, огрубелые руки, молчали.
Говорил много один лишь Ананий. Монах покойно расположился рядом с правителем в единственном кресле, рассуждая о войне на континенте. Наполеоне, будоражившем Европу, о роли России в мировой политике. Он держался просто, как равный, с правителем.
Государь император во многом на нас полагается. Новое отечество наше в мире со своими соседями жить должно...говорил он, больше обращаясь к звероловам.
Собеседников у него пока не находилось.
Кулик и Наташа вошли последними. Яркий огонь камина, свечи в медных шандалах, зажженные по углам, шкаф с книгами, золотые рамы картин, статуи еще сильнее поразили девушку, чем обстановка церкви. Такое великолепие среди пустынных гор и леса казалось вымыслом, окончательно сбивало с толку. И вместе с тем волновало, словно в ожидании чего-то большого, загадочного.
Однако девушка скрыла свое изумление. Прямая, сосредоточенная, с приподнятыми слегка бровями, вошла она за отцом в освещенный зал. Гости расположились у стен, и вновь пришедшие сразу обратили на себя общее внимание. Все взгляды перекинулись на Кулика и Наташу, остановившихся посреди комнаты. Затем в кучке женщин, сидевших отдельно в углу, тихонько зашушукались, кто-то фыркнул. Ухмыльнулись и некоторые из китобоев, недавно прибывшие с материка. Самодельное платье Наташи, похожее на длиннющий мешок, с карманами алого бархата, вызывало этот смех.
Но отец и дочь не заметили внезапной веселости. Навстречу им, бесшумно ступая подошвами мягких сапог, шел сам правитель. Низенький, широкий в плечах, подняв голову, приблизился он к запоздавшим, радушно протянул обоим руки, повел к очагу. Он не сказал ни слова, но в зале перестали смеяться, завистливо притихли женщины. Потом Баранов хлопнул в ладоши, и сразу же в соседней комнате заиграл оркестр.
Мальчики-креолы, те, что пели в церкви, обучались и музыке. Трубы и два кларнета были куплены у английского шкипера, заходившего в Ново-Архангельск. Тогда же приобрел Баранов большой глобус, карту земного шара, грифельную доску. Здание школы еще достраивалось, но хозяин колоний приказал набирать учеников.
Отцы пусть церковному наставляют, а мне потребно образование умов,ответил он коротко на тайный намек Лещинского по поводу могущих возникнуть осложнений с архимандритом.
Баранов уже знал о доносе Анания, но никому не обмолвился ни звуком. Даже не сказал Павлу. Будто все шло тихо и гладко. Лишь оставшись один, ночью записал у себя и дневнике: «Спокойствие колоний будет зависеть от того влияния, кое успеет приобресть главный правитель. Особливо от его уменья, и, в случае надобности, с твердостью, а паче с благоразумной осторожностью поддерживать свои требования и права...» Баранов знал и о попытке миссионера созвать индейцев в крепость без разрешения правителя. Он тоже ничего не сказал, по сегодняшним указом открыть ворота подтверждал еще раз, что только он может здесь отдавать команду. Даже если она рискованна.
Оркестр был неожиданностью для большинства. Мальчики разучивали марш и песню в одной из горниц большого дома, н мало кто мог догадаться о приготовлениях. Сквозь толстые стены звуки не проникали. Баранов присутствовал на всех репетициях, подходил к каждому из молодых музыкантов, вслушивался, заставлял протрубить гамму, строго следил, чтобы никто не фальшивил. Он во всем требовал тщательности исполнения.
Промышленные задвигали скамейками, поднялись с мест. Нанкок уронил трубку, два других князька шарахнулись к двери. Только когда первое изумление прошло, а мальчики продолжали играть, довольная улыбка появилась на всех лицах. Баранов с почетом принимал гостей. Даже офицеры с корабля, стоявшие обособленной группой, невольно переглянулись. Мичман Рагозин перестал критиковать присутствующих, на минуту умолк.
