Яков оглянулся, очевидно, собираясь предложить, чтобы её проводил кто-то из его братьев или отцовских слуг. Возможно даже - посадил на лошадь, если надо, но отец и остальные к тому времени уже исчезли. Они уехали вместе с василевсом в Малый Влахернский дворец на совет. Вот почему Якову, хоть и с неохотой, пришлось согласиться.
Возможно, сын оказался в чём-то прав, когда подозревал, что его мать немного лукавит. Если бы Мария сомневалась, что несмотря на усталость сможет дойти до Святой Софии, то, наверное, последовала бы примеру жены Георгия Сфрандзиса, Елены, которая вместе с дочерью и воспитанницей свернули куда-то в тенистый переулок. Наверное, они решили зайти к знакомым, жившим где-то неподалёку, то есть не устояли перед соблазном немного отдохнуть. Теперь же, на службе в Святой Софии, Мария снова увидела всех троих, как и отца семейства, Георгия Сфрандзиса, стоявшего по левую руку от василевса.
Иоанна Сфрандзиса, которого все звали Яннисом, не было видно, но он, должно быть, тоже присутствовал на галерее, поддерживая всеобщее единение, которое стало настоящим чудом.
Когда крестный ход только приблизился к собору, Мария начала опасаться, что священники-униаты, завладевшие храмом, просто закроют двери и никого не пустят, но тут процессию нагнал василевс со своими приближёнными, а униаты, увидев это, широко раскрыли все входы.
Совет в Малом Влахернском дворце закончился очень вовремя, ведь если бы василевс прибыл к собору чуть позже, то могла бы случиться заминка. Люди в соборе и участники крестного хода вспомнили бы о том, что разобщены, вспомнили бы об обидах и спорах, и не появилось бы того удивительного чувства согласия и примирения, которое охватило всех, когда люди, ни разу не посещавшие собор в последние месяцы, хлынули внутрь.
Но что, если всё это совершилось слишком поздно? Мария снова и снова возвращалась к этой мысли, потому что даже в полутьме позднего вечера видела, насколько обветшал собор, когда-то поражавший всех своим великолепием. Стены, которые уже много лет никто не чистил, потемнели от копоти, а золотая мозаика местами начала осыпаться, показывая белую штукатурку, к которой крепилась, и это означало, что даже Святую Софию постепенно накрывает волна разрушения и разорения, идущая с востока.
Эта волна уже давно накрыла Большой дворец, возле которого стоял дом Нотарасов. Дворец превратился в руины. Ипподром рядом с дворцом зарос травой, показывая первые признаки разрушения. И собор тоже перестал казаться нерушимым оплотом. И всё же он держался. Пока - да. "Может, не поздно всё исправить? Может чудо единения совершилось не напрасно?" - думала Мария.
Ощущение чуда не покидало её и после службы. Ведь подошёл Лука, и лицо его было таким просвётлённым. Казалось, он забыл о собственной ненависти к униатам и католикам, забыл о неприязни к Георгию Сфрандзису. Оглянувшись на старших сыновей, стоявших по бокам (Леонтий - справа, а Михаил - слева), Лука сказал:
- Мария, пойдём домой. Наш господин василевс сказал, что у нас у всех есть немного времени перед новой битвой. Поужинаем дома, а затем я со старшими займу место на стенах.
Затем к ним подошёл Тодорис Кантакузин, который всячески избегал своего тестя и тёщу с того самого дня, как те отправили дочерей в Венецию. Почтительно поклонившись, юноша произнёс:
- Господин Лука, госпожа Мария, не сочтите меня невежливым за то, что подошёл к вам сейчас и, кажется, помешал беседе, но другого случая может не представиться. Не знаю, увидимся ли мы снова, поэтому я хотел попросить у вас прощения. Простите, что был не очень почтительным зятем. Простите за всё, в чём вы могли бы меня упрекнуть. Никто не знает, чем закончится следующий день, поэтому мне хотелось бы встретить его с чистой совестью.
* * *
29 мая 1453 года, второй час после полуночи
Тодорис Кантакузин в полном боевом облачении стоял на баррикаде из мешков, которая теперь заменяла Малую стену, разрушенную почти везде, и следил за перемещением огней в турецком лагере, пришедшем в движение и не желавшем успокоиться, несмотря на позднее время. Издалека было видно, как по лагерю носятся огненные точки - конные гонцы, держащие в руках факелы. Эти гонцы передавали распоряжения начальников и приносили ответы. Войско готовилось к решающему штурму - в этом не могло быть сомнений, и потому защитники вышли на стены и ждали вот уже около двух часов.
Всё это время лил сильный дождь. Вода затекала за воротник, обувь промокла и начинала хлюпать, если переминаться с ноги на ногу, но Джустиниани, стоявший рядом, удовлетворённо заметил:
- Теперь наша баррикада станет скользкой. Тем, кто вздумает карабкаться к нам, будет трудно. Господь выбрал удачное время, чтобы послать нам дождь. Господь знает, когда дождь нужен больше всего.
По ряду генуэзцев, находившихся на баррикаде, прошёл одобрительный гул. Затем вдалеке кто-то из числа ромев крикнул:
- Слышали, братья? Господь помогает нам! Мы выстоим! Верьте!
Тодорис почти с сожалением вспоминал времена, проведённые на другом участке стен, располагавшемся севернее. Там Малая стена уцелела гораздо лучше. Зубцы, не разрушенные турецкими пушками, давали чувство защищённости, а здесь уже не осталось зубцов. В лучшем случае - бочки, насаженные на верхушки кольев, поддерживавших баррикаду из мешков.
Однако защитники западных стен сосредоточили основные силы именно здесь. Было очевидно, что турки усвоили урок, полученный во второй декаде мая. Они бы не попытались снова пробиться за стены возле Влахернского дворца - в той части Города, где всё сплошь застроено, а узкие улицы мешали воспользоваться численным преимуществом. Теперь, судя по движению огней во вражеском лагере, турки намеревались напасть на участок стены между Харисийскими воротами и воротами Святого Романа. Здесь захватчики, прорвавшись в Город, нашли бы лишь поля, пастбища и долину речки Ликос - никакой добычи. Но зато их нельзя было бы сдержать, запереть в узких улицах. Ничто не помешало бы туркам добраться до ставки василевса, находившейся дальше, где речка Ликос ныряла в трубу под городскими улицами, а поля и пастбища уступали место зданиям.
Только Божьим вмешательством можно было объяснить то, что турки за всё время осады лишь однажды предпринимали серьёзный штурм именно здесь, а ведь напротив ворот Святого Романа они установили свою самую большую пушку и другие орудия поменьше, которые почти уничтожили Малую стену и заметно повредили Большую.
Сейчас все ворота в Большой стене, согласно заведённому обычаю, были заперты. Если бы турки прорвались за баррикаду, заменявшую многие участки Малой стены, Большая продолжала бы отделять врагов от Города. В последний раз ворота открылись, чтобы впустить василевса с некоторыми приближёнными, потому что он выразил намерение лично сражаться на этом участке стены. Чуть ранее сюда явились две тысячи отборных воинов, которых василевс обычно держал в своей ставке как резерв на самый крайний случай. Людей стало больше, поэтому теперь генуэзцы стояли рядом друг с другом почти вплотную, а не редким строем, как в прежние дни.
Тодорис, вглядываясь в огни турецкого лагеря, стремился не пропустить момент, когда они начнут приближаться, то есть момент нападения. Порой казалось, что огни движутся, но Джустиниани оставался спокоен и невозмутим, как и его генуэзцы. Это отрезвляло. А если протереть глаза, заливаемые дождём, то становилось ясно - никакого движения к стенам пока нет.
