— Мы же хотели спасти детей и спрятались в подземном водопроводе.
Сказав это, молодая женщина обернулась и обняла детей.
Я вместе с солдатами ворвался во дворец и увидел груду мертвых тел, лежавших бок о бок. Мне не хватило смелости рассматривать лицо каждой женщины.
Если Леде бен-Закай удалось добраться до Масады, то она среди этих мертвецов. Ее тело останется здесь и будет зарыто в землю или погребено под руинами. Если она спаслась, в Иудее или где-то еще, вдали от Рима, то только Бог знает, суждено ли нашим дорогам снова пересечься.
Я вернулся в лагерь. В нем царила тишина, как после поражения. Я вошел в палатку Флавия Сильвы. Он лежал, подложив руки под голову.
— Это презрение к смерти, эта отвага… — Он слабо улыбнулся. — Император не удостоит меня триумфа. Где пленники, которые должны пройти по улицам Рима? Две женщины и пятеро детей!
Он усмехнулся и пожал плечами:
— Это твои евреи, — сказал он, — забирай их себе.
Я ушел с ними из римского лагеря. Я ехал верхом рядом с повозкой, в которой лежали две женщины и пятеро детей, неподвижно, прижавшись друг к другу, скрыв лицо под черными покрывалами. Они были похожи на трупы, которые везут к могиле. Я боялся, как бы солдаты не перевернули повозку и не выбросили евреев на землю. Но я был Серением, римским всадником, приближенным императора Веспасина и Тита. Наместнику Иудеи Флавию Сильве пришлось смириться с тем, что я со своей повозкой шел вместе с когортами, которые, разрушив Масаду, направлялись в Александрию. Я даже добился того, что мне продали еврейского раба-переводчика. Его звали Анан, он правил повозкой и читал псалмы, раскачиваясь взад-вперед. Казалось, он не слышал оскорблений и угроз, которые выкрикивали солдаты. Ты, шакалье мясо, говорили они, в Александрии тебя вытолкнут на арену и тогда посмотрим, помогут ли молитвы на иврите, латыни, греческом или арамейском языках сдержать зверей, спасут ли они его от львиных лап.
Я смотрел на его голую спину, покрытую шрамами от ударов бича. Скольким из пяти тысяч осажденных удалось выжить?
Сотня евреев шла позади колонны, они были нагружены как мулы, их подгоняли, как животных. Некоторые падали под ударами стражников, и им оказывали милость — добивали ударом копья на краю дороги. Они бились в медленной агонии, их тела пожирали шакалы и гиены, кравшиеся по холмам, окружавшим дорогу.
Неожиданно дорога расширилась и побежала вдоль берега моря — такого же серого, как песок. Мы вошли в дельту, и я узнал египетские поселения, нагромождения желтых кубиков, среди которых бегали собаки. Когорты остановились в лагере близ Александрии, а мы отправились дальше к Канопским воротам и медленно въехали в ту часть города, где большие белые дома стояли в окружении садов.
Я нашел дом Иоханана бен-Закая, скрытый массивными лавровыми деревьями и пальмами, раскачивавшихся на ветру. Нас тотчас же окружили десяток рабов, вооруженных дубинами и копьями. Я пошел вперед, женщины и дети, лежавшие в телеге, поднялись. Анан спрыгнул на землю и его тут же окружили рабы, угрожая оружием. Я закричал, и в эту минуту из дома вышел Иоханан бен-Закай. Я узнал его голос и пронзительный взгляд, но он так исхудал и сгорбился, что я решил, было, что обознался.
Бен-Закай пошел ко мне навстречу, раскрыв объятия. От всей его фигуры исходило такое отчаяние, что я сразу понял: его дочь Леда мертва. Он сжал мои руки.
— Она рассказала о тебе, — сказал он.
Я был так взволнован, что не мог отвечать, а только указал на женщин, детей и Анана.
— Прими их, — сказал я. — Это все, кто выжил.
Он опустил голову.
— Леда вернулась, — продолжал он, будто не слыша меня. — Я верил, что она спасется. Потом пришли сикарии, бежавшие в Иудею. Они захотели вовлечь нас в новое безумство. Они зарезали тех, кто не согласился. Они пощадили меня, только потому, что Леда вступилась за меня и примкнула к ним. Она погибла вместе с ними. Но Бог не дал ей умереть от руки римлян.
Он проводил меня в дом. В этих прохладных и темных комнатах я погрузился в воспоминания.
Мы сели во внутреннем дворике, на краю фонтана.
— Римляне подвергли пленников невообразимым мучениям, — продолжал Иоханан бен-Закай. — Пытали и жгли, требовали, чтобы они признали власть императора. Но ни один из пленников не сказал ни слова.
Он обхватил голову руками.
— Что это было — безумие, верность, сила характера? Но они молча пошли на смерть. Казалось, их тела не чувствовали боли, а некоторые из них даже улыбались, будто их переполняла радость. Серений, я благодарю Бога за то, что он избавил Леду от таких страданий.
Он закрыл лицо ладонями.
— Даже детей пытали, и ни один ребенок не назвал императора «господином». Сила их веры превозмогла слабость плоти.
Он выпрямился.
— Кто из нас предал свой народ, свою веру? Эти безумцы — мужчины, женщины и дети? Или мы, поклонившиеся Цезарю?
— В Масаде… — начал я.
Он остановил меня, покачав головой. Он все знал.
— Бог и наш Закон проклинают самоубийство, — сказал он. — Но смерть ради того, чтобы не попасть в руки врага, — это акт свободы. Душа возвращается в свой дом, она остается свободной, как Бог, и невидимой для человеческих глаз.
Я почувствовал в его голосе всю силу соблазна, который он испытывал. Должно быть, с тех пор как погибла Леда, не было ни минуты, чтобы Иоханан бен-Закай не помышлял о том, чтобы свести счеты с жизнью, освободиться от бренного тела и обрести покой.
— Стоит ли бояться смерти, — сказал он, — искать свободы в этой жизни и отказаться от жизни вечной — вот истинное безумие.
Я долго молчал. Мне нечего было ему ответить. Мне тоже был знаком этот соблазн.
— Эти женщины и дети, — наконец сказал я, — выжили в Масаде. Бог сохранил им жизнь и привел к тебе. Кто же позаботится о них, Иоханан бен-Закай?
Он принялся ходить вокруг фонтана, заложив руки за спину так, словно они были связаны, как у пленного. Но его голова была поднята к небу.
Я тоже посмотрел на небо и попытался хоть на мгновение забыть об этой земле, утонувшей в крови.
Я уехал из Александрии вместе с Ананом. По дороге, которая вела к порту Кесарии сначала через Иудейскую пустыню, а потом вдоль берега, мы видели множество городов и деревень, и повсюду творились ужасные дела. В Гелиополисе я видел солдат, которым наместник Египта Марк Рутилий Луп приказал сокрушить ворота синагоги и предать ее разграблению.
Я положил руку на плечо Анана, понимая и разделяя его горе.
Подошедший к нам центурион приставил меч к груди Анана, и мне пришлось рявкнуть, что этот человек со мной, и тот, кто оскорбит или ранит его, ответит перед трибунами императора.
Нас окружили солдаты. Рутилий Луп, принимавший меня в своем дворце в Александрии, узнал меня и велел солдатам отойти. Он удивился моему появлению, а, когда я объяснил, что приехал в Кесарию, чтобы отсюда отправиться в Италию, усмехнулся.
— Серений, ты хитришь, как еврей! Разве тебе не известно, что многочисленные галеры и парусники ежедневно отплывают из Александрии к берегам Остии и Путеолы! Если повезет с ветром, то уже через шесть дней можно оказаться в Италии. Во всем Средиземноморье нет более удобного порта, чем Александрийский. Туда приходят корабли изо всех провинций Азии и Африки и даже из Греции. А ты, Серений, пересек пустыню в компании еврея, чтобы отплыть домой из Кесарии?
В его голосе послышались насмешка и недоверие. Он повернулся к трибунам, призывая их в свидетели:
— Значит, ты любишь Иудею, Серений? И, конечно, евреев? Неужто ты из тех, кто предпочитает восточные суеверия нашим божествам, нашему Цезарю?
Он покачал головой и предостерег меня: шайки сикарии продолжают рыскать между Газой и Кесарией. Эти паразиты распространились по всему Востоку. Наместник Ливии Катулл сражался с этими разбойниками. Он убил более трех тысяч, поймал их главаря Ионатана, и тот признался, что у него есть сообщники среди евреев, которые считают себя римскими гражданами и даже магистратами империи. Он выдал их имена.
Я хотел уйти, но Луп из тех, кто брызжет ядом на любого, кто к ним приближается. Он схватил меня за руку и сказал медовым голосом, что меня-то — «Еще не время, Серений!» — он не считает одним из предателей Рима, которых испортили евреи, сирийцы, египтяне или последователи Христа.
— Но ты будешь удивлен, Серений, когда узнаешь имена тех, кто пособничал сикариям!
Он добавил, что Катулл собирается приехать в Рим, чтобы показать Ионатана императору. Веспасиан должен собственными ушами услышать имена тех, кто помогал иудейским преступникам, и будет удивлен, узнав, скольких из них он принимал в своем дворце.
— И ты, Серений, знаешь некоторых из них. Ты знаком с этой молодой еврейкой, о которой говорят, будто она собирается замуж за Тита. Послушайся моего совета, держись подальше от евреев, далее от тех, что утверждают, что отреклись от своей веры. Еврей остается евреем. Я-то видел, как они под пытками, когда им выжигали глаза каленым железом, отказывались признать власть нашего Цезаря. Ты не знаешь, что это за демоны! Их дети, старики и женщины так же непреклонны, в них сосредоточено все зло. Они ненавидят все, что мы почитаем, отказываются совершать жертвоприношения нашим богам. И сами они и их учение враждебны человеческому роду.
