— И ты, Серений, знаешь некоторых из них. Ты знаком с этой молодой еврейкой, о которой говорят, будто она собирается замуж за Тита. Послушайся моего совета, держись подальше от евреев, далее от тех, что утверждают, что отреклись от своей веры. Еврей остается евреем. Я-то видел, как они под пытками, когда им выжигали глаза каленым железом, отказывались признать власть нашего Цезаря. Ты не знаешь, что это за демоны! Их дети, старики и женщины так же непреклонны, в них сосредоточено все зло. Они ненавидят все, что мы почитаем, отказываются совершать жертвоприношения нашим богам. И сами они и их учение враждебны человеческому роду.
Он повернулся и с презрением оглядел Анана.
— Не существует евреев-рабов, Серений. Они считают себя выше остальных народов. А ты, — он вытянул руку, его указательный палец коснулся моей груди, — ты их спасаешь, даешь им свободу. Может быть, ты собираешься примкнуть к ним? Тогда тебе придется смириться с тем, что тебя лишат крайней плоти. Или ты хочешь стать христианином? Говорят, они обходятся без обрезания. Для меня все они исчадия ада, и я распинаю их, сжигаю или отдаю на съедение диким зверям. Но в Риме их защищают и слушают. Они дают советы нашему императору. А ты…
Он оттолкнул меня и приказал как можно скорее покинуть город. Если же я этого не сделаю, то потеряю своего раба, а может, и свою жизнь.
Я продолжил путь и направился к Ямнии, городу, который, по словам Анана, оставался одним из последних прибежищ евреев. Раввин Гамалиил собрал там вокруг себя оставшихся в живых молодых ученых. Они читают Тору и пытаются понять, чего хочет Бог, чего Он ждет от еврейского народа, и почему позволил римлянам разрушить Храм.
Я слушал Анана. Я знал, что, приехав однажды в Рим, больше не вернусь в Иудею, не увижу ее неба, этой бездонной живой синевы, такой сверкающей, что иногда она кажется белой. Я больше не увижу, как на исходе дня она покрывается золотом, как наступает кроваво-красный закат, как опускается черное покрывало ночи.
Мы прибыли в Ямнию на рассвете. Улицы становились оживленными. Я увидел, как Анан выпрямился, словно сбросил тяжесть унижения и рабства и пошел прямо, походкой свободного человека.
Он отвел меня к Гамалиилу.
Собравшиеся вокруг раввина сетовали, обвиняли, спрашивали, почему Бог покинул еврейский народ, зачем ниспослал наказание. Может быть, Он хотел, чтобы они снова обрели любовь и покаялись в совершенных грехах. Некоторые говорили, что теперь, когда Храм разрушен, нужно отказаться от всякой радости, любви и продолжения рода. Они говорили тихо, но мне не нужно было слышать слово «Масада», чтобы понять, о чем думали все без исключения. Последние защитники крепости предпочли смерть рабству. Почему не последовать их примеру, если Иерусалимский Храм превратился в руины?
— Дети, послушайте меня, — сказал Гамалиил. — Невозможно не оплакивать того, что мы потеряли, но скорбеть так сильно и постоянно думать о смерти тоже нельзя. Нужно жить!
Он несколько раз повторил последние слова, призывал к терпению. Он говорил, и все наклонились к нему, чтобы лучше слышать:
— Еврей, ты построил Храм, и он разрушен. Не восстанавливай его, пока не услышишь голоса с Небес. Но никогда не забывай, что он был, сохрани в своих воспоминаниях то, что потерял. Соблюдай траур каждый год в день разрушения Храма. В твоем новом доме оставь одну стену нештукатуреной, раздирай о нее лицо и одежду в память о Храме, который был разрушен. А если ты собираешь пир, откажись от одного из блюд, вспомнив о том, что потерял. И пусть твоя жена царапает себе руки одним из своих украшений, чтобы в ее радости было немного горя, которое должен ощущать каждый еврей, воспоминании о Храме.
Несколько дней я внимательно слушал наставления Гамалиила. Я смотрел на лица окружавших его людей. Многие из них были очень молоды, но слушали его внимательно и вдумчиво. Я увидел, что нельзя разрушить веру народа, когда каждая душа превращается в храм, в место для молитвы.
Что может солдат, бросающий факел в алтарь, и какой таран поколеблет основы веры? Нужно уничтожить весь народ, всех его детей. Но каждый раз кому-нибудь удастся избежать смерти, и его душа становится новым храмом, в котором возрождается вера. Когда я поделился этими размышлениями с Ананом, он впервые улыбнулся и заговорил о Моисее. В Ямнии была община последователей Христа, и я спросил Анана о Нем, — говорят Он остался в живых, когда был младенцем, а Ирод приказал убить всех новорожденных.
— Бог един, — сказал Анан.
— А Его сын — кто Он?
— Его сына мы ждем, Он еще не явился.
— А Тот, Кто умер на кресте?
— Множество наших братьев было распято, ты видел, как они страдали на холмах Иерусалима.
— А Христос воскрес, — сказал я, устремив взгляд в небо Иудеи.
Когда в Риме я напомнил Иосифу Флавию о сверкающем небе и желтой, как охра, земле Иудеи, он закрыл глаза, будто хотел на мгновение забыть пыльный, зловонный воздух, в котором задыхался город в те летние дни. Я продолжал рассказывать о том, что видел и слышал в синагоге Ямнии. Повторил слова раввина Гамалиила и Анана. Я сказал, что освободил этого раба и оставил его в Иудее.
Иосиф Флавий посмотрел на меня, и лицо его было печально. Он принял меня в доме, который принадлежал Веспасиану до того, как тот стал императором. Веспасиан хотел, чтобы Иосиф Флавий жил здесь, это было ярким свидетельством императорского уважения и покровительства, которыми Иосиф мог гордиться.
В Риме я узнал, что император Веспасиан и Тит слушали Иосифа Флавия больше, чем других евреев. Его ежегодный доход составлял сто тысяч сестерциев. Ему прислуживали толпы рабов. Он развелся со своей супругой и женился на молодой еврейской девушке из богатой семьи с острова Крит. Он никому не показывал ее. Над ним насмехались, говорили, что он поступил мудро, поскольку в Риме царили роскошь и разврат. Самые знаменитые женщины брали себе в любовники гладиаторов и рабов. Веспасиану даже пришлось издать закон, по которому женщины, пригревшие в своей постели рабов, сами становились рабынями. Но кого это беспокоило? Этот закон нельзя было применять на практике, иначе все римские матроны превратились бы в рабынь!
Я понял, что имел в виду Иосиф Флавий, когда он с гордостью сказал: «Родители моей новой супруги принадлежат к самому благородному и знаменитому роду на Крите. Достоинств моей супруги хватило бы на тысячу женщин». Я рассказал об этом Тациту, Ювеналу и Марциалу, которые пришли ко мне на следующий день после того, как я вернулся в дом Сенеки. Для них я был уже «старым римлянином», тем, кто мог понять их горечь и гнев.
Евреи, сказали они, еще больше укрепили свою власть. Иосиф Флавий прячет свою новую жену, которую взял девственницей, но советуется с Береникой, которая была замужем три раза и собиралась женить на себе Тита. Вот что творится в императорском дворце! Восточную царицу подозревали в кровосмесительной связи со своим братом Агриппой, неужели она — будущая императрица?
Я и раньше слышал подобные речи. Но они становились все яростнее.
Еврейский квартал на правом берегу Тибра был известен как самый грязный во всем Риме. Оттуда приходят нищие, которые разносят заразу по улицам города.
— Евреи — это потомки прокаженных, которых изгнали из Египта, — повторял Тацит.
По его мнению, они развращали Рим своими суевериями и пророчествами, отказом почитать императора и божества Рима. Неужели Иерусалимский Храм разрушен, а восстания в Галилее и Иудеи подавлены для того, чтобы влияние евреев стало в Риме еще заметнее? Не ведь еще есть последователи Христа, этого еврея…
Я даже слышал, как римляне сожалели о временах Нерона, когда христиан казнили, а император посылал Веспасиана в Галилею убивать зелотов и сикариев. Теперь побежденные нашли себе сообщников в Риме, в окружении Веспасиана и его сына Тита.
Шептали, что скоро они будут разоблачены и императору придется их прогнать.
Я беспокоился за Иосифа Флавия, потому что помнил о прошлых гонениях. Я видел, как растут стены огромного амфитеатра, который велел построить Веспасиан. Может быть, на его арене евреев и христиан снова будут бросать львам? Я встретился с Иосифом Флавием, чтобы предупредить его об опасности. Он сказал, что начал писать историю иудейской войны, ведь он единственный, кому известны все детали.
— Я начну с того времени, на котором остановились наши историки и пророки, — добавил он.
Он добавил, что хочет покончить с клеветой. Он не предавал свою веру, напротив, перейдя на сторону римлян, он уберег свой народ от сикариев и зелотов, от разбойников, которые знали только одно — убивать своих жен и детей, а потом и друг друга, сея вокруг лишь смерть. Разве убийства и самоубийства помогут еврейскому народу примириться с Богом?
