Но самым интересным, разумеется, был разговор с Юлиусом, который, похоже, обижался, что Николас скрыл от него все происходящее. В какой-то мере он был прав, ведь в свое время стряпчий присматривал не только за старшим сыном, но и за обеими дочерьми Марианы… Юлиус завалил его вопросами, а затем заявил Николасу, что лично проследит за тем, чтобы корабль был готов к выходу в море даже не через сутки, но прямо к ужину. Лишь совместными усилиями Легранта и Тоби удалось его утихомирить. Команда поначалу также была ошарашена изменением планов, но затем все успокоились.
И вот, поглощенный мыслями о снастях и канатах, Николас наконец постучал в дверь дома, где поселился грек, и прошел в гостиную. Он забежал сюда в перерыве между другими важными делами; ничего не ел с полудня и даже не успел переодеться. Одноногий афинянин флорентийского происхождения, в своем безупречном платье и высокой шапке, поприветствовал его с изысканной любезностью.
― Это новые цвета Шаретти, ― пошутил Николас. ― Корабль и дублет дополняют друг друга. Простите, монсеньор, у меня не было времени, чтобы привести себя в порядок. Я также сожалею, что мы будем лишены вашего общества до Константинополя.
― Стамбула, ― поправил его грек. ― Теперь при турках вам придется называть его именно так. В Пере вы встретитесь с моим братом, которого помог освободить король Шотландии. Понравилось ли вам морское путешествие? Разумеется, до этого печального события…
― Мне многое нравится, ― ответил Николас. ― Мы плыли мимо Тольфы. Похоже, римские квасцы до сих пор никто не нашел…
Афинянин улыбнулся. Он уже был немолод, но смуглое бородатое лицо можно было даже назвать красивым, и оно ничуть не изменилось с того дня, когда, полтора года назад, Николас впервые увидел его на пристани в Дамме, а затем в сентябре, на борту венецианской галеры в Слёйсе, когда познакомился с Виолантой Наксосской, и у них впервые зашла речь о путешествии в Трапезунд.
Часть своих сбережений в золоте Николас хранил в Венеции. В том же банке имелся и солидный вклад на имя компании Шаретти. Этот вопрос не обсуждался вслух, ― ибо большая часть денег поступала в награду за обнаруженные залежи квасцов близ Рима и за то, что Николас сохранил эту находку в тайне. Венеция обладала монополией на торговлю квасцами, полученную от турков… Теперь же Николаи де Аччайоли сказал:
― Разумеется, рано или поздно кто-то обнаружил месторождение в Тольфе, сделав те же выводы, которые пришли в голову и вам. Крестник папы римского, да Кастро, ищет эти залежи. Как только он добьется успеха, папа начнет торговлю квасцами. Но пока это не произошло, каждый проходящий день радует моего брата и, полагаю, также компанию Шаретти. Так, стало быть, вы все-таки направитесь в Трапезунд, несмотря на это маленькое недоразумение?
― Не вижу причин отступать от своих планов.
― И будете заботиться о благосостоянии наших щедрых друзей-венецианцев?
― Насколько возможно, ― подтвердил Николас. ― Однако генуэзский консул Дориа наверняка доставит нам немало хлопот. Мы подозреваем, что именно он устроил этот пожар.
― Вот как! ― воскликнул грек. ― Тогда я разделяю вашу тревогу. Он плывет перед вами?
― Да, в Константинополь. То есть в Стамбул. Мы не ведаем, пользуется ли он влиянием в тех краях.
― Он знает греков, ― невозмутимо отозвался афинянин. ― У рода Дориа с ними давние связи, а значит, у него есть друзья среди тех семейств, которых султан вынудил к переселению. Что же касается чужеземной колонии на другом берегу… Мой брат расскажет вам, что происходит в Пере. Многие там недолюбливают генуэзцев, а венецианский бальи пользуется почетом у турков… Шелк уцелел?
― Да. Пожар пощадил большую часть нашего товара. Вы хотели поговорить со мной о квасцах?
Грек удивленно взглянул на собеседника.
― Я думал, мы уже поговорили об этом.
― Во Фландрии, на галере, вы вели речь о квасцах близ Керасуса.
― Боже правый, неужели? ― изумился Аччайоли. ― Но ведь это довольно далеко от Трапезунда, и рудники находятся не на побережье, а на холмах к югу. Кроме того, весь груз, доставляемый в Керасус, облагается огромными пошлинами после того, как проходит через турецкий пролив.
― Понимаю, ― кивнул Николас.
― В общем, сейчас едва ли стоит об этом говорить, ― закончил афинянин.
― Это я тоже понимаю. Но уверен, что ваш брат, мессер Бартоломео, мог бы дать мне дельный совет. Он отправится с нами в Трапезунд?
― С вами? ― переспросил грек. ― Конечно, нет. У него дела в Пере. Хотя, возможно, он предложит вам взять на борт пассажиров. Император посылает в другие края своих купцов и вельмож, он любит покупать шелка и узнавать новости. Возможно, кое-что из этого вам придется взять на борт.
― Мы не перевозим лошадей, ― заметил фламандец.
Афинянин взглянул на него и засмеялся:
― Так вы тоже слышали эту историю?! Персы выращивают превосходных коней, но у их посланцев мозгов не больше, чем у ослов. Если правду говорят, что султан собирает флот, то, возможно, вы сумеете это подтвердить. Корабли должны собраться в Галлиполи, а вы будете проплывать мимо. Думаю, вы услышите свежие слухи… Иные говорят, что это только для самозащиты, на тот случай, если наш безумец, Людовико да Болонья, натравит на султана какое-нибудь герцогство…
― Так значит, я не услышу от вас совета держаться подальше от Трапезунда? ― поинтересовался Николас.
Грек пристально взглянул на него.
― Нет. И скажу вам, мой циничный друг, что эта поездка принесет вам не меньше пользы, чем Венеции и Флоренции. Я не обманул вас во Фландрии.
― Разумеется, ― кивнул бывший подмастерье. ― Зачем вам обманывать меня, когда на свете так много других людей?
Хозяин дома угостил его вином, и они еще поболтали, а затем Николас откланялся, чтобы заняться делами.
Пять дней спустя он смог отплыть из Модона. Настроение его никто не назвал бы радостным ― скорее, фламандец был полон мрачной решимости. Он вполне сознавал, что теперь лишь один этап пути отделяет его от Золотого Руна, но, в отличие от путешествия Язона, его деревянный оракул предпочел не плыть вместе с ним.
То, с каким терпением мессер Пагано Дориа относился к своей юной супруге на пути от Модоны до Константинополя, града Трижды Благословенной Девы, все на борту «Дориа» воспринимали как нечто поразительное, ― от шкипера Кракбена до чернокожего пажа Ноя. Некоторые полагали, что это любовь, другие просто считали своего господина весьма любезным человеком, третьи же искали скрытые причины…
Как человек опытный, Дориа быстро понял, что их приключения в Модоне быстро перестали развлекать Катерину, и ему пришлось полагаться исключительно на свои альковные таланты, чтобы ее развлечь. Впрочем, он не воспринимал это как наказание. Девочка была весьма привлекательна… одна из самых многообещающих учениц, с кем его сводила судьба. Мессер Пагано зашел даже столь далеко, что рассчитал отвратительную няню-фламандку и нанял для супруги двух самых некрасивых горничных, каких только смог отыскать. Катерине это не слишком понравилось. Красивые женщины заводят себе хорошеньких служанок, полагала она, и только некрасивые выбирают уродин. Мужу пришлось долго просить у нее прощения…
Что касается самой Катерины, то ей вовсе не доставляло удовольствия время от времени отказывать супругу в ласках, но она чувствовала, что для него это необходимо. Феликса, своего брата, она понемногу приручила, порой отказывая ему в своем обществе и восхищении, ― и Феликс любил ее куда больше, чем Тильду. Модонские похождения дали Катерине возможность испытать свою власть над Пагано. Все началось как шутка. Втайне от него она переоделась в костюм пажа и в темноте последовала за свитой генуэзца, чтобы взглянуть на Николаса. Познав до конца все искушения плоти, она теперь лучше понимала, что толкнуло ее мать на этот странный брак. Понять самого Николаса было куда сложнее: похоже, он даже не мог себе представить, сколь многого лишился.
Катерина гадала, что скажет Николас, если увидит ее, и тут он взглянул на нее в упор. В тот момент она была уверена, что в таком наряде ему нипочем ее не узнать. Но когда он так изменился в лице ― и только из-за нее! ― она поняла, что ради Пагано должна спастись бегством, но смеялась при этом до икоты…
Ной, этот маленький черный ублюдок (как называла его бывшая няня), немедленно отыскал Пагано на борту корабля и доложил ему обо всем. К тому времени Катерина уже с невинным видом стояла у поручней и смотрела, как горит флорентийская галера. Завидев рассерженного мужа, она бросилась к нему:
― Это ты сделал? Ведь это ты сделал, правда? ― и в ее голосе не было ничего, кроме восторга, потому что не столь давно они обсуждали способы, как заставить Николаса задержаться в гавани… Хотя о пожаре тогда не было и речи.
