Ознакомительная версия.
Но даже просто допустить мысль о том, что женщина «из этих…», под которыми подразумевались все рожденные не аристократами и не допущенные ко двору, может в чем-то превосходить их самих, придворные дамы не могли.
Его величество сделал знак начинать, но мало кто слушал оперу в тот день со вниманием, большинство так украдкой и разглядывало незнакомку, перешептываясь: «Д’Этиоль…». Сам король тоже схитрил, он поднес лорнет к глазам, словно разглядывая сцену, а сам в это время скосил взгляд на Жанну, та, почувствовав этот взгляд, в свою очередь скосила глаза на Людовика и получила от него лукавое подмигивание. Они снова играли в тайну, которая, правда, теперь была у всех на виду.
Губы любовницы дрогнули в легкой улыбке. Немного позже ей принесли совершенно озорную записочку без подписи и написанную, видно, загодя, но ее содержание заставило мадам д’Этиоль полыхнуть во всю щеку, хорошо, что зал уже погрузился в полумрак и мало кто заметил. Записка гласила: «Родинка ниже поясницы прелестна… и еще ниже тоже…».
Она снова осторожно перевела взгляд на короля, тот чуть улыбнулся совершенно невпопад идущему на сцене действию.
Немного погодя двор окончательно сошел с ума, потому что прошел слух, что король пригласил отужинать мадам д’Этиоль в узком кругу с госпожой де Бельфон и господином Люксамбуром, своими друзьями еще со времен мадам де Шатору. Ужинали в таком прелестном обществе два вечера подряд, и участникам избранного общества пришлось просто прятаться в своих комнатах, чтобы не быть растерзанными любопытными придворными.
Не удалось, и уже с утра бедная мадам де Бельфон выдержала атаки нескольких дам с требованием подробнейшим образом рассказать, что это еще за каприз у его величества! Прекрасно понимая, какого рода отзывов от нее ждут, и сознавая, что хорошим не поверят, мадам была просто в растерянности. Она пыталась вяло отнекиваться, мол, чувствовала себя не слишком хорошо… мало что запомнила…
Но после второго ужина отвертеться уже не удалось, пришлось объяснять, что за взрывы смеха доносились из малой столовой, где изволил ужинать король со своей любовницей. Госпоже де Бельфон пришлось признать, что собравшиеся от души смеялись над забавными рассказами королевской любовницы.
– Смеялись? Какого же рода были эти рассказы? Небось, что-то из происшествий на конюшне?
– Или на кухне между кухарками? Говорят, она сама умеет готовить какой-то суп?
Оставалось только поражаться осведомленности дам, потому что слова о супе были вскользь произнесены Жанной совсем не во время ужина, а почти наедине с королем. Очевидно, в Версале и стены имели уши…
– О, а что у нее за речь? Небось тоже все просто, без затей? Просто, грубо, тем и привлекательно для короля, которому надоели утонченные речи двора?
Госпоже де Бельфон тоже надоело, она резко возразила:
– У мадам прекрасная речь, и образованна она тоже прекрасно. Насколько я успела узнать, ее обучал господин Кребийон, и она дружна с господином Вольтером.
– О… им она оказывала услуги такого же рода, что сейчас королю?
– Не думаю, что стоит произносить столь опасные речи. Король не на шутку увлечен, и, честно говоря, есть чем. Дама не только хороша собой, она умна.
Если умна, значит, будет держаться подальше от двора! – таким был единодушный вердикт придворных дам. Они согласились, что мадам д’Этиоль может быть хороша и даже умна, но надеяться ей не на что. Неужели эта глупышка не понимает, что будет только игрушкой для его величества? Нельзя же всерьез ожидать, что буржуа может стать фавориткой короля? Нет, такое никому и в голову не приходило! Поиграть в таинственность, даже затащить даму в постель на некоторое время, даже поселить ее в Версале – это куда ни шло, но путь в королевские фаворитки буржуа заказан!
– Вы должны это объяснить мадам д’Этиоль, иначе правда может стать для нее сильным ударом. Жаль, если ей придется страдать из-за рухнувших надежд…
Придворные святоши, разом перестав возмущаться самой мыслью, что король уже не первый месяц спит (и с большим удовольствием) с женщиной из Парижа, а не Версаля, стали жалеть будущую несчастную Жанну, притворно вздыхая по поводу ее предстоящей трагедии.
А уж когда пронесся слух, что вот-вот должен вернуться рогатый супруг… Нет, дамы уже разузнали, что супруг не столь ревнив и крут, как у госпожи де Флаванкур, тот вообще обещал свернуть шею жене в случае измены, но не станет же господин Ле Норман д’Этиоль терпеть столь откровенные измены? И его величество небось не станет лазить в окна спальни своей любовницы?
Ах, какая получалась пикантная ситуация! Было о чем поговорить, это даже интересней занятий любовью его величества с мадам Лорагэ по углам и на лестницах. Двор пришел в движение, новости о встречах короля с Жанной передавались мгновенно, он еще не успевал залезть к ней в постель, а наушники уже сообщали точное время…
Сама Жанна жила словно во сне. Сбылась ее мечта, она любовница короля. Но для женщины теперь было важно не столько то, что Людовик король, сколько возможность принадлежать ему, подчиняться воле этого сильного тела, причем с восторгом. Людовик подарил любовнице то, чего она была лишена все прежние годы, – страсть сильного мужчины. Зато вне постели все больше он подчинялся ее воле.
Нет, его величество так и не стал мыться, находя принятие ванны слишком утомительным и требующим много времени делом, но он с большим удовольствием поддерживал разговоры на те темы, какие предлагала она, и ужины в узком кругу тоже удавались… Людовик гордился своей любовницей перед близкими друзьями, позволяя ей много рассказывать и даже петь. Благодаря заботам Кребийона Жанна была прекрасной рассказчицей, а ее голосом восхищались давным-давно. В результате вечерние «посиделки» превращались в состязания в остроумии, в которых неизменно побеждала мадам д’Этиоль.
Однажды король спросил у герцога Люксамбура:
– Как вам мой выбор?
– Она прелестна, сир, но боюсь, двор не допустит этого.
– Еще посмотрим!
Герцогу очень хотелось спросить, так ли хороша мадам д’Этиоль, чтобы ради нее решиться пренебречь мнением двора, но, заметив, как блестят глаза его величества, когда он видит перед собой Жанну, Люксамбур не стал спрашивать, и без того ясно. Король влюблен, и не на шутку. Вопрос был только в том, как надолго и понимает ли Людовик, что д’Этиоль не из тех, с кем можно переспать и бросить, с ней нужно либо не связываться вообще, либо идти до конца. Проблема в том, что «до конца» в данном случае означало сделать женщину своей фавориткой.
Похоже, это понимал и король, а потому все чаще задумывался, особенно после того как уходил от любовницы…
Де Турнеэм пришел к племяннице поутру, когда уже не было опасности застать в ее спальне августейшего любовника, а она сама не спала.
Вид дядюшки, как Турнеэма называли Шарль и Жанна, сразу насторожил ее. Так и есть:
– Послезавтра приезжает Шарль Гийом. Дольше невозможно держать его вдали от Парижа.
У Жанны широко раскрылись глаза: ну вот и все! И казалось, нет на свете женщины несчастней. Все это время она старательно гнала мысль о возвращении супруга, но гнать – не значит забыть.
Она не успела. Не успела стать фавориткой, просто для женщины «из Парижа» для этого мало пары месяцев, нужен долгий срок. Любая придворная дама давно была бы признана официальной фавориткой, буржуа для этого требовались немыслимые усилия… Король принадлежал ей сердцем и телом, но она сама не принадлежала Версалю, и этим все сказано.
Это означало, что она либо станет просто нагрешившей за время отсутствия мужа женой, если Шарль оставит ее дома, либо женой брошенной, от которой отвернутся все, если супруг сочтет себя слишком сильно оскорбленным. Почему об этом не думалось раньше, она не могла бы сказать. Все существо просто стремилось к Людовику, наслаждалось счастьем обладать им, быть рядом, все время думать о нем, знать, что он тоже постоянно думает…
Теперь придется расплачиваться. Счастье оказалось немыслимо коротким. Просто измену Шарль смог бы простить, хотя обижался бы долго, но простить столь откровенную, практически с вызовом измену… нет, на это он ни за что не пойдет. А значит, у нее судьба быть брошенной, разведенной, обвиненной в прелюбодеянии. Им занимаются почти все, но грешить и быть прилюдно обвиненной в грехе – разные вещи.
Тут Жанну пронзила мысль, что в случае развода Шарль непременно оставит Александрин себе, ему ничего не будет стоить доказать, что дочь нельзя доверять матери с такой репутацией. И никто, даже господин де Турнеэм, не сможет спасти ее, отныне Жанна будет считаться и называться падшей женщиной! О Господи! Когда-то репутация, хотя и исправленная, ее матери отравила жизнь дочери, неужели Жанна своей любовью к королю также бросила тень на будущее Александрин? Неужели нет никакого выхода и за не такое уж долгое счастье любить и быть любимой придется расплачиваться всю жизнь не только ей, но и дочери?!
Ознакомительная версия.
