Почувствовав основательность этих доводов, Леа промолчала.
— Спасибо вам огромное. Меня зовут Леменестрель. Наша машина сломалась в Питивье. Добрые люди сжалились над преклонным возрастом матери и взяли ее к себе в автомобиль. Мы же с детьми шли рядом. Но и их машина сломалась.
— Как же вы оказались в этом конце Орлеана, если шли из Питивье? — подозрительно спросила Жозетта, державшая на коленях дорожную карту.
— Сама не знаю. Французские солдаты направили нас к Лезобре, а дальше… не знаю. Во время жуткой ночной бомбежки мы потеряли наших новых друзей.
Камилла поделилась продуктами. С аппетитом были проглочены ломти зачерствевшего хлеба. Дети разделили между собой последние яблоки. Пожилая дама и девочка уснули.
Впереди остановился забитый архивами грузовик с устроившимися наверху ребятишками. Из него во все стороны повалил дым, и двигаться дальше он решительно отказался. Раздались крики, брань. На счастье, распахнулись высокие ворота, куда набежавшие люди его затолкали. В эту минуту и появились низко летевшие самолеты. Завопившая толпа попыталась вырваться из превратившейся в ловушку узкой улицы.
А летчики в небе от души забавлялись. Они совершали мертвые петли, возвращались, каждый раз принося очередную порцию смерти. Над Королевской и Бургундской улицами, над площадью Сент-Круа, над Луарой, прошел свинцовый ливень. В двух шагах, на улице Шеваль-Руж, была уничтожена колонна артиллерийских орудий. Небесные убийцы трудились на славу.
Подросток с оторванной рукой отлетел от капота автомобиля и, забрызгав кровью ветровое стекло, вскочил и бросился бежать вперед, зовя свою мать. Пулеметы скосили сразу пятерых или шестерых прохожих. Один из них с удивлением смотрел на вспоротый живот, откуда ему на ноги вываливались внутренности. Пытаясь скрыть от детей эти сцены ужаса, мадам Леменестрель прижимала к себе их головки; бабушка, закрыв глаза, молилась.
Помимо страха, Камилла и Леа испытывали одно и то же чувство гнева перед этим массовым уничтожением. Вдруг вспыхнула автомашина неподалеку от них. Оттуда с воплями выскакивали люди, их волосы и одежда горели. Одного из них опрокинула и раздавила обезумевшая лошадь, запряженная в фургон и сметающая все на своем пути. Несчастный взвыл, когда колесами ему переехало ноги. Он попытался вскочить, но огонь его опередил, и он затих. Вскоре от него осталась лишь бесформенная масса.
Распахнув дверцу автомобиля, Жозетта завизжала:
— Я не хочу так умереть!
— Стой! — в один голос закричали Камилла и Леа.
Ничего не слышавшая, перепуганная Жозетта бежала среди тел, скользила в крови, падала, поднималась, ища прохода в сумятице машин и людей.
Улица спускалась под уклон, и у Леа сложилось впечатление, что самолет поднимается по этой улице вверх, причем перед ним щелкают отскакивающие от мостовой пули. Все живое жалось к земле, и Жозетта, одна стоявшая среди бойни, смотрела, как надвигается на нее смертоносный вихрь.
Рот Камиллы исказился в немом крике, а сама она упала на плечо мадам Леменестрель.
Пулевой шквал с силой отбросил Жозетту назад; раскинув руки, она рухнула. Выскочив из машины, Леа бросилась к ней. С широко раскрытыми глазами Жозетта улыбалась, словно в мгновение кончины ее оставил всякий страх. Из простреленного горла, пульсируя, била кровь. Леа поискала по карманам платок, чтобы остановить кровотечение. Не найдя его, она сорвала с себя блузку и прижала к страшной ране. Тщетно, Жозетта уже была мертва.
«Это моя вина. Отпусти я ее к родителям, она осталась бы жива. Бедняжка, мы же с ней одногодки». С нежностью пригладила Леа светлые залитые кровью волосы, приговаривая, как некогда делала ее мать, когда дочь бывала чем-то очень огорчена:
— Не бойся… все позади… теперь поспи…
Мягко закрыла она глаза Жозетте. Оттащив тело в сторону, чтобы его снова не задели или не раздавили, прислонила его к воротам.
Сирены не дали сигнала отбоя воздушной тревоги, потому что никого не осталось, чтобы привести их в действие. Мало-помалу, уцелевшие люди поднимались, ошеломленно глядя на жуткую картину: на остовы автомобилей, искореженные обгоревшие велосипеды, изувеченные и обожженные тела, на онемевших от пережитого ужаса и куда-то бредущих детей, матерей, с воплем царапающих себе лица, на прижимающих к себе мертвую мать или жену мужчин, на кружащихся на месте в изорванных платьях, с окровавленными руками женщин, на зовущих на помощь раненых…
— Быстрее, надо расчистить путь, чтобы успеть добраться до моста, — торопил плотный мужчина со знаком ордена Почетного легиона в петлице.
Забыв о том, как выглядит, Леа кинулась помогать. К ней присоединилась мадам Леменестрель.
— Лучше вернитесь в машину, возьмите винтовку и проследите, чтобы у нас не угнали машину.
— Положитесь на меня, — возбужденно ответила та.
Много часов подряд, постепенно с ног до головы покрываясь кровью и грязью, Леа оттаскивала трупы, относила всяческие обломки. Уцелевшие солдаты 16-й армии помогали спасателям.
— Но… или мне привиделось? Неужели это вы, мадемуазель Дельмас?
Только один человек во всем мире мог еще найти в себе силы, чтобы шутить в подобных обстоятельствах.
— Франсуа! — воскликнула она, бросаясь в объятия грязного, заросшего щетиной Тавернье, который стоял перед ней. — Ох, Франсуа, это вы? Увезите меня отсюда поскорее, если бы вы только знали…
— Знаю, малышка, знаю. А где мадам д'Аржила?
— Там, в машине.
— Как она себя чувствует?
— Плохо. Жозетта погибла.
Когда они подошли к машине, не узнавшая сразу Леа мадам Леменестрель направила на них винтовку:
— Не подходите!
— Это я, мадам, с другом, который нам поможет.
— Простите меня. Только что двое жутких типов хотели захватить автомобиль. Они ушли лишь после того, как поняли, что я выстрелю. Но перед тем сказали, что скоро вернутся. И не одни. Ужасно, что они делают: снимают с мертвых драгоценности, берут деньги.
Уже опустилась ночь, когда Франсуа удалось открыть тяжелые ворота. Леа сумела загнать автомобиль в просторный квадратный двор с огромным платаном. Франсуа закрыл за ними ворота на массивный железный засов. Дом был цел, только выбиты стекла.
— Посмотрю, можно ли войти в дом, — сказала мадам Леменестрель после того, как помогла своей матери выбраться из автомобиля.
— Дети, побудьте с бабушкой.
Франсуа и Леа вынесли из машины бывшую в беспамятстве Камиллу. Она еле дышала.
— Мне удалось открыть дверь. Мы сможем уложить вашу подругу в постель. Дети, посмотрите, не попадутся ли вам свечи.
Брат с сестрой бегом взлетели по ступенькам крыльца. Камиллу поместили в комнате на первом этаже.
— Я за ней поухаживаю, — сказала мадам Леменестрель Леа. — Принесите мне воды.
Воды не было ни на кухне, ни в ванной. В углу двора Франсуа Тавернье заметил колодец. Грохот бьющегося о каменные стенки колодца пустого ведра напомнил Леа о колодце во дворе Монтийяка. Каким далеким казалось то время! Увидит ли она когда-нибудь родной дом? Словно в ответ на ее мысли возобновилась бомбежка, но на этот раз другого района города.
Франсуа натаскал в дом много ведер воды. Сидя на ступеньке у подъезда, Леа, положив подбородок на ладони, смотрела, как он работает.
— Уф! Наконец-то! Теперь дамы смогут помыться. А потом наступит наша очередь.
Еще раз набрав воды, он повесил ведро на крюк у колодца. И начал раздеваться. Догола.
Леа не отводила от него глаз. Она нашла красивой широкую загорелую грудь, блестевшую от пота в ночном полумраке, узкий таз, длинные волосатые бедра и плоть, белеющую на темном треугольнике.
— Чего же вы ждете? Вы же пугающе грязны!
Подчиняясь, Леа скинула испачканную юбку, изорванную комбинацию, трусики.
— Сначала вам покажется холодно, но увидите, как это здорово. К тому же я нашел полотенце и лавандовое мыло.
Он выплеснул часть воды ей на голову и плечи. Она вскрикнула, такой ледяной была вода. Франсуа намылил ее с головы до ног и тер с такой силой, будто хотел содрать кожу, смыть даже память о крови, испачкавшей ей тело. Леа не сопротивлялась. Ее возбуждали руки, которые сдавливали грудь, прикасались к ягодицам, к низу живота. Оставив ее на мгновение в мыльной пене, он вылил на нее остаток воды и протянул мыло.
— Теперь ваша очередь.
Никогда не думала она раньше, что поверхность мужского тела столь велика, что мужские мускулы могут быть так тверды. Под ее маленькими неловкими ладонями он постанывал от удовольствия. В темноте девушка почувствовала, как краснеет, натолкнувшись на восставшую плоть. Она присела, чтобы намылить ему ноги.
— Всегда мечтал увидеть вас такой.
Не отвечая, Леа намылила ему бедра, икры, щиколотки. Он ее приподнял.
— Перестаньте. Не хочу видеть вас у своих ног. Люблю вас гордой и строптивой.
