Ознакомительная версия.
— Какой ты милый, Артур.
Он то бледнел, то краснел. Заговорил горячо:
— Ты знаешь, какие у меня чувства к тебе. Мне кажется, это было всегда. Помнишь, как мы играли у нас в «Холме», когда были совсем маленькими. Ты самая лучшая девушка, какую я знаю. Папа скоро сделает меня своим компаньоном… — Он остановился, чувствуя, что говорит очень бессвязно.
Гетти торопливо соображала. Ей уже и раньше делали предложения разные неоперившиеся юнцы в полумраке зал, в перерывах между танцами. Но тут было другое, тут было нечто «настоящее». Всё же её расчётливый ум подсказывал ей, что спешить не следует. Она ясно понимала, каким смешным покажется это преждевременное обручение, какие оно вызовет пересуды, язвительные намёки. Кроме того, ей хотелось хорошенько повеселиться раньше, чем выйти замуж.
— Ты такой милый, Артур, — повторила она чуть слышно, опустив ресницы. — Просто прелесть, какой милый. И ты знаешь, как я к тебе привязана. Но, мне думается, мы оба ещё слишком молоды для… ну, для официального обручения. Мы, конечно, дадим друг другу слово. Между нами всё ясно.
— Так ты меня любишь, Гетти?
— О Артур, ты же знаешь, что люблю.
Невыразимый восторг овладел Артуром. Как всегда, легко поддаваясь волнению, он почувствовал на глазах слезы. В такое счастье трудно было поверить. Он казался себе сейчас зрелым, мужественным, способным всего достичь, он готов был на коленях благодарить Гетти за её любовь к нему.
Прошло несколько минут.
— Ну что ж, — со вздохом промолвила Гетти, — пожалуй, мне пора домой. Надо посмотреть, как чувствует себя старик.
Артур взглянул на часы.
— Без двадцати пять. Я обещал отцу встретиться с ним на вокзале в десять минут шестого.
— Я провожу тебя.
Он с нежностью улыбнулся ей. Его глубоко трогала эта привязанность Гетти к нему и к больному отцу. Он с важностью подозвал кельнершу и расплатился. Оба поднялись и пошли к выходу.
По дороге они задержались на миг у столика Алана. Алан был славный юноша. Высокий, массивный, всегда улыбающийся, немного, быть может, необузданный и ленивый, но без дурных наклонностей. Он играл в футбольной команде, числился в территориальных войсках и был настолько хорошо знаком с несколькими кельнершами из бара, что называл их по именам. Увидев Артура и сестру, он, смеясь и слегка поддразнивая их, стал шутить по поводу того, что Артур бывает здесь с Гетти. Обычно Артур мучительно смущался в таких случаях, сегодня же он отражал все насмешки Алана. Он ещё больше воспрянул духом. Он ощущал в себе силу, смелость, радостную уверенность. Он знал, что никогда больше не будет терзаться из-за таких мелочей, как его манера легко краснеть, приступы апатии и усталости, все его недостатки, ревность. Парвис, «стрелявший» глазами в Гетти, старавшийся «отбить» её у него, казался ему теперь только глупым, ничтожным клерком, на которого решительно не стоило обращать внимания. Опустив на прощание остроту, встреченную громовым хохотом всей компании за столом, он закурил папиросу и галантно повёл Гетти к выходу.
Они направились на центральный вокзал. Артур плавал в блаженстве, испытывая доныне неизвестное ему горячее чувство довольства собой, как актёр, блестяще сыгравший главную роль в пьесе. Да, он хорошо держал себя. Он понимал, что Гетти хочется видеть его таким: не глупо робеющим заикой, а самоуверенным и смелым.
Они пришли на вокзал и вышли на платформу немного рано; поезда ещё не подавали, и Барраса не было. Гетти вдруг остановилась.
— Да, кстати, Артур, — воскликнула она, — я хотела тебя спросить… Зачем твой отец приезжал сегодня к моему?
Артур остановился тоже, глядя ей в лицо, совсем растерявшись от неожиданности этого вопроса.
— Это, право, странно, если подумать, — продолжала Гетти, усмехаясь. — Папа терпеть не может, чтобы кто-нибудь приходил к нему, когда он киснет, а тут он сегодня утром три раза телефонировал в Слискэйль. В чём дело, Артур?
— Не знаю, — промямлил Артур, все не сводя с неё глаз. — По правде сказать, меня самого это удивило. — Он помолчал.
— Я спрошу у отца.
Гетти со смехом сжала его руку.
— Да нет, не надо, глупый. Не делай такого серьёзного лица. Не всё ли равно в конце концов?
В тот день в половине пятого Дэвид вышел из школы на Бетель-стрит и пересёк залитую бетоном площадку для игр, направляясь к выходу на улицу. Школа, которую называли «Новой» в отличие от старой, теперь закрытой, помещалась в здании из глазурованного красного кирпича на высоко расположенном пустыре, на самом верху Бетель-стрит. Полгода тому назад открытие Новой школы вызвало перемещение преподавателей во всём округе, и при этом освободилась одна вакансия для младшего учителя. Это-то место и получил Дэвид.
Школа на Бетель-стрит была некрасива. Она состояла из двух домов с общей стеной и разделялась на две совершенно отдельные половины. На фронтоне одной из них на сером камне было вырезано слово «Мальчики». Над другой такими же, большими буквами — «Девочки». Для каждого пола был отдельный вход под аркой, и эти подъезды были разгорожены острым частоколом угрожающего вида. На отделку школы пошло очень много белого кафеля, и коридоры пропахли запахом дезинфекции. В общем школа несколько напоминала большую общественную уборную.
Тёмная фигура Дэвида быстро мелькала на фоне пасмурного неба, по которому ветер гнал тучи. Он шёл так поспешно, как будто ему поскорее хотелось уйти из школы. Вечер был холодный, а у Дэвида не было пальто. Он поднял воротник куртки и почти бегом помчался по улице. Но вдруг чуть не засмеялся над собственной стремительностью: он всё ещё не привык к мысли, что он женатый человек и учитель школы на Бетель-стрит. Надо, как, говорит Стротер, начать соблюдать приличия…
Он был женат уже полгода и жил с Дженни в маленьком домике за дюнами. Найти дом, «подходящий» дом, как говорила Дженни, оказалось страшно ответственным делом. Конечно, Террасы исключались: Дженни ни за что на свете не согласилась бы и посмотреть на посёлок шахтёров, а Дэвид находил благоразумным пока жить как можно дальше от родителей. Их недовольство его женитьбой очень осложняло отношения.
Они искали повсюду. Снять комнаты, меблированные или без мебели, Дженни не хотела. Наконец они набрели на отдельный домик с оштукатуренными стенами в переулке Лам-Лэйн, за Лам-стрит. Домик этот принадлежал жене «Скорбящего», которая владела кое-каким недвижимым имуществом, купленным на её имя в Слискэйле, и сдала им домик за десять шиллингов в неделю, так как он пустовал уже полгода и в нём завелась сырость. Даже и эта недорогая плата была не по средствам Дэвиду при жалованье в семьдесят фунтов в год. Но он не хотел разочаровывать Дженни, которой домик сразу очень понравился тем, что стоял «нешаблонно», не в ряду других, а в стороне, и перед ним был разбит палисадник. Дженни утверждала, что этот садик создаст им как бы аристократическое уединение, и романтически намекала на чудеса, которые она в нём разведёт.
Не хотелось Дэвиду урезывать Дженни в расходах на обстановку их нового дома: она была так весела и неутомима, так полна решимости достать «настоящие вещи». Она готова была обегать десять магазинов раньше, чем признать себя побеждённой. Как же устоять перед таким энтузиазмом, как решиться охладить такой хозяйственный пыл? Но в конце концов он был всё же вынужден остановить Дженни, и они пришли к некоторому компромиссу. В доме обставили купленной в кредит мебелью три комнаты: кухню, гостиную, спальню, — последнюю прекрасным гарнитуром орехового дерева, гордостью Дженни. Убранство дополняли разные ситцы, кисейные занавески и целый ассортимент кружевных салфеточек.
Дэвид был счастлив, очень счастлив в домике за дюнами, последние полгода были несомненно счастливейшим временем его жизни. А им предшествовал медовый месяц. Никогда не забыть ему первую неделю… семь блаженных дней в Каллеркотсе. Сперва он не считал возможным и думать о каком-то свадебном путешествии. Но Дженни, упрямая во всех тех случаях, когда дело шло о романтических традициях, с ожесточением настаивала на нём. Неожиданно для Дэвида у неё оказался целый капитал — пятнадцать фунтов, скоплённых за шесть лет в сберегательной кассе у Слэттери, — и она, взяв эти деньги оттуда, решительно вручила их Дэвиду. Кроме того, несмотря на все его протесты, она уговорила его купить себе из этих денег новый костюм на смену потрёпанному серому, который он носил. Она сумела сделать так, что Дэвид не нашёл в её предложении ничего унизительного для себя. В мелочности Дженни нельзя было упрекнуть: когда дело касалось денег, она не задумывалась ни на минуту. И Дэвид купил себе новый костюм.
Медовый месяц они прожили на деньги Дженни. Никогда в жизни он этого не забудет!
Свадьба прошла неудачно (впрочем, Дэвид ожидал ещё худшего): расхолаживающая церемония венчания в церкви на Пламмер-стрит, во время которого Дженни держала себя с ненатуральной чопорностью, потом претенциозный завтрак на Скоттсвуд-род, ледяная официальность между двумя враждующими сторонами — Сэнли и Фенвиками. Но неделя в Каллеркотсе заслонила собой все эти воспоминания. Дженни была удивительно нежна к мужу, проявляла пылкость, совсем неожиданную, но тем не менее восхитительную. Дэвид ожидал встретить девичью робость; глубина её страсти поразила его… Она его любит… любит по-настоящему.
Ознакомительная версия.
