Ознакомительная версия.
Новая пауза, во время которой знакомая Артуру морщинка нетерпеливо появилась на лбу Барраса.
— А я говорю: да. — В голосе Барраса режущие звуки. — Что за ерунда, дружище! Разумеется… По телефону неудобно. Что? Не вижу в этом ни малейшей надобности. Да, сегодня буду в Тайнкасле. Где? У вас дома? А в чём дело? Расстройство желудка? Неужели?.. — Сарказм в голосе Барраса стал ещё подчеркнутее, его глаза, с раздражением блуждавшие по комнате, неожиданно встретились с глазами Артура и приковались к ним, насмешливые, выразительные. — …Опять печень? Какая неприятность! Что-нибудь съели неподходящее. Ну что ж, раз вы расклеились, придётся мне заехать к вам. Но я отказываюсь принимать всерьёз ваши возражения. Да, решительно отказываюсь… Кстати, я привезу с собой Артура. Скажите Гетти, чтобы она дожидалась его.
Круто оборвав разговор, он повесил трубку, но несколько секунд не двигался с места, и всё та же презрительная усмешка морщила его губы. Затем обратился к Артуру:
— Надо нам с тобой сегодня навестить Тодда. Он, кажется, опять был немножко неосторожен к своей диете. Никогда ещё я не слышал от него таких мрачных речей, как сегодня.
С отрывистым смешком, который у него заменял смех, он повернулся, собираясь уходить. Армстронг, раболепно вторя смеху хозяина, распахнул перед ним дверь. Оба вышли во двор.
Артур остался в конторе, погруженный в какие-то смутные и несколько странные мысли. Он знал, разумеется, в чём состояла «неосторожность» Тодда: Тодд пил. У него не бывало сильного запоя, но он усердно и меланхолически «прикладывался к бутылке», что вызывало время от времени приступы болезни печени. Приступы были слабые, и все смотрели на них как на нечто неизбежное и неопасное, но Артур не мог без боли в сердце слышать о них. Он любил Адама Тодда, жалел этого опустившегося, но трогательного человека. Он угадывал, что Тодд в молодости знал те пламенные порывы, те тревоги и надежды, которые томят впечатлительную душу. Невозможно было себе представить, что Тодд, этот угрюмый, жалкий на вид человек, испачканный нюхательным табаком и насквозь пропитанный алкоголем, мог быть когда-то пылким и чутким к призывам жизни, что этот отупелый взгляд когда-то сверкал весельем или отражал душевное волнение. А между тем это было так. В молодости, отбывая вместе с Ричардом Баррасом практику в копях Тайнкасла, Тодд был живым, весёлым малым, с энтузиазмом строившим планы будущего. Прошли годы. Жена умерла от родов. В одном судебном процессе, знаменитом процессе Хеттона, где он выступал в качестве эксперта со стороны фирмы Бриггс-Хеттон, он потерпел фиаско. Репутация его пострадала, он утратил ко всему интерес, потерял веру в себя, работы становилось всё меньше. Дети, вырастая, отходили от него. Теперь Лаура, его любимица, была уже замужем; Алан, видимо, больше занят был погоней за удовольствиями, чем восстановлением фирмы Тодд; Гетти с головой погружена в развлечения и свои собственные дела. И Адам Тодд, постепенно все более замыкался в себя; он нигде больше не бывал, кроме клуба, где его почти каждый вечер от восьми до одиннадцати можно было видеть неизменно в одном и том же кресле: он молча пил, курил, слушал, вставляя иногда какое-нибудь замечание, — все это с застывшим, немного апатичным видом человека, окончательно во всём разочарованного.
Всё время Артур не в состоянии был почему-то отделаться от мысли о старом Тодде. И когда в три часа дня они с отцом приехали в Тайнкасл и шли по Колледж-Роу к дому Тодда, его томило странное, необъяснимое ожидание чего-то, словно какая-то нить протянулась между его юной напряжённой жизнью и жизнью этого старика, пропитанного нюхательным табаком. Артур не понимал этого чувства, оно было ново и как-то странно тревожило.
Баррас позвонил, и дверь почти сразу отворилась. Их впустил сам Тодд (он никогда не соблюдал церемоний) в старом рыжем халате и стоптанных ночных туфлях.
— Что же это? — сказал Баррас, искоса поглядывая на Тодда. — Вы не в постели?
— Нет, нет, мне лучше. — Тодд поднял повыше очки в золотой оправе, всегда съезжавшие на кончик его испещрённого красными жилками носа; очки немедленно снова соскользнули вниз. — Это обыкновенная простуда. Через день-другой я буду совершенно здоров.
— Без сомнения, — вежливо согласился Баррас. Его очень забавляло то, что Тодд всегда объяснял простудой свои приступы печёночных колик. Но он и виду не показал. Он разговаривал со своим старым другом тоном ласковой снисходительности, даже некоторой угодливости. Как олицетворение полнейшего благополучия и преуспевания, стоял он перед жалким человеком в покрытом пятнами халате, посреди узкой грязноватой передней, где от коричневых обоев, массивной подставки для зонтиков и подаренного кем-то барометра из морёного дуба исходила, казалось, покорная, терпеливая печаль.
— Мне надо потолковать с вами, Ричард, — сказал Тодд с некоторой нерешительностью и словно обращаясь к своим туфлям.
— Я так и полагал.
— Вы не сердитесь на то, что я звонил вам сегодня?
— Да что вы, дорогой мой!
Благосклонная снисходительность Ричарда ещё увеличилась, а соответственно возросла и нерешительность Тодда.
— Я чувствовал, что мне необходимо поговорить с вами, — это звучало почти как извинение.
— Понимаю.
— В таком случае… — Тодд сделал паузу. — Пойдёмте в кабинет. Там у меня огонь в камине. Я все что-то зябну, должно быть от малокровия. — Он опять сделал паузу, занятый своими мыслями, расстроенный, и глаза его остановились на Артуре. Он улыбнулся своей обычной неопределённой улыбкой.
— А ты, может быть, поднимешься к Гетти, Артур? Сегодня приехала из Ерроу Лаура. Они обе сейчас наверху, в гостиной.
Артур мгновенно покраснел. Слова Тодда его взволновали. У Тодда будет какой-то экстренный разговор с отцом, и он рассчитывал, что ему, как взрослому, предложат принять участие в этом разговоре. А его отстраняют, постыдно отсылают к женщинам. Он был глубоко обижен, но старался скрыть это, делая вид, что ему всё равно.
— Да, я пойду к Гетти, — сказал он развязно, заставляя себя улыбнуться.
Тодд кивнул головой.
— Ты дорогу знаешь, мальчик.
Баррас все с тем же критически-снисходительным видом посмотрел на Артура.
— Я не задержусь долго, — заметил он небрежно. — Нам надо будет поспеть на обратный поезд в пять десять. — И пошёл за Тоддом в его кабинет.
Артур остался в передней. Щека у него ещё дёргалась вымученной улыбкой. Он был ужасно обижен таким пренебрежением к себе. Всегда одно и то же: какое-нибудь слово, мгновенное изменение голоса, — и готово, он уже уязвлён, его так легко расстроить. Его мучило недовольство своим несчастным характером и возбуждённое, гневное любопытство. О каком это деле хотел Тодд говорить с отцом? Попросить денег в долг или что другое? Отчего Тодд был в таком волнении, а отец держал себя с такой презрительной уверенностью? Острое раздражение овладело Артуром, когда, внезапно подняв голову, он увидел спускавшуюся с лестницы Гетти.
— Артур! — крикнула Гетти, торопливо сбегая по ступенькам. — Мне показалось, что я слышу твой голос. Но почему же ты не позвал меня?
Она подошла и протянула ему руку. И мгновенно, с почти магической быстротой, настроение Артура изменилось. Здороваясь с Гетти и глядя на неё, он забыл и об отце и о Тодде, весь поглощённый одним желанием — произвести хорошее впечатление на Гетти. Ему вдруг захотелось блеснуть перед нею, мало того — он почувствовал, что может добиться этого. Такие побуждения не были свойственны его натуре: всё это было лишь реакцией против только что испытанного унижения.
— Алло, Гетти, — сказал он отрывисто. И, заметив, что она одета для выхода, спросил: — Ты уходишь?
Гетти улыбнулась без тени застенчивости, — Гетти никогда не смущалась.
— Я обещала Лауре проводить её. Она сейчас уезжает. — Гетти сделала шаловливую гримасу. — Я суетилась весь день вокруг моей богатой замужней сестры. Но как только я от неё отделаюсь, в ту же минуту примчусь обратно и угощу тебя чаем.
— Пойдём пить чай к Дилли, — предложил вдруг Артур.
При этом неожиданном приглашении Гетти захлопала в ладоши.
— Чудесно, Артур, чудесно!
Он смотрел на неё и говорил себе, что она стала ещё красивее с тех пор, как укладывает косы в причёску. Восемнадцатилетняя Гетти была прехорошенькой девушкой. Несмотря на то, что черты лица её не были красивы, она всё же была очень мила. Узколицая, с тонкими запястьями и маленькими ручками. Глаза у неё были большие, зеленоватые, нос ничем не замечательный, цвет лица несколько бледный. Но волосы, мягкие, золотистые, красивыми пушистыми завитками обрамляли узкий и гладкий белый лоб. Глаза всегда сияли влажным блеском, а зрачки их к тому же были большие и чёрные, и эти большие чёрные зрачки составляли удивительно приятный контраст с мягким золотом волос. В этом-то и крылся весь секрет её очарования. Гетти не была красавицей. Но она была девушка привлекательная, с живым и ровным характером, задорная и подкупающе-ласковая, как грациозный котёнок с гладкой и блестящей шёрсткой. В эту минуту она, умильно улыбаясь Артуру, говорила, подражая лепету наивного ребёнка, как любила иногда делать:
Ознакомительная версия.
