Мощный взрыв заставил всех броситься к окнам. Защитники улицы Ля Гюшетт взобрались на баррикаду, чтобы видеть, что происходит. Булочница крикнула:
— Боши взрывают Париж!
Молниеносно слух распространился по кварталу и вызвал панику. Внизу, в стороне Елисейских полей, поднимался густой столб дыма. Все напряженно ждали новых взрывов. Но, не считая нескольких отдельных выстрелов в стороне Люксембургского сада, все было спокойно.
Внезапно с улицы Гранд-Огюстэн на всем ходу выскочил мотоцикл с коляской. Очередью из автомата сидевший в коляске скосил одного из бойцов ФВС. За баррикадой раздался ропот. Молодой паренек взобрался на нее и бросил в направлении двух немцев бутылку с горючей смесью. Он не увидел результата своего героического жеста, очередь уложила его на месте. Пламя взвилось перед мотоциклом, водитель не смог увернуться. В одно мгновение оба человека вспыхнули, это было кошмарное зрелище: мотоцикл, объятый пламенем, продолжал двигаться, пока не врезался в парапет около лавки букиниста. И Леа увидела руку, в мольбе воздетую к небу!
Прижавшись к переплету окна, Леа снова видела перед собой мучительную картину жуткой смерти своей тетки. Старая женщина и этот немец одинаковым жестом звали на помощь. Может быть, огненная смерть устремляла тела к Богу?..
Потом все произошло очень быстро. Из-за баррикады на площади Сент-Андре-дез-Ар появилась ревущая толпа, которая устремилась к пленным. Окаменев, они наблюдали картину гибели своих соотечественников. Двое уцелевших бойцов ФВС пытались противостоять натиску толпы, но были сметены. Один из них бегом направился за помощью в префектуру. Когда он вернулся с дюжиной полицейских, трое немцев были убиты. У одного из них были вырваны глаза, у другого не было носа, у третьего — кровавое месиво на месте лица. Среди их товарищей были раненые. Храбрые люди, многие из которых сражались на русском фронте, плакали, как дети. Появление полицейских усмирило народный гнев. И эти, вероятно неплохие, люди пошли обратно, спотыкаясь, опьяненные кровавой расправой, память о которой у большинства из них стерлась впоследствии. Но зрители, те, кто беспомощно наблюдал картину этой бойни, наверное, никогда ее не забудут.
В большой квартире царило мрачное молчание. Молодые люди не смели взглянуть друг на друга. Сопротивленцы сидели на полу, зажав винтовки между колен и опустив глаза. Франк и его друзья уставились в стену перед собой. Появление «лейтенанта» немного развеяло их уныние.
— Боши подожгли Большой дворец!
— Значит, от этого был взрыв!
— Но ведь там находился цирк!
— Да, цирк Хука. Я не знаю, удалось ли спасателям вывести зверей, но лошади убежали. Одна из них была убита на Рон-Пуан, на Елисейских полях, — вы мне не поверите, — но я видел, как мужчины и женщины бросились с ножами, чтобы разделать ее, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули. У некоторых были даже тарелки в руках! Когда я уходил, от нее мало что осталось.
— Ты бы должен был принести нам кусок.
— Ну нет! Эти типы меня бы проткнули!
— Вообрази себе гурманов с белыми салфетками на груди, которые, сидя вокруг Рон-Пуан и поднимая вверх мизинец, едят сырую конину, а в это время львы, которых удерживают фрицы, смотрят на них жадными глазами!
После нервного напряжения смех был для них лекарством.
Внизу, на площади и набережной, собирали трупы немцев и французов и увозили раненых в центральный госпиталь.
Остаток дня был посвящен телефонным звонкам в парижские гостиницы. Безрезультатно: «У нас нет ни мадам Дельмас с ребенком, ни дам, привезенных этими господами». Обе сестры готовы были сдаться.
— Попробуй еще в эту: отель «Режина», Опера 74–02, — посоветовала Леа. — Потом позвони тете Альбертине, чтобы узнать, не нашла ли она каких-нибудь следов.
Лаура набрала номер, ей ответили и попросили подождать, пока они справятся о Франсуазе.
— …Алло… Да… Это она… Передайте ей трубку… Почему невозможно?.. У вас приказ?..
Леа вырвала трубку у нее из рук.
— Позовите мадам Дельмас… Плевать мне на ваши приказы, позовите ее… Алло… Алло… Кто у аппарата?.. Лейтенант… Лейтенант, позовите мадам Дельмас… Я ее сестра… Она мне сама позвонит?.. Точно?.. Мы очень волнуемся… Спасибо.
— Слава Богу, мы ее нашли!
— Да, но мы не смогли поговорить с ней. Я надеюсь, что этот немец не солгал и передаст ей нашу просьбу. Я возвращаюсь домой. Ты идешь со мной?
— Нет, я предпочитаю остаться здесь. Держи меня в курсе.
Сопровождаемая одним бойцом ФВС, Леа очутилась на другой стороне площади Сен-Мишель. Юноша расстался с ней перед книжным магазином «Клаврей».
После криков и стрельбы в Латинском квартале улицы Жакоб и Университетская казались островком спокойствия. Шарль встретил ее радостными криками.
От Франка она принесла пол-литра молока, несколько кусочков сахара, хлеб и мясо, всеми этими сокровищами завладела Эстелла.
Потянулось томительное ожидание.
Около десяти часов вечера, когда наконец зазвонил телефон, Леа и ее тетки с радостью узнали, что по лондонскому радио сообщили об освобождении Парижа!.. В тот же момент автоматная очередь разорвала тишину этого спокойного квартала. Альбертина де Монплейне провела ладонью по лбу и произнесла неподражаемым тоном:
— Они, кажется, плохо информированы, эти господа из Лондона.
— Но если они так говорят, значит, это правда, — разыграла наивность Лиза, железно верившая радиоголосам.
Вновь зазвонил телефон.
— Алло… Это ты, Франсуаза?.. Все хорошо?.. Почему ты не приехала сюда?.. Алло, алло, не прерывайте… Ты слышишь меня?.. Ты позвонишь завтра?.. Я тоже тебя целую… До завтра, спокойной ночи…
Леа повесила трубку с тревожным чувством. Франсуаза не должна была оставаться там. В любой момент отель «Режина» мог быть атакован. Завтра она отправится за своей сестрой.
Несмотря на тревогу, она быстро заснула.
Когда Леа проснулась, было пасмурно, хмуро, над Парижем нависли тучи.
В стоящей рядом кроватке спал Шарль. Его милое похудевшее лицо было спокойно. «Как он похож на Камиллу», — подумала она, проводя рукой по его тонким светлым волосам. Она надела халат и прошла на кухню. К счастью, был газ. Она разогрела немного молока и выпила полчашки еще теплого «кофе» Эстеллы. Из комнаты Лизы слышалось потрескивание радиоприемника. В дверном проеме появилась сонная рожица Шарля.
— А ну-ка ляг! Ты еще болен, застудишься.
— Нет, я поправился. Я хочу есть.
— Садись, я дам тебе молока и пирожков.
— А потом пойдем гулять?
— Нет, мой дорогой. Слишком рано, и на улице война.
— Я хочу выйти туда, чтобы убить проклятых бошей, которые сделали больно маме.
Леа вздохнула, глядя на решительного мальчугана, спокойно говорившего об убийстве, попивая молоко.
— Войной занимаются взрослые.
— Тогда почему стреляют в детей?
Это замечание четырехлетнего малыша она оставила без ответа.
— Скажи, мой папа, он на войне?
— Да, с генералом дё Голлем.
— Когда он вернется?
— Очень скоро.
— Это долго.
Он был прав, это было долго. Это длилось четыре года! Четыре года надо было притворяться, что живешь, чтобы окончательно не отчаяться. Сколько смертей! Сколько страданий за эти четыре года!
— Папе будет грустно, когда он узнает, что мама умерла.
Итак, он знал!.. Два месяца он делал вид, что верит в ее путаные объяснения.
— Да… Ему будет очень грустно, но мы будем рядом, чтобы утешить его. Тебе надо будет сильно любить его.
— Но ты тоже, ты будешь с ним, ты его будешь любить, скажи?.. Ты будешь любить моего папу?
Ей показалось, что она слышит голос Камиллы: «Обещай мне позаботиться о Шарле, если со мной что-нибудь случится… и о Лоране…» Лоран, которого теперь она нежно любила как брата, как очень близкого друга, но не больше, не как возлюбленного. Она и сейчас еще удивлялась исчезновению этой любви, казавшейся ей бессмертной! Разве любовь умирает всегда раньше, чем перестаешь быть любимым? Это говорил Рафаэль Маль, ссылаясь на Шатобриана: «Иногда случается, что в достаточно сильной душе любовь сохраняется столь долго, что превращается в страстную дружбу, чтобы стать долгом, чтобы обрести качества добродетели; тогда она теряет свою природную слабость и живет своими вечными принципами».
А если он был прав?
— Скажи, ты будешь любить моего папу?
Шел дождь. Леа повязала на голову старый платок от «Гермеса» и направилась к Королевскому мосту.
Она тщетно пыталась дозвониться в отель «Режина», никто не отвечал. И она решила пойти туда, ничего не говоря теткам. Улицы были пустынны и молчаливы, только временами слышалась стрельба. На мосту молодые немецкие часовые не задержали ее. Тюильрийский сад превратился теперь в большой грязный пустырь, только кое-где валялись поваленные деревья. Вдалеке обелиск и Триумфальная арка образовывали крест, устремленный в мрачное небо. Леа не смогла преодолеть шлагбаум на улице Риволи. Офицер согласился тем не менее справиться в отеле «Режина». Он вернулся: все женщины покинули гостиницу сегодня рано утром, и где они находятся, неизвестно. Леа поблагодарила его и удалилась в растерянности.
