Франк и Леа, обнявшись, плакали и смеялись. Они подбежали к окну. На площади Сен-Мишель во всех домах хлопают ставни, один за другим зажигаются огни! Забыты затемнение, пассивная оборона! Настал час света и радости! По площади со всех сторон бегут люди, обнимаются друг с другом. Радиоприемники, включенные на всю мощность, гремят «Марсельезу». На площади все замирают и хором подхватывают:
— К оружию, граждане!..
На западе гигантский пожар освещает красным заревом темные облака, плывущие по небу.
Леа и Франк, увлекшись музыкой, тоже поют.
Вдруг первый колокол, сначала скромно, потом все громче зазвучал в небе, где угасал последний день оккупации Парижа… колокол Сен-Северина. Ему отвечают колокола Сен-Жюль-ле-Пувр, Сен-Жермен-де-Пре, Сакре-Кер, Сен-Этьен-дю-Монт, Сен-Жермен-Локсерруа, Сен-Сюльпис, Сен-Женевьев, Сент-Эсташ, а потом большой колокол Нотр-Дам присоединяется к ним, наполняя город безумным ликованием.
В 21 час 22 минуты капитан Раймон Дрон остановил свой джип, названный «Смерть задницам», полтора десятка полугусеничных бронетранспортеров и три своих танка «шерман» перед ратушей. Сто тридцать человек впервые за четыре года ступили на землю своей столицы.
Потрясенный диктор декламирует стихи Виктора Гюго: «Просыпайтесь, довольно позора!..»
Внизу, на площади, разожгли костер, вокруг которого танцуют. Внезапно гремят выстрелы. Все замирают, потом с криком разбегаются.
Руки Леа и Франка разомкнулись… По радио голос, только что полный энтузиазма, бормочет:
«Мы, возможно, поторопились… Не все кончено… Надо получше закрыть окна… нужно закрыть окна. Не позволяйте бесполезно убивать себя…»
На площади один за другим гаснут огни, ставни закрываются — и возвращается страх…
«Мы напоминаем вам правила пассивной обороны, предписанные полковником Ролом… Проявляйте свою радость иначе…»
Один за другим умолкают колокола, кроме одного, который презирает пушечные выстрелы, раздающиеся в Лоншане. Затем и он замолкает, как другие, слышится только стрельба со стороны ратуши.
Ночь опускается над Парижем. Вокруг Люксембургского дворца и в квартале Одеона, который, говорят, заминирован, беглые тени с тяжелым грузом спускаются в подвалы. Освобождение Парижа еще не завершено.
Ночью разразилась страшная гроза. Леа долго стояла, наблюдая за смятением в небе, где одна за другой вспыхивали молнии, сопровождаемые оглушительными раскатами грома. Они освещали своим белым светом Новый мост, казавшийся игрушечным на неподвижной и черной ленте Сены, которую скоро испещрили крупные капли дождя.
В восемь часов утра Лаура, как ветер, ворвалась в комнату, где спала Леа.
— Они идут! Они идут!
Леа подскочила, спросонья ничего не поняв:
— Кто?
— Войска Леклерка! Они идут! Они у Орлеанских ворот! Вставай, идем туда… Что с тобой? Ты ранена?
— Это пустяки. Ты знаешь что-нибудь о Пьеро и Франсуазе?
— Нет, я думала, ты знаешь.
Леа заплакала.
— Не плачь, они найдутся. Ну, одевайся, пойдем посмотрим, как они идут.
Боец «фифи» (ФВС), как их теперь называли, вбежав, крикнул:
— Они на улице Сен-Жак!
— Ты слышала: они на улице Сен-Жак! Поторопись!
— Я уверена, что он мертв…
— О ком ты говоришь?
— Он мертв, я тебе говорю, что он мертв!
— Но кто мертв?
— Пьеро.
— Пьеро!
В дверь постучали. Это был Франк.
— Не стой у окна. Легко может залететь шальная пуля, — сказал он, толкая Лауру в глубь комнаты.
— Ты узнал что-нибудь о Пьеро? — спросила Леа, поднимаясь.
— Нет. Я обошел несколько больниц. Приметы раненых, подобранных в Латинском квартале, не совпадают с приметами твоего кузена.
— Однако он же где-то находится, живой или мертвый.
— Что случилось? — спросила Лаура.
— Леа и ваш кузен были ранены вчера на «перекрестке смерти». Леа отправили в центральный госпиталь. А о Пьеро ничего не известно.
Трое молодых людей долго молчали.
Франк сильно изменился за эти несколько дней. Став свидетелем гибели стольких молодых парней, он повзрослел, утратив детские черты и былую беззаботность.
— Не волнуйся, мы найдем его.
Ни один из троих не верил в это. Лаура встрепенулась первая.
— Войска генерала Леклерка идут по улице Сен-Жак, надо пойти туда.
Платье Леа, порванное и испачканное кровью, было не пригодно. Франк порылся в шкафу своей матери и вернулся с охапкой разноцветных платьев.
— Они будут, вероятно, немного велики тебе, но с поясом их можно надеть.
Леа выбрала платье с мелкими цветами на голубом фоне от Жанны Ляфори. У него были короткие рукава. Она накинула на голову голубой платок, скрывший ее повязку, и надела белые сандалии с толстой подметкой.
Стояла отличная погода. По улице шли женщины в халатах, накинутых на ночную рубашку, мужчины, не успевшие побриться, молодые матери с младенцами на руках. Мальчишки шмыгали под ногами, ветераны войны 14-го года красовались, нацепив все ордена и медали. Студенты, рабочие, продавщицы — все устремились навстречу дивизии Леклерка.
Улица Сен-Жак превратилась в огромную реку радости, по ней торжественно плыли «шерманы» полковника Бийотта, засыпанные букетами и флагами, за них цеплялись тысячи рук. Девушки, взбираясь на танки, обнимали солдат. Толпа в неистовстве размахивала руками, посылала победителям воздушные поцелуи, протягивала им своих детей, плача, смеясь, крича:
— Браво!.. Да здравствует Франция!.. Спасибо!.. Да здравствует де Голль!.. Браво! Браво!..
Лаура вскочила на бронемашину и поцеловала водителя, который со смехом отбивался. Франк отчаянно аплодировал и приветствовал солдат.
В этой радостной сутолоке Леа чувствовала себя чужой, почти безразличной. Проходили танки со звучными именами: «Аустерлиц», «Верден», «Сен-Сир», «Эль Аламейн», «Мортом», «Экзюперанс»… Экзюперанс? Стой. на башне своего танка, сияющий офицер с закопченным лицом приветствовал толпу. Его взгляд скользнул по Леа.
— Лоран!
Ее возглас затерялся в шуме моторов и криках толпы. Она попыталась пробиться к нему, но удар чьего-то локтя, задевшего ее по раненой голове, на мгновение лишил ее сознания.
Молодой боец ФВС сумел вытащить ее из толпы.
Она пришла в себя в маленьком кафе на улице Ля Пошетт.
— Держитесь, милая, выпейте. Это вам поможет. Хорошее вино, я хранил его, чтобы встретить победу.
Леа взяла маленький стакан, который ей протянули, и, не отрываясь, проглотила янтарную жидкость. Она взорвалась у нее во рту и почти мгновенно принесла облегчение.
— Ничего нет лучше доброго арманьяка, чтобы щечки девушки порозовели.
Итак, Лоран здесь!.. Как только она увидела его, ее сердце забилось… Может быть, она все еще любила его? Слегка опьянев, Леа погрузилась в розовый туман. Все было кончено. Вдруг раздались выстрелы.
— Внимание… Снайперы на крышах!
Словно по волшебству, улица опустела, возвратив Леа к реальности: да, Лоран здесь, но Камилла мертва. При мысли, что она должна будет сообщить ему об этом, она снова почувствовала, что теряет сознание. Необходимость противостоять его горю казалась ей превосходящей ее силы. Пусть кто-нибудь другой скажет это ему вместо нее. Она устыдилась своего малодушия и покраснела. Никто, кроме нее, не должен сообщить ему об этом. Камилла не хотела бы ничего иного.
Танки остановились на площади перед Нотр-Дам, но она не видела танка, названного «Экзюперанс». По набережной двигалась колонна бронеавтомобилей. Парижане комментировали:
— Ты видел эти машины?.. Если бы такие были у нас в сороковом, мы не проиграли бы войну.
— Ты уверен, что это французы в таких формах?..
— Это американская форма… Однако это практичнее, чем обмотки на ногах…
— Все-таки наших невозможно узнать.
— Да плевать на их форму. Англичане, американцы или русские — неважно, главное, что они пришли сюда. Да здравствует де Голль!.. Да здравствует Франция!..
Леа брела вдоль набережной, она так устала, так вымоталась, что перестала соображать, что творится вокруг. В ее затуманенном сознании вращалась фантастическая карусель.
«Лоран жив!.. Что стало с Пьеро?.. Я потеряла Лауру и Франка… Надо предупредить моих тетушек… Узнали ли они что-нибудь новое о Франсуазе?.. Для Шарля было молоко сегодня утром?.. Лоран вернулся!.. Как сказать ему о Камилле?.. Почему все эти люди аплодируют?.. Ах, да, солдаты Леклерка здесь… Лоран с ними… А Франсуа, где он?..»
— Простите, мадемуазель, — сказал кинооператор с камерой на плече, сильно толкнувший ее.
Она очутилась на площади Сен-Мишель, поднялась в квартиру Франка. Никого — ни его, ни Лауры. Зато квартиру занимали полтора десятка бойцов ФВС. Она безуспешно пыталась объясниться с ними. В возбуждении они ничего не слышали. Надо было все же известить тетушек, как на грех, телефон, работавший все эти безумные дни, сейчас забастовал. В комнате матери Франка Леа нашла губную помаду и написала на всех зеркалах квартиры: «Я у теток. Лоран, Франсуаза и Пьеро тоже, может быть, там».
