«Уходить надо, — подумал Абдулла и вновь покосился на нукеров. — А что подумают они?.. Впрочем, какая разница, что они подумают. Я дал слово посетить могилу отца и до сих пор этого не сделали. Торчу здесь и сражаюсь с этим сумасшедшим русским…» Он вспомнил разговор со своим отцом Исфандияром незадолго до смерти старого воина.
Отец тогда вернулся с одного из митингов, которые с утра до вечера устраивали наводнившие Бухару новые люди, прибывшие из России, — на взгляд восточного человека слишком несдержанные и крикливые.
Исфандияр сказал в тот день:
— Послушал этих русских… Им трудно понимать людей Востока, так же, как и нам их.
— Почему? — спросил Абдулла.
Исфандияр, на старости лет склонный к философскому осмыслению происходящего, ответил не сразу.
— Понимаешь… — начал он. — Мы с тобой, люди Востока, не можем жить, не думая о своих предках, как ближних, так и дальних…
— Конечно, — согласился Абдулла. — А как можно жить иначе?
— Мы, люди Востока, — продолжал старик, — знаем, что все в жизни совершили наши предки, а мы, живущие сейчас, только немного добавляем к тому, что они сделали.
— А как может быть иначе? — снова спросил Абдулла.
— Может, — вздохнул Исфандияр. — Эти русские не думают о своем прошлом, о тех, кто был до них. Они считают главным то, что совершили в жизни сами… А теперь и вовсе сошли с ума: объявили, что вся их жизнь начинается с тысяча девятьсот семнадцатого года… Скажи, как с такими людьми иметь дело?..
Абдулла по Петербургу знал других русских, а этих, о которых говорил его отец Исфандияр, тоже не понимал. Вот и сейчас для него было большой загадкой, почему этот Сухов, о котором он слышал как об отважном и опытном воине, в чем недавно убедился и сам, сидит в этом баке с совершенно чужими для него восточными женщинами. Почему этот воин так глупо рискует жизнью, защищая чужих жен от него, Абдуллы, — их мужа и хозяина.
Абдулла захотел получить хоть какой-то ответ на этот вопрос.
Дав знак нукерам удалиться, он вплотную подошел к баку, стукнул пару раз по металлу рукояткой маузера и спросил:
— Зачем ты защищаешь этих женщин, иноверец? Они же не принадлежат тебе.
— Ты хочешь их убить. Поэтому я их защищаю, — прозвучал ответ Сухова.
— Кто тебе сказал, что я хочу убить их?
— Я сам видел.
— Но это мои женщины. Что я хочу, то с ними и сделаю.
— Теперь они не твои. Теперь они освобожденные женщины Востока.
«Слова-то какие придумали, — усмехнулся про себя Абдулла. — „Освобожденные женщины Востока“… Как будто женщине нужна свобода!.. Женщине нужна любовь, красивая одежда и вкусная еда».
— К черту все, — прошептал он. — Надо отчаливать.
Абдулла повернулся к своим людям. Они стояли в ожидании приказа и все смотрели на него… Смотрели, как на воина, как на мужчину, наконец. Они верили, что кто-кто, а уж он-то найдет выход из глупого положения, в которое они попали. Самолюбивый Абдулла, глядя на них, почувствовал стыд за минутную слабость и, разозлившись на себя, сердито крикнул:
— Семен!
Подпоручик подскакал к нему, взял под козырек.
— Семен, скачи к Верещагину. Возьми у него гранат, — приказал Абдулла.
Семен, развернув коня, умчался, предварительно подав знак одному из нукеров следовать за ним.
Подскакав к белому домику бывшей таможни, подпоручик приказал сопровождающему его нукеру обождать перед домом.
Из окон дома доносились звуки гитары — Верещагин пел:
— «Ваше благородие, госпожа разлука…»
— Ты с ним поосторожней, — посоветовал нукер.
Семен снисходительно усмехнулся, бросил ему поводья своего коня и решительно поднявшись по лестнице, ведущей на второй этаж дома, громко постучал рукоятью плетки в деревянную ставню. Отклика не последовало. Он толкнул дверь.
В затененной комнате стоял сильный запах спиртного. Верещагин был пьян и пел, лежа поперек ковра на полу. Увидев на пороге подпоручика, он, перебирая струны гитары, которая покоилась на его животе, продолжал петь:
— «Мне с тобою холодно, вот какая штука…»
— Все поешь? — спросил подпоручик, нервно зыркая по углам, стараясь определить, где у хозяина арсенал.
Верещагин подпоручику не ответил, пьяно смотря сквозь него — такие люди ему никогда не нравились.
— «Письмецо в конверте погоди — не рви…»
— Я от Абдуллы. У нас нет гранат, а у тебя, мы знаем, запас, — сказал Семен строго.
Когда-то имя Верещагина и на него наводило трепет, но сейчас, глядя на тучного, потного и пьяного человека, распростертого у его ног, он решил, что имеет право на высокомерный тон.
Верещагин продолжал петь, кривя в пьяной усмешке губы:
— «Не везет мне в смерти, повезет в любви…»
— Ты должен передать нам все, чем располагаешь, — категорически отчеканил Семен и вдруг взорвался: — И встать, когда с тобой разговаривает подпоручик!
Верещагин на мгновение замолк, удивившись… затем допел куплет, аккуратно положил рядом с собой гитару и начал подниматься…
Нукер, скучавший в ожидании, услышал сначала, как смолкло пение в доме, затем — после короткой тишины — громкий треск и звон стекла. Подняв голову, он увидел, как подпоручик, выбив собственным телом раму, вылетел в окно. Нукер остолбенел.
Удар оземь был очень сильным. Однако Семен быстро поднялся и, не разгибаясь, подбежал к своему коню. Не сразу попав дрожащей ногой в стремя, взобрался в седло. Выпрямился наконец и, взглянув на своего потрясенного соратника, небрежно пояснил:
— Да гранаты у него… не той системы!
Тем временем Абдулла приказал одному из нукеров обследовать нефтяную цистерну. Вскарабкавшись по обломанной лесенке наверх, нукер отвинтил крышку люка и заглянул в горловину — цистерна почти доверху была наполнена темной жидкостью.
— Есть, — крикнул он сверху. — Много!
Абдулла довольно усмехнулся, пыхнув дымком сигары.
Внутри бака было темно и душно. Шум и крики, доносившиеся снаружи, разом стихли, и тогда стали слышны слабые всхлипывания женщин.
Сухов стоял посреди бака, женщины столпились вокруг него.
— Только не реветь, — предупредил Сухов. Подозрительная тишина снаружи не нравилась ему.
— Абдулла! — крикнул он.
Ему никто не ответил.
— Абдулла!
— Ну? — послышалось после паузы.
— Там Рахимова не видно?.. Он должен подойти.
— Пока не видно, — ответил Абдулла. — И я успею тебя поджарить.
Тут же донесся скрежет лопат о стенки бака.
— Быстрей! Быстрей! — подгоняли нукеры друг друга.
Они по цепочке передавали ведра с нефтью от цистерны к баку, в котором находились Сухов и женщины. Бак опоясывала канава. Измазанные с головы до ног нукеры опорожняли в канаву ведро за ведром, поливая нефтью стенки бака.
Недалеко от берега качалась на волнах лодка Верещагина. Сам он сидел на веслах, а Настасья торопливо бросала в воду гранаты, пулеметные ленты, выхватывая их из кучи, наваленной на дне. Затем в воду полетел карабин.
— Житья от них нет, — ворчала она, переводя дыхание. — Тем гранаты, этим пули… Чтоб их чума унесла… Гарем поделить не могут…
Последним был потоплен тяжелый пулемет. Верещагин, не обращая внимания на действия жены, смотрел на берег, стараясь понять, что там происходит.
Нукеры таскали ведра с нефтью, заполняя канаву вокруг бака.
— Быстрей, быстрей! — торопил их Абдулла, посматривая в сторону пустыни, откуда могли появиться всадники Рахимова.
— Да не расплескивай, рожа! Я те морду расквашу! — орал Семен, бегая взад-вперед.
Верещагин причалил к берегу. Оставив в лодке жену, зашагал к баку, вокруг которого суетились нукеры.
— Давненько я тебя не видел, Абдулла, — сказал он, подойдя к своему старому «приятелю».
— Давно, — согласился Абдулла.
— Все кочуешь?.. Стреляешь?
— Старый стал, — улыбнулся Абдулла. — Ленивый. А помнишь, какой был?
— Были времена, — согласился Верещагин. — А что это люди твои, никак запалить хотят?
— Да вот, забрался один приятель — не выходит.
Тут только Верещагин понял, что задумал Абдулла.
— Федор! — позвал он, приблизившись к баку. — Федор, Петруха с тобой?
— Убили Петруху, Павел Артемьевич, — ответил из бака Сухов. — Зарезал Абдулла…
Верещагин почувствовал, как мягко и сильно сдавило сердце. Он непроизвольно закрыл глаза и увидел лицо Петрухи, живое, с порозовевшими от выпитого спирта щеками, с каплями пота на лбу, с беспомощным по-детски выражением глаз…
Тогда еще, в доме, сладостью и болью резанула Верещагина мысль, что перед ним его Ванечка, только подросший за эти годы. И услышав «убили Петруху», он ощутил те же боль и отчаянье, как при смерти Вани.
«Не защитил! Не уберег!» — подумал он и, наливаясь страшной, сокрушающей силой, начал поворачиваться к Абдулле.
