Где ему было пешему тягаться с конницей.
Князь Скопин-Шуйский, возглавляющий отряд, увидев впереди через редкий лесок конных, высоко поднял руку, привлекая внимание воинов, махнул ей и пустил коня в слань[38]. Знак этот означал одно, князь призывал следовать его примеру.
Сотник Чабрец, увидев выметавшихся из-за леса конников со взнятыми ввысь клинками, заорал с надрывом: «На конь!» Сам прыгнул в седло, не успев и взнуздать своего коня — не было времени.
Отряд был застигнут врасплох. Москвичи же мчались сплоченной массой, готовой рубить, колоть, уничтожать, воодушевляемые самим князем.
Ратники Болотникова, подзабывшие за последнее время воинское мастерство, когда города встречали их не оружием, а хлебом-солью, сочли за лучшее бежать. Исполнив команду сотника «На конь!», возопили в несколько глоток:
— Спасайся, братцы!
Менее чем в четверть часа все было кончено. Паника плохой советчик в сражении.
Посыльный Семен, изнемогший от бега по лесу, прибежал, когда на опушке уже хозяйничали москвичи, снимая с убитых оружие, ловили носившихся по полю бесхозных коней.
Семен лежал в бурой траве под кустом шиповника и плакал, видя, как москали обратали его Буланку, лезли в переметную суму, грызли его сухари. Плакал от бессилия, что не может помочь своему конику, что потерял всех своих товарищей. Чутким ухом ловил обрывки разговоров, доносившихся с опушки.
— Михаил Васильевич, вот сотникова сумка.
— Сколько их утекло?
— Да человек двадцать, не более.
— …Ах ты ж гад, еще и ворохается.
— Ты гля, какая добрая сабля. А?
— Надо по кустам пошарить, может, кто уполоз.
Услышав последние слова, Семен быстро заелозил, уползая задом в лес подальше от опушки. Найдут — не помилуют. Потом вскочил и во все лопатки кинулся прочь в сторону Москвы. Надо было исполнить приказ Чабреца, даже если его и убили.
Царь Василий Иванович, обуянный в последнее время отчаянием, доходившим до мысли о самоубийстве, услыхав о победе племянника на Пахре над болотниковцами, так обрадовался и воспрянул духом, что позволил себе даже пошутить над воеводами:
— Что старики, утер вам нос князь Михайло? Утер.
Мстиславский и Трубецкой смолчали, но брат царя Дмитрий, тоже не раз битый Болотниковым, огрызнулся:
— Этак бы и дурак смог, если неожиданно выскочить.
— Коли ты такой умный, Дмитрий, так чего ж не наскакивал внезапно?
— Так случая не было.
— Случай такой самому творить надо, а не ждать, когда он к тебе пожалует, братец. Забыл, как это створил наш пращур Александр Невский со шведами?
— Хых, — изморщился Дмитрий, — нашел с кем сравнивать Мишку-сопляка.
— А что? И Невскому на Неве двадцать лет было, и Мише сейчас столько же. Так что сравнение очень даже подходящее, Митя. Не завидуй.
Прокопий Ляпунов в который уже раз подступал к Болотникову с одним и тем же:
— Иван Исаевич, мы уже под Москвой, не сегодня завтра возьмем ее, где Дмитрий Иванович — наш государь?
— Но он пишет, что скоро будет.
Мы это уже сто раз слышали, Иван. Перестань морочить нам голову.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать? — вскипел Болотников.
— А ты не ори на меня, — недобро прищурился Ляпунов. — У меня ведь сабля не короче твоей.
— Ну будет вам, будет, — вмешался Шаховской. — Москва почти у нас в кармане, время ли ссориться.
— В кармане, — изморщился Прокопий. — На Пахре полк вырубили.
— Это случайность, старшина зазевался, — сказал Шаховской. — К нам уже Владимир, Вязьма перешли. Москва почти в окружении. Шуйскому считанные дни осталось царствовать. На этот раз плахи не минует.
— Вот почему я и спрашиваю Болотникова: где государь Дмитрий Иванович? Шуйскому голову срубить дело нехитрое, а кто же на престол тогда?
— То уж не наша забота, Прокопий, — сказал Шаховской, втайне надеясь самому воцариться.
— Как не наша? Как не наша? — возмутился Ляпунов. — Мы пришли помочь Дмитрию Ивановичу, а его доси нет. Да есть ли он в конце концов? Может, Болотников его выдумал.
— Ах, Прокопий, Прокопий, — покачал головой миролюбиво Болотников. — Да я с ним вот как с тобой, вот так, глаза в глаза.
— Ну где же он? Ты ж сам говорил, что как подойдем под Москву, он и явится.
— Откуда я могу знать. Я писал ему, звал. Может, завтра и подъедет.
— Ты нас «завтраками» уже месяц кормишь, — проворчал Ляпунов и, повернувшись, вышел из шатра.
Подойдя к коновязи, отвязал своего коня, прыгнул в седло и скорой рысью направился к лагерю рязанцев, разбитому в полуверсте от Коломенского.
Там, подъехав к шатру воеводы Сунбулова, бросил повод подбежавшему слуге, спросил:
— Дома Григорий Федорович?
— Дома, Прокопий Петрович, с вашим братцем изволят трапезничать.
— О-о, — воскликнул Сунбулов, увидев входившего Ляпунова. — Весьма, весьма кстати. Садись к столу. Наши ребята вепря завалили, на костре готовили, сверху спалили черти, а изнутри сыро… но ничего, под вино идет.
— Ну как съездил? — спросил Захар брата.
— А никак. Все так же.
Сунбулов посунул обливную кружку Прокопию, налил водку.
— Догоняй, Прокопий, мы уже причастились.
Ляпунов выпил, крякнул, схватил кусочек хлеба, стал жевать.
— Ну что, братцы, воюем. А за кого?
— Он еще спрашивает, — оскалился Сунбулов, апеллируя к Захару. — Вон почитай бумагу, Прокопий, сразу поймешь за кого.
С этим воевода поднял корчагу, стоявшую на исписанном листе бумаги.
— Что это? — спросил Прокопий.
— Прелестное письмо, брат, москвичам посланное.
— Я вижу вроде рука Ермолая.
— Рука-то Ермолая, а мысль-то болотниковская. Ты прочти, прочти.
Ляпунов взял бумагу, начал читать, невольно шевеля губами. Прелестный лист гласил: «Я, Иван Болотников — воевода милостью государя нашего Дмитрия Ивановича, велю холопам боярским побивать своих бояр и жен их, вотчины и поместья брать за себя, шпыням и безыменникам ворам велю гостей и всех торговых людей побивать, имения их грабить. Призываю всех воров к себе, буду давать им боярство, воеводство, окольничество и дьячество».
— Ну как? — спросил Сунбулов, увидев, как Ляпунов отбросил бумагу. — Сдогадался, за кого воевать будем?
— Уж не сам ли он в цари собрался, коли от своего имени боярство сулит. И кому?
— Вот именно. Мы тут с Захаром поговорили и подумали, а не пора ли нам послать подальше этого воровского воеводу. А? Ведь раз он холопов на господ науськивает, так это, выходит, и нас на нож. А?
— Выходит, так, — вздохнул Прокопий. — Во времячко, не знаешь кому служить.
— Служить надо отчине, братцы, — сказал Сунбулов, разливая по второй. — Мы тут с Захаром уже посоветовались, надо ехать в Москву с повинной.
— Это к Шуйскому-то?
— А к кому же, к нему горемычному. Все ж какой-никакой, а царь, вон и патриарх Гермоген, сказывают, за него. А здесь кто над нами? Бывший Телятевский холоп, объявивший себя воеводой Дмитрия, которого давно в живых нет.
— Выходит, наши стежки-дорожки с ним расходятся?
— Выходит, так, Прокопий, вот за это давай и выпьем.
Они стукнулись тремя кружками, выпили. Прокопий опять стал закусывать хлебом.
— Что мясо не берешь-то? — спросил Сунбулов.
— Не люблю сырое.
— Ну гляди, а мы вот с Захаром ничего. Как думаешь, Прокопий, встретит нас царь топором аль жалованьем?
— Да вроде должен хорошо, повинную-то голову, сказывают, меч не сечет.
— Вот мы и решили с Захаром поехать, а ты пока…
— Э-э, нет, Григорий Федорович, Захара я не пущу. Сам поеду. Захар молод, горяч. Наломает дров.
— А когда я ломал дрова-то, — разобиделся Захар на брата. — Когда?
— А при Борисе Годунове кому задницу плетьми отходили? Мне, что ли?
— Так когда это было-то.
— Нет, нет, Захар, ты останешься при дружине. А уж мы с Григорием Федоровичем махнем в Москву к Шуйскому на поклон.
— Может, сразу с дружиной идти?
— Нет, нет, Захар. Могут худое подумать, встретят, как тех на Пахре. Мы повинимся, простит, тогда и воротимся за дружиной.
— А если не простит?
— Простит. Куда денется. У него сейчас войска кот наплакал. А рязанцы издревле были добрыми воинами.
В Москву Сунбулов и Ляпунов въехали без особых хлопот: «К государю по важному делу». Однако во Фроловских воротах стража задержала: «Званы ли?»
— Да вы что? — возмутился Сунбулов. — Я воевода рязанский. — Стражник молодой, зубастый оказался:
— Рязанцев не к государю, а в застенок надо, к Басалаю.
— Ты что мелешь? — возмутился Ляпунов. — Мы государя выручать, а вы?
— В чем дело? — спросил подъезжавший всадник.
