Агесилаид сказал, как бы извиняясь:
— Боюсь, до многого не доходят руки, госпожа Клеида. Делаю все, на что способен. — Он провел ладонью по копне темных волнистых седеющих волос и одарил мою мать самой обезоруживающей улыбкой.
В этой ознакомительной прогулке нас сопровождал Алкей; он явно хотел показать, какие они с Агесилаидом закадычные дружки; меня это даже немного нервировало. Шагая позади моей матушки, он подмигивает мне, словно соучастнице чего-то неблаговидного.
— Да нет, что ты, — сказала мама. — Здесь все так очаровательно. Мы перед тобой в неоплатном долгу. — Этот вежливый тон в ее голосе возникал тогда, когда она бывала чем-то кому-то обязана. В прошлом его хватало, чтобы обезоруживать не столь представительных мужчин, но Агесилаида этим не проймешь: он просто поднял бровь и улыбается по-прежнему.
— Милая, мы просто не могли бы позволить вам остаться в этом убогом, запущенном месте.
— Тем более, — сказала мама, — когда с нами местная знаменитость. — Ее юбки шуршат по каменным плитам, как у Медузы.
Агесилаид явно думает, что это замечание лучше пропустить мимо ушей. Он берет мою маму под руку:
— Пожалуй, лучше я проведу тебя по жилым комнатам. Я познакомлю тебя со слугой. Вообще-то он капризное создание, но очень радуется, когда у нас есть жильцы. — Он тут же шагает в дом, а мы с Алкеем остаемся в саду и вглядываемся в глубокий зеленый водоем, наблюдая, как плещутся в нем рыбы.
Алкей склоняет голову мне на плечо и ласкает меня:
— Сафо, фиалокудрая, святая, с медовой улыбкой! — Он выбрал для похвалы три самых традиционных эпитета Афродиты. — У тебя — взгляд богини, милая моя.
Затем, отведя взор от водоема, он продолжает несколько другим тоном:
— Очень мне хочется сказать тебе кое-что тихонько, только не смею… — Он вытягивает руки вперед. В этом жесте заметен некий знак бессилия. — Ты могла бы мне помочь, если бы захотела. Как никто другой…
Молчание.
— Ну, так скажи, — говорю я наконец.
В его глазах видна обнаженная агония.
— Не могу. Мне стыд мешает.
Я всем своим существом отшатываюсь от него. Во мне потоком струятся страх, презрение и смущение, отчего я становлюсь еще жестче, готовясь защитить себя.
Отвечаю холодным педантичным тоном:
— Если бы ты хотел сказать что-то приличное, что-то достойное, то не чувствовал бы стыда, а сказал мне открыто. Но глаза у тебя, точно у кобеля, полны омерзения…
Он встал — это был резкий, отрывистый жест. Вместо лица — холодная, лишенная выражения маска.
— Сука, — произнес он, и это слово прозвучало еще жестче, потому что высказано без жара, с оттенком усталого безразличия. — Холодная, жестокая сука. Все вы такие.
Он встал и быстро ушел в дом. Удивительная мягкость шага для такого крепко сбитого, широкоплечего мужчины. Таким шагом движется только хорошо вышколенный танцовщик.
Я согнулась над водоемом, и меня приветливо встретило мое отражение. В его темных глазах блестит солнечный свет. Крупные рыбины проносятся сквозь мою — зеленую — отраженную голову. Меня слегка пробирает дрожь. Но сегодня теплый день, в моем мозгу стало зарождаться новое стихотворение, а это всегда сопряжено с большим волнением. А раз так, то все прочие невзгоды затмеваются и — по крайней мере на время — забываются.
По почерку Мегары нетрудно угадать ее характер. Пишет четко, размеренно, но время от времени дает волю необузданным росчеркам и завитушкам. При всем том кажется странным получить от нее письмо. Трогательное напоминание о том, что она где-то все же есть на свете. Как тяжело, ломая печати, сознавать, что Митилена всего в каких-нибудь двухстах стадиях отсюда, но я не могу туда вернуться! Странно. Не укладывается в голове. До сих пор не могу душой примириться с тем, что я в изгнании.
«Милая Сафо, — пишет она. — Как прекрасно было повидаться с тобой, пусть наша встреча длилась так недолго! Нам надо быть благодарными богине — это ведь благодаря ее празднествам нам удалось свидеться. Я хотела побыть с тобой побольше — в конце концов, нет ведь такого закона, который запретил бы нам побыть в Пирре! — но мама воспротивилась, говоря, что это было бы более чем неосмотрительно. Раз она так сказала, с ней не поспоришь!»
(…А вот это уже всего интереснее. В конце концов, тетушке Елене менее чем кому бы то ни было свойственна привычка осторожничать. Но во время своего визита в Пирру она себя держала со мной если не холодно, то, во всяком случае, несколько сдержанно. Ее природная теплая непосредственность куда-то улетучилась. Видно было, что она ведет себя неестественно, играет. Зачем? Во имя чего все это?)
«Самая неожиданная новость — я так волновалась, когда была в Пирре, что забыла тебе ее поведать, — Йемена, по прошествии стольких лет, родила — угадай кого! — сына! Поверишь в это? Фаний, конечно, на седьмом небе от счастья, и рассказывают, что когда он объезжает свои владения, то совсем по-другому смотрит на вещи».
(Значит, он счастливее, чем мы все, вместе взятые. А он-то как уцелел? Тоже не явился на сборище сообщников в ту злосчастную ночь? Да нет, кто угодно, только не Фаний. Значит — получил анонимное предупреждение? Если так — то от кого? И по какому мотиву свыше? Во всем этом видится что-то такое, о чем мне не хотелось бы думать.)
«Мальчика нарекли Гиппием, в честь отца Фания. Весь город собрался в Усадьбе трех ветров на празднество имянаречения. Никогда не видела стольких важных мужей сразу в одном месте. Сам Мирсил присутствовал. Право, с виду он кажется неплохим малым. Ну, сед, ну, не очень приятной наружности, — но, пожалуй что, не более того».
(Вспоминаю с ироничным наслаждением, как мне когда-то Питтак написал о Периандре из Коринфа, что он не имеет привычки кушать детишек перед завтраком.)
«Попыталась было возненавидеть его — ради тебя, моя милая, надеюсь, ты меня поймешь? Да вот беда — это оказалось трудно, просто не нашла, к чему прицепиться. Это все равно как кусать лесные орехи: только вонзишь зубы, и нету его. Гладок он, непроницаем, скользок, — может, этим и обусловлен его успех? Я не знаю».
(Порой Мика бывает так надоедлива, что хочется кричать.)
«Единственный из всех, кто вывел его из состояния равновесия, — один богатый юноша, друг Алкея по имени Меланипп. Ты его наверняка встречала когда-нибудь. Аристократичен до невозможности. У них в роду приняты близкородственные браки из поколения в поколение, а это, как ты понимаешь, к добру не приводит. Оттого у него длинный нос, длинные кисти рук и гладкие волосы цвета соломы. Мирсил толковал с ним об искусстве, говорил, как важно для всякого правительства поддерживать таланты. Ну, например, государство может брать на себя роль благородного покровителя демократии, — в его устах это прозвучало весьма бестактно, если учитывать, кому он это говорил. «Коли так, — пробурчал Меланипп, глядя себе под нос, — может, не стоило изгонять самых талантливых людей?» Я не обратила внимания на то, что сказал Мирсил, но по нему было видно, что он почувствовал себя неловко.
Конечно, там был и Питтак — он выглядел особенно впечатляюще в новых одеяниях государственного мужа, и, самое интересное, он почти не пил, — видимо, хочет теперь подать хороший пример. Ну а теперь я сообщу новость, которую тебе не хотелось бы слышать, — он избран соправителем совместно с Мирсилом! Это явилось большой неожиданностью — я имею в виду, это едва ли показалось бы вероятным, если вспомнить о его предшествующем жизненном пути. Но я так полагаю, что голосование в Совете прошло почти единодушно, да и все гости Трех ветров были довольны (или, по крайней мере, говорили, что довольны: столько произносить здравиц и поздравительных речей). И впрямь, можно было подумать, что празднуется имянаречение Питтака — о бедном новорожденном почти что и забыли. Но тем не менее Йемена не могла отвести от него глаз — даже для того, чтобы проявить внимание к важным гостям, так что не думаю, чтобы это ее покоробило.
Ну и, конечно, большим успехом пользовалась Мика — она неожиданно почувствовала себя повзрослевшей и целыми часами просиживала в уголке, толкуя с Меланиппом о живописи. Все мамаши, у которых были красавицы дочери на выданье, сгорали от зависти — кроме, разумеется, нашей мамочки, которая, по-видимому, просто позабыла обо мне с Телесиппой. Похоже, она предпочла религии политику и на протяжении почти всего празднества чаровала Мирсила, отдав ему предпочтение перед всеми остальными. Понимаю, тогда она была в приподнятом настроении, и все-таки она меня немного беспокоит.
Больше никаких достойных внимания новостей здесь пока нет. Гермий, Агенор и Телесиппа посылают тебе свою любовь. Милая Сафо, как нам всем тебя не хватает! Мама сказала, что, если будешь вести себя примерно и не свяжешься с дурной компанией («Интересно, кого это она имела в виду?» — подумала я), тебе совсем скоро разрешат вернуться домой. Когда я спросила ее, откуда она раздобыла такие сведения, она только улыбнулась и ответила: «Это мое личное дело». Так что, пожалуйста, милая, будь осторожна — мне так тягостно дожидаться, пока у тебя будет возможность вернуться, без тебя здесь так пусто и скучно. Со всей моей любовью к тебе, Мега».
