Я перенесся мыслью в бесплодную равнину Аризоны, где я бродил тогда, — и я вновь пережил мою встречу там с полубезумным бродягой, которого я отвел в свою палатку и который на моих глазах вдруг переродился.
В то время я состоял на службе одного общества скотоводства и моя работа заключалась в разъездах и наблюдениях над пасущимися стадами этого общества. Однажды вечером, когда я уже возвращался в палатку, я увидел на дороге человека. По походке я определил, что это моряк.
— Товарищ, куда держишь путь? — крикнул я, склоняясь с седла.
— Не можете ли сказать мне, — спросил он меня мягким, немного жалобным голосом, — где-бы тут можно было поесть?
— И да, и нет, — отвечал я. Его походка, его лицо, бородатое, загорелое, все напоминало моряка. Он казался сильным, крепко сложенным, но тем не менее в лице его была какая-то вялость и он как-то сжался под моим взором.
Он следил за мной, как кошка за мышью.
— Я могу покормить тебя, — сказал я и в это время заметил на его руке вытатуированный якорь; — моя палатка недалеко отсюда, а ты, видно, шел порядком.
Он двинулся рядом с лошадью и мы вскоре достигли моего жилища. Оно заключалось в одной комнате, всю обстановку которой составляли простой стол и два ящика вместо стульев. Роскошью этого помещения был деревянный пол — в то время редкость в этой стране. Под этим полом жило семейство больших крыс, которых мне никак не удавалось извести. Я даже сам кормил их, находя, что это мне обходится дешевле, чем позволять им грызть съестные запасы в мое отсутствие. Крысы эти стали настолько уже ручными, что по вечерам даже при мне выходили из под пола, держась, конечно, на почтительном расстоянии. Я их не боялся и даже был доволен их обществом.
Дал я корм лошади и приготовил ужин, который мой посетитель с жадностью проглотил; потом я закурил трубку, предлагая и ему последовать моему примеру, но оказалось, что он не курит.
Из разговоров выяснилось, что он вовсе ничего не знает ни о море, ни о моряках, что он совершенно забыл, откуда появился вытатуированный на его руке якорь. Я был немного разочарован тем, что он оказался простым рабочим — земледельцем, а вовсе не моряком, с которым я мог-бы поболтать на свою любимую тему.
Кончив трубку, я уже приготовился ложиться спать, как из постели вдруг выскочила крыса и, пробежав в угол между очагом и моим гостем, скрылась под полом. Ее появление произвело изумительный эффект. Мой посетитель как-то захлебнулся, поперхнулся, потом заметался и со всего размаха хлопнулся на пол.
— Что такое? Что случилось? — спросил я с испугом. Он поднялся на ноги и, дико озираясь, хриплым, грубым голосом, нисколько не похожим на прежний его несколько жалобный тон, спросил в свою очередь:
— Что это такое? Меня подобрали? Какое это судно?
— Это вовсе не судно, это палатка.
Он поглядел на стены: — Я здесь не был никогда. Конечно меня подобрали. А помощника капитана так и не подобрали?
Он был в ужасном состоянии.
— Послушай, товарищ, — начал я осторожно, — у тебя голова не в порядке; или и ранее она у тебя была такой?
— Я не знаю. Я должно быть был не совсем в себе; я почти ничего не помню с того времени, как выпал за борт. Какой день сегодня?
— Вторник.
— Вторник? А это случилось в воскресенье. Ты помог вытащить меня?
— Нет, — отвечал я. — Я встретил тебя на дороге; ты был в каком-то полусонном состоянии и говорил, что ничего не знал ни о море, ни о судах, ни о моряках, хотя я принял тебя за моряка по твоей походке.
— Да, это так и есть; я вижу, что ты сам моряк и притом американец. Но что ты здесь делаешь? Это должен быть берег Португалии или Испании?
— Нет, это пастбище в Аризоне.
— Аризона? 6000 миль оттуда? Сколько же времени я был не в себе?
— Почем я знаю; я увидел тебя только сегодня вечером, а сейчас с тобой произошла перемена.
— Какой же сейчас месяц и число?
— 3-ье декабря.
— Чорт возми! 6 месяцев назад! Это случилось в июне — достаточный срок попасть в эти места, но как это произошло, не могу вспомнить. Кто-то, очевидно, должен был привести меня сюда
— Вовсе нет. Ты сам шел; был голоден. Я привел тебя к себе, чтобы накормить и дать тебе возможность поспать.
— Ты очень добр, — и он случайно дотронулся рукой до лица.
— Что я вижу? У меня выросла борода. Посмотрю-ка каков я с бородой.
Он подошел к зеркалу на стене, взглянул и отскочил.
— Как! Да это не я, — воскликнул он с ужасом во взоре. — Это кто-то другой.
— Погляди хорошенько, — сказал я. Он послушался и затем обернулся ко мне.
— Это должен быть я, — сказал он. — Зеркало повторяет мои движения. Но лицо не мое, я другой человек и не узнаю себя.
— Взгляни ка на якорь на руке, — предложил я ему. Он взглянул.
— Да, он на левой руке, как и был сделан в первое мое плавание, — сказал он и затем осмотрел свои руки и ноги.
— Как я изменился, — пробормотал он, проводя руками по телу.
— В каком году это было, когда ты прыгнул за борт? — спросил я.
— В 1875.
— А теперь 1884! Друг мой, ты был девять лет без памяти! — сказал я.
— Девять лет? Правда ли? Может ли это быть? Ты подумай только: девять лет пропали из моей жизни! Ты понимаешь-ли, что это значит!
— Я протянул ему истрепанную и выцветшую газету, — Эта газета вышла месяцев шесть назад, — сказал я, но она все же этого, 1884 г.
— Так, — сказал он с грустью в голосе. — Есть у тебя трубка? Я должен покурить и подумать над этим. Девять лет и 6000 миль путешествия! Где я был, хотел бы я знать, и что делал? Что так изменило мою внешность? Это похоже на смерть!
— Я передал ему трубку и табак; он жадно затянулся, дрожа от волнения и медленно приходя в себя. Успокоившись, он отложил трубку, говоря, что она его расслабляет. В то время я был плохим психологом, но теперь думаю, что в период своего второго существования он бросил курить. Я не решался распрашивать его, зная, что не смогу помочь ему разгадать его загадку; нужно было, что бы он сам все обдумал. Всю эту ночь он не спал и своим ворчаньем долго мешал и мне заснуть. Один раз он даже встал и при свете спички снова начал рассматривать себя в зеркале. Утром я нашел его уже на воздухе; он смотрел на восход солнца и курил.
— Я начинаю привыкать к своему новому лицу, — сказал он. — И снова привыкаю к курению. Даже уже привык. Ничто, кроме куренья, не может помочь в трудную минуту. Чем ты здесь занимаешься?
— Я наблюдаю за скотом.
— Трудно этому научиться?
— Для моряка не трудно. Я здесь только до срока расплаты. Потом отправлюсь в Фриско на корабль.
— И кто-нибудь, наверное, займет твое место? Я был-бы рад, если-бы ты поучил меня, я мог-бы заместить тебя. Довольно с меня плаванья!
— Отлично! Мне только стоит сказать об этом, кому следует.
Я принялся обучать его. Он оказался способным учеником, но всегда оставался каким-то мрачным, словно подавленным тяжелыми воспоминаниями, от которых хотел избавиться. И только вечером, накануне моего отъезда, когда мне удалось устроить его на свое место и мы сидели, покуривая пред огнем, он решил рассказать мне все.
В этот раз опять в комнату выскочила крыса и, как тогда, он вскочил и отбежал в другой угол. Потом он снова уселся, сильно дрожа всем телом.
— Благодаря этой крысе ты пришел в себя в тот вечер, — заметил я. — Очевидно, крысы имели для тебя какое-то значение в прошлой жизни.
— Да, — ответил он, неистово затягиваясь. — Я и не знал, что у тебя здесь крысы.
— Целыя полчища их под полом, но они безвредны. Я даже рад их обществу.
— Ну, я считаю их плохой компанией. У меня было много такого сорта товарищей во время моего последнего плавания. Хочешь послушать? У тебя волосы станут дыбом.
Я очень просил его и он начал свой рассказ. С начала до конца самообладание не оставляло его; но от его рассказа у меня не только волосы становились дыбом, но и сердце по временам переставало биться. На следующее утро я растался с ним и никогда больше не видал его и не слыхал о нем. Но, вероятно, он так уже и не вернулся больше на море. Я передаю его историю, надеясь, что она дойдет до тех, кто заинтересован в тайне судна, имени которого я не знаю и которое было найдено в полной исправности, покинутым всеми за исключением дохлых крыс.
