— Я.
— В Эпониаке, этой лесной деревне, я был первым. Если бы ветер поддержал нас, твои корабли были бы потоплены, а я стал бы здесь королем.
— Так это ты руководил сухопутными частями венедов?
— Я, Цезарь.
Некоторое время он не мог произнести ни слова, его пальцы сжались в кулак на подлокотниках. Он закрыл глаза… Так прошла минута, а может, больше. Снаружи раздавались крики чаек. Они кружили над римскими галерами, которые заняли место недавнего флота венедов. Золотые кони больше не теснились на привязи у пристани. На их месте скалились пасти волчиц. Странное спокойствие нашло на меня.
— Я играл и проиграл, — сказал я. — У тебя есть полное право разделаться со мной.
— Нет, твоя воинская доблесть теперь послужит мне. Я не знал, что ты настолько умен, как воин. Решай сам свою судьбу, только быстро! Принимаешь или нет? Подумай, что ты теряешь? Рим тебя отверг? Пусть. Тогда ты перешел на сторону врага. Но и враг тебя отверг. Твоя судьба напоминает судьбу венедских кораблей: ветер улегся слишком рано для тебя, Тит! Короче, предлагаю тебе сделку.
Он усмехнулся.
— Тебя удивляет мое милосердие? Не считай его слабостью.
— Ты устал казнить?
— Вся моя прежняя жизнь состояла из схваток и насилий, они ожесточили меня. Признаюсь, на этот раз я не на шутку испугался. Я почувствовал близость конца. Одно из самых неприятных ощущений, особенно когда привыкнешь к славе. Венедская знать заплатила за эти минуты. И весь народ будет увезен с этой земли и продан с аукциона.
— Продай меня вместе с ними.
— Нет. Тебе повезло родиться одним из Юлиев. Я не хочу, чтобы кое-кто из Сената распускал порочащие меня слухи. Ничто не должно пятнать репутацию нашей семьи.
— Но трибуны слышали доклад Оскро.
— Что значит для них слова варвара? Итак, решай: или ты будешь незамедлительно казнен, не успев никому рассказать о своей измене, или ты поступаешь ко мне на службу в обмен за жизнь. Мне же, надо сказать, стало легче, когда я узнал, что едва не погиб благодаря умению римского офицера, а не предводителя варваров… Ничто не может остановить моего восхождения к величию: ни предательство, ни талант некоего Бойорикса, беженца из Нарбонии… Итак, ты согласен?
И я согласился. Из-за тебя, Ливия. Я смог также спасти Котуса, но лесорубы, плененные с нами в Эпониаке, остались у римлян: их либо казнили, либо продали в рабство.
Цезарь объявил всем о моем возвращении из секретной миссии. Это прошло гладко: я будто бы оставался долгое время в плену у венедов. Никто не посмел усомниться в достоверности слов императора. Помимо всего, этот удивительный человек назначил меня трибуном.
Тебя же, моя Ливия, я доверил, ожидая лучших времен, маркитантам и их шлюхам, которые всюду следовали за армией. Они заботились о тебе с материнской нежностью. Почти сразу же мы отправились в Северную Галлию, где волновались морены и менапы. Затем я с Цезарем отбыл в Рим, ведь отныне я принадлежал к его свите. Я воспользовался случаем, чтобы устроить тебя на вилле в Кампани. Мои престарелые кузены приняли тебя, как если бы ты была моей дочерью. Как моя дочь, ты и была ими воспитана.
Что было потом? Я остался верен слову, данному Цезарю. Не оттого, что испытывал к нему чувство признательности, не оттого, что преклонялся перед его гением. И не потому, что любовь к родине проснулась во мне. Эти чувства отслоились от моего сердца, как сухая змеиная кожа после линьки. Нет, я служил с добросовестностью наемника. Я выполнял обязанности воина, помогал Цезарю завоевывать Галлию. У меня не было привязанностей, чтобы испытывать угрызения совести: ни Рим, ни Галлию я не считал своей родиной, они не могли возвратить мне моего быстротечного счастья. Моим домом стал с тех пор лагерь легионеров. Грубые, невежественные солдаты стали моей семьей. Они весело завоевывали остаток мира. Им раздавали яркие плащи, серебристые чеканные кирасы, награждали почетным оружием. Так жизнерадостные рыбы шныряют по теплому мелководью, пока рыболовный крючок не выбрасывает их на сухой песок. Не каждому выпала удача лечь в отдельную могилу. А их маленькие друзья, хамелеоны и белые мышки, попадали за пазуху к другому беспечному служаке.
После Фарсала Цезарь больше не сомневался в моей верности. По натуре он был великодушен и со временем решил отблагодарить меня за службу, пожаловав звание легата и полную суму золота, захваченного в войне с Помпеем.
Когда жадный Красе и его сын Публий погибли в Партах, я смог выкупить свою палатинскую усадьбу, где и устроил тебя. Выкупом дома и его хозяйством занимался Котус. Я же снова был при Цезаре, сопровождал его в Египте. Однажды вечером, после сражения на Ниле, мне посчастливилось найти на берегу увязший в иле позолоченный щит, под которым был похоронен молодой царь Птолемей, муж и брат Клеопатры. После того случая я обрел особое расположение Цезаря. Я стал как бы вице-императором. Мне выделили покои в знаменитом дворце Птолемеев, наделили привилегией обедать за королевским столом и пользоваться кораблем, который был построен по приказанию Клеопатры специально для Цезаря.
Но дворцы фараонов, их роскошные пирамиды не имели в моих глазах ни величия, ни значения по сравнению с Праведной горой и продуваемыми всеми ветрами островами венедов. И пленительная улыбка Клеопатры не могла затмить для меня улыбку королевы Шиомарры. Напрасно на шелковых подушках ее тело подростка принимало соблазнительные позы, впустую острый взгляд нацеливался в меня из-за полога ресниц. Ничто в ней не могло взволновать меня. Иногда Цезарь, устав от ее ласк, звал меня к себе. Мы беседовали о Риме и Галлии, о Фарсале. Его мысли быстро уносились от обыденных тем. Он начинал говорить о будущих завоеваниях, о своих замыслах. Уже тогда он предвидел победу в Зеле, разгром сторонников Республики на африканском берегу. В одной из таких бесед я заметил ему, что он подчас действует слишком неосторожно. На его губах появилась та знаменитая улыбка, о которой любят упоминать его приверженцы, но которую еще никому не удалось до конца разгадать.
— Полезнее послушаться совета вчерашнего противника, чем сегодняшнего друга.
Потом он прибавил:
— Мне хорошо в твоей компании, Тит. Ты единственный человек, который может похвастаться, что ему удается в чем-то убедить меня. Жаль, что боги мешали нам сойтись.
После африканской кампании я был сделан сенатором и префектом Рима.
На одном из званых обедов я встретил Теренцию. Должно быть, мой успех заинтересовал ее. По воле случая, наши места оказались рядом, а муж ее, по-прежнему великолепный Фабий, в тот вечер отсутствовал. Она так привыкла бездумно кокетничать, что вела себя со мной, как с одним из своих знатных поклонников: касаясь моей щеки надушенными локонами, ослепляла жемчугом зубов, клала руку на запястье по любому поводу. Иногда говорила с прежней интонацией:
— Послушай, Тит. Ведь ты такой богатый, такой могущественный, не завести ли тебе подружку? Или жениться. По-моему, глупо избегать женщин.
Я показал ей свои седые виски, она весело засмеялась в ответ:
— Смешной! Великий Цезарь лыс, как яйцо, но не забывает про нас!
Ты одна, милая Ливия, помогала мне существовать в этом мире. Ты всегда жила в нашем палатинском доме. Из юной арбатилки Алоды выросла красивая девушка. Никто не знал о твоем истинном происхождении. Я назвал тебя римским именем только для того, чтобы узаконить удочерение. Ты взрослела, и черты Шиомарры все яснее проступали на твоем лице. Все чаще я вспоминал свою умершую любовь. Порой я боялся, чтобы она не перешла на тебя. Вот почему я почувствовал облегчение, когда приблизился час твоей свадьбы.
Вот я и рассказал тебе все, что хотел. У меня предчувствие, что эти слова станут последним прощанием с тобой. Но, быть может, где-то есть место, где все умершее вновь возвращается к жизни.
Котус сидит под окном и напевает:
Лопатка, меч, кирка, копье
Завоюют весь мир, сказал Цезарь…
* * *
На Аппиевой дороге, среди сосен и кипарисов, можно встретить могильный камень со словами:
«В честь Тита Юлия Бракката, легата армии Цезаря, сенатора и префекта Рима, Ливия, его дочь, и Гай Семпроний, сенатор, поставили этот монумент».
А на Черной горе, недалеко от знаменитой античной цитадели Минервы, на мраморной плите, входящей в состав стены, отгораживающей храм от оливковой рощи, можно также прочесть надпись крупными латинскими буквами, которую не смогли изгладить века:
«Титу Юлию Бойориксу от Котуса, его бывшего раба».
Не так давно рядом с этой рощей открыли останки древнего имения. В многовековой пыли нашлись ключ, обрывок тоги, венедская монета и позеленевшая бронзовая Афина-Паллада, которую, возможно, Тит Юлий Браккат Бойорикс унес из своего сгоревшего дома в 57 году до Рождества Христова и которая сопровождала его в походах.
