— Ну и характер, — миролюбиво проговорил Кутузов, боясь как бы не вспылил старый хан.
— Весь в мать, — пренебрежительно уточнил Кият. — Моего в нём ничего нет. Вот мой сын, — указал он на Кадыр-Мамеда. — Разве ты слышал, капитан, чтобы он хоть раз повысил голос? Рассудком и мудростью не обошёл его аллах. Он и подпишется под документом. Именем нашим, и божьим именем… Вот ишан наш знает об этом — закрепляем мы за Кадыр-Мамедом власть над туркменами побережья.
Кутузов взглянул на ишана, и тот поспешно закивал головой.
— Ну что ж, — удовлетворённо сказал капитан-лейтенант и подал Кадыру бумагу и гусиное перо. — Вот тут поставьте подпись.
Кадыр-Мамед улыбнулся и с трудом вывел на бумаге своё имя, потёр ладони и спросил:
— Отец, сколько хлеба дадим атрекцам? Я думаю, половины им хватит.
— Не знаю, — недовольно отозвался Кият. — Может половину, может и больше. Помни одно: с народом надо всегда быть честным. Лучше сам не съешь, а людям отдай…
Кутузов спешил на Ашир-Ада и потому начал поторапливать туркмен с разгрузкой. Кият со своими людьми сел в катер и отправился на «Астрахань», где давно ждали распоряжения русского капитана купец Михайла и Кеймир. Возле шкоута уже теснились киржимы. Атрекцы, приплывшие за мукой, весело переговаривались с прибывшим из Астрахани Кеймиром и высказывали благодарение аллаху: всё-таки дошло до всевышнего — услышал мольбы разорённых и голодных. Вскоре началась выдача. Десятка два дюжих атрекцев спустились в трюм и поволокли на плечах тяжёлые мешки к борту. Кадыр-Мамед собственноручно составлял список — кому выдаётся мука и сколько, чтобы по истечении двух лет взыскать долг. В каждый киржим умещалось по 800 пудов: их надо поделить семей на сто, но это сделают на берегу. Муку принимали и расписывались за неё старейшины родов. Ни Кият, ни его сын не беспокоились о возврате долга. Спрашивать есть с кого…
К ночи военные суда отправились в Астрабадский залив, а купеческий шкоут — на Огурджинский.
Стоял самый разгар лета. Над островом — ни облачка, только яркое беспощадное солнце. Шкоут купца покоился в лагуне, прямо у берега, но сам Михайла почти всё время пребывал на острове и ступал на палубу лишь в те дни, когда туркмены с Челекена, Бартлаука и Гасан-Кули привозили добро: рыбу, тюленьи шкуры, лебяжий пух, рыбий клей, ковры, кошмы и прочие товары. Михайла придирчиво осматривал доставленное. Трюмы шкоута заполнялись, и купец подумывал к осени отправиться в Астрахань. Но другая мысль не давала покоя — остаться на зимний лов. Не приняв пока что определённого решения, Михайла каждое утро ходил смотреть, как музуры и Кей-
мир со своими людьми роют вавилоны. Место для погребов облюбовали в высокой бугристой части острова. Земля податливая, мягкая — дело шло быстро. Чтобы не обвалились потолки подземных коридоров, ставили бревенчатые подпорки, а стены выкладывали белым камнем, который везли с Красной косы. По обеим сторонам коридоров выкапывали глубокие лари, чтобы солить в них и хранить, до отправки, красную рыбу. Возле бугров стояли палатки. В них купец с музурами отдыхали в жару. Иногда оставались здесь на ночёвку. Сын Кеймира, Веллек, был в артели за кашевара. Чуть свет он привозил со шкоута рис или пшено, резал барана, снимал с него шкуру и разделывал мясо. Ему помогала мать, Лейла-ханым, а иногда и сам Кеймир, но делал это неохотно, посмеиваясь; не мужское дело возиться у котла.
Как-то раз, среди дня, Веллек прибежал с берега, схватил купца за плечо:
— Бачка, урус пришла!
— Какой урус? — спросил Михайла.
— Корабла урус там!
— Корабль русский? Да ну! — удивился купец, выпрямляясь и отряхивая с рук пыль. — Ну-ка, поглядим — что там за урусы. Не Саньку ли бог послал, чего доброго!
Высокорослый и жилистый, в соломенной шляпе, в сапогах, парусиновых портках и в рубахе с засученными рукавами, Михайла сажёнными шагами отправился на берег. Веллек едва поспевал за ним. Выйдя на восточные бугры к кузнице, Михайла увидел парусник и сразу узнал — откуда.
— Это с Сары, — сказал довольно. — Волки на охоту вышли!
Он поспешил к кибиткам, надеясь встретить приезжих «на кошме», но кроме Лейлы и нескольких ребятишек, которые сидели на склоне бугра и смотрели на военный парусник, никого не нашёл. Михайла снял шляпу и помахал. Тотчас с корвета донёсся выстрел и в небо взлетела зелёная ракета, оповещая, что купца приглашают к капитану. Почти одновременно с «Астрахани» отошла бударка. Михайла подождал, пока она пристанет к берегу, шагнул в неё и спросил у своих матросов:
— Кого принесло?
— С Сары, ваше степенство. Капитан Нечаев.
Вскоре, поднявшись на корвет, Михайла хмуро, с достоинством раскланялся с офицерами, не мешкая спросил:
— Кто тут Нечаев?
— Откуда вы знаете, что здесь именно Нечаев? — спросил капитан-лейтенант.
— Я всё знаю. Ты, что ли, ваше благородие, Нечаев будешь?
— Грубоват, однако.
— Таким воспитали. Да и не с руки медоточить купцу-то. Жизня не позволяет. Ну, говори, зачем спонадобился я тебе?
— Собирайся, Михайла Тимофеич, на Сару.
— Это ещё зачем? Может, опять Багиров тяжбу затевает? Коли так — не поеду, — проговорил Михайла лукаво, прекрасно понимая, для чего зовёт его Басаргин.
— Да, нет, Михайла Тимофеич, козней не будет. Басаргин приглашает к себе, чтобы сети свои ты взял. В прошлом году, говорят, Багиров у вас на Гургене сети выловил. Вот командир эскадры и позаботился.
— Да будет брехать-то! — радостно усомнился Михайла. — Если так, то мы мигом. Сейчас пакетботик свой оседлаем — и айда! — Он засуетился, и Нечаев спокойно, с некоторым упрёком сказал:
— Да ты не спеши. Отдохнём малость…
— А чего волынку-то тянуть! — засмеялся Михайла. — Зовут — иди, дают — бери. — И, опустившись в бударку, поплыл на шкоут собираться в дорогу.
Вечером отплыли. Пакетбот «Св. Василий», втрое меньше военного корвета, шёл следом, как верный пёс за хозяином. Погода благоприятствовала. На Каспии установились тихие жаркие дни. Море едва подавало признаки жизни; просыпалось, когда набегал ветерок, покрывалось мелкой рябью и, по мере усиления ветра, играло, наращивая волны. Жара, сдобренная тяжёлой солёной влагой, не давала покоя. Моряки спали на палубе, постелив рядком тюфячки. Сам Михайла приспособился в гамаке. Днём в каютах обливали пол, застилали циновками и тоже дремали.
Через двое суток, вечером, вошли в саринскую бухту. Солнце закатывалось за островок, озаряя пустынный, заставленный бараками и усаженный деревьями ландшафт. У причалов скучно покачивались сторожевые суда. На приход парусников, кажется, никто не обратил внимания. Лишь офицер береговой службы, выйдя из дежурки, козырнул морякам и почему-то пожал руку Михайле. Он же проводил его к дому Басаргина. На террасе Михайлу встретила женщина лет двадцати. Он сразу вспомнил её: та — с аристократическим белым лицом и большими голубыми глазами. Взгляд её, доверчивый и нежный, словно она встретилась со своим возлюбленным, обескуражил Михайлу. Он отвёл глаза и поймал себя на том, что разглядывает её шёлковое, почти прозрачное, платье с глубоким вырезом декольте. Смутившись, хотя был и не из робкого десятка, Михайла отвернулся.
— О, вы не стесняйтесь! — мягко воскликнула она, беря его за руку. — Мы давно ждём вас. Григорий Гаврилыч сейчас будет. Давайте пройдём в гостиную. Скажите, пожалуйста, как вас зовут? В тот вечер мы так и не познакомились.
— Вы помните меня? — обрадовался Михайла и торопливо представился: — Михайлой меня кличут. Простите, сударыня, а как величать вас?
— Величать? — усмехнулась она. — Меня величают фрейлейн Габи. Я — немка.
— Вот оно что, — сказал, оглядывая её заново, Михайла. — И кем же вы доводитесь командиру эскадры? — В глазах его засверкали игривые огоньки.
Габи перехватила его взгляд, и лицо её порозовело, как тогда — в ресторации.
— О какой вы! — воскликнула она.
— Так кто же вы ему? — не унимался Михайла, начисто увлечённый её красотой и доступностью.
— Не задавайте глупых вопросов, мальчик, — сказала она ему, как ребёнку, и вдруг спросила: — Вы женаты?
— Нет, — ответил он с достоинством, подчёркивая, что женитьба его не интересует, а на самом деле вожделея: «вот такую бы в жёны!» Он опять представил Лушку — дочь купца Мясоедова — и подумал, что Лушка не стоит и мизинца этой немочки…
Габи между тем велела ему снять шляпу, подала мыло и полотенце. Затем, когда он освежился, провела в соседнюю комнату. В ней стояла кровать с зеркальцем в изголовье, стол у окна и висела картйна: Зевс похищает Европу.
— Почему же вы на мой вопрос не отвечаете? — допытывался Михайла, бросая на изящную немочку умоляющие взгляды.
— На какой вопрос? Ах, да… — засмеялась она. — У капитана — жена и дети в Астрахани. Я — экономка.
