НА СТАРОМ ПЕПЕЛИЩЕ
Оставшиеся в живых атрекцы возвращались в Гасан-Кули. Бродили по сожжённому селению, вытаскивали из золы не совсем сгоревшие теримы, уки и брались за сборку юрт. Извлекали из пепла и развалин всё, что хоть немного сохранилось и имело формы: казаны, чашки, кумганы, ручные мельницы. Но большинство вернувшихся целыми днями пропадали на Атреке, — резали камыш, связывали его в стенки и делали что-то наподобие чабанских шалашей. Приговаривали беспечно: «Ай, лето как-нибудь проживём, а к зиме найдутся кибитки».
Ещё весной запахали по обеим берегам Атрека поля под пшеницу. Урожай ожидался хороший — тучные колосья радовали глаз. Да и мука, взятая у русского купца, ещё не кончилась. Жить можно. Вот только сетей нет, рыбу нечем ловить. Изворотливые рыбаки плели снасти из молодого камыша. На первый случай пригодятся, а там купец привезёт новые аханы и перемётные сети.
В тихое летнее утро поехал Якши-Мамед с джигитами посмотреть на пшеницу. Поля по Атреку уже зажелтели, ещё три-четыре дня жаркого солнца — и можно выходить с серпами. Переправились вброд на южный берег реки. Тут тоже лежала лёгкая утренняя тишина. Ветерок перебирал колосья, и сверкали они на солнце золотыми стрелами. Почувствовал себя Якши-Мамед полновластным хозяином этой плодородной земли, улыбнулся довольно и тут увидел вдали небольшой отряд всадников. Ехали конники со стороны Гургена беззаботно, останавливались — обозревали степь, словно прикидывая, где что посеять. Вот один слез с коня, нагнулся и поднял арбуз.
— Смотри-ка, Овезли, кажется, они хотят собрать наши арбузы и дыни, — с усмешкой сказал Якши-Мамед. — И если меня не обманывают мои глаза, это каджары.
— Они и есть, хан, — отозвался Овезли. — Если прикажешь — прогоним за Гурген.
Якши-Мамед продолжал смотреть на каджарский отряд, но нападать на него и не думал. Заденешь — опять кровь прольётся. А кому нужно, чтобы кровавые реки впадали в море? Но уступать дорогу врагам тоже нельзя. Повернёшь коней — сразу кинутся в погоню, да ещё стыдить, насмехаться станут. Каджары тоже заметили туркмен и остановились. Сняли с плеч винтовки. То же сделали и атрекцы. Нападать, однако, никто не решался. Неизвестно, сколько бы простояли друг против друга, если б не Овезли. Он угадал в предводителе каджаров Назар-Мергена.
— Якши-хан, — сказал тихонько Овезли, — если ты первым выстрелишь, то убьёшь своего тестя.
— Думаешь, это он?
— Он и есть. У меня глаза зорче, чем у сокола. Хочешь, поеду один к нему и скажу о тебе?
— Поезжай.
Овезли, спрятав винтовку за спину, приблизился к каджарским всадникам. С минуту шли переговоры. Якши-Мамед напряжённо следил за встречей, боясь, как бы не рубанули Овезли саблей. Эти каджары могут что угодно выкинуть. Переговоры, однако, прошли мирно. Овезли возвратился не один: с ним Назар-Мерген и его слуга.
— Вах-хов, зятёк! — воскликнул, подъезжая, Назар-Мерген. — Жив, оказывается? А мне передали, что шах намотал твои кишки на колесо смерти!
— Жив пока, хвала всевышнему! — так же громко отозвался Якши-Мамед, понимая, что тесть шутит. — Ещё не родился шах, который бы добрался до моих кишок!
— Вах, не говори так, Якши! — сказал уже без смеха Назар-Мерген. — Алты-хан какой гордый был, а пропал и «аминь» не успел вымолвить.
— Слышали мы о его гибели, — ответил Якши-Мамед. — Знаем и о том, что некоторые ханы в Тегеран за шахом ездили. Клятву, говорят, дали. Теперь, дорогой Назар-Мерген, ты и в дом ко мне побоишься войти, подумаешь: «А вдруг шаху донесут!»
— Не говори глупых слов, зятёк, — обиделся Назар-Мерген. — Поехали, взгляну, как живёшь. — Он повернул голову, сказал слуге, чтобы возвращался к отряду и ждал, а сам направил коня к броду. Якши-Мамед и остальные атрекцы последовали за ним.
Свернув на запад к морю, всадники не спеша приблизились к Гасан-Кули, а точнее к тому, что осталось от селения. Всюду виднелись, как ощетинившиеся ежи, камышовые лачуги, углубления в земле, покрытые чем попало. На фоне этой первобытности несколько кибиток казались дворцами. Их было немного, с десяток, не больше. Две из них принадлежали Якши-Мамеду, остальные сердару Махтумкули и нескольким баям. Всадники спешились. Назар-Мерген, уныло качая головой, направился к первой, восьмикрылой кибитке. Увидев дочь с младенцем на руках, вздрогнул, но тотчас принял безразличный вид и остановился. Хатиджа, радостная и смущённая, быстро подошла к нему.
— Отец! Жив? — вырвалось у неё.
— Жив, жив, как видишь, — ласково пробурчал он и тронул корявой ладонью голое тельце ребёнка.
— С внуком теперь ты, отец, — продолжала радостно Хатиджа, — Мусой назвали в честь праведника.
— Хай, Муса! — засмеялся старик, шлёпнул мальца и достал из кушака несколько золотых туманов. — Возьми, дочка, на гостинцы. Не знал, что у меня внук появился… Давно бы сюда заглянул!
Назар-Мерген кривил душой. В гости он вовсе не собирался. А выехал из Кумыш-Тёпе совсем по другим делам. Но не скажешь же дочери — поехал осматривать землю, которую шах подарил! Та же дочь ответит: «Это туркменская земля!»
Разулись, помыли руки, сели за сачак. Чурек из чёрной муки, шурпа в медной чаше, чайник с отбитым носиком. Убранство юрты тоже небогатое: кошмы да подушки.
— Да, зятёк, крепко они вас пожгли, — вздохнул Назар-Мерген. — Зря ты в тот раз, когда Мир-Садык у меня гостил, ускакал, не договорившись. Хотели мы послать людей за Кадыр-Мамедом. Пусть бы связали его ночью, да в Астрабад. Размахивал бы ты теперь шахским фирманом, ездил бы от Атрека до Кули-дарьи… властвовал. Но то, что упущено, не поймаешь.
Якши-Мамеду был не по сердцу этот разговор. В груди жгло, и голова болела от мысли, какую беду принёс на побережье Мухаммед-шах. Месть! Месть! Никакого другого слова не шло на ум, когда Якши вспоминал о вероломстве шаха. Но сейчас его задело другое. Назар-Мерген сказал, что упущена последняя возможность. Якши-Мамед спросил обиженно:
— Значит, если я захочу пойти к Мухаммед-ша-ху, он меня уже не примет?
— Да, зятёк. Это теперь не в его силах. Он может считать своими только тех туркменских ханов, которые подписали шахские фирманы о подданстве. Эти фирманы отправлены русскому царю. Ак-падишах согласился провести границу по Атреку…
То, что сказал Назар-Мерген, не укладывалось у Якши-Мамеда в голове. И в жар и в холод бросило его, когда он сообразил: произошло что-то очень важное, от чего меняется дальнейшая судьба туркмен. Якши поднялся с кошмы, заметался словно подстреленный и дрожащим голосом спросил:
— Значит, все туркмены до Атрека теперь шахские?
— Да, зятёк. Мухаммед-шах и русский царь так решили.
— А мы?!
— Насчёт вас, зятёк, я не знаю. Если ак-падишах прочитал ваше письмо о подданстве, значит, возьмёт к себе. Если не возьмёт — вольными будете. — Последние слова Назар-Мерген произнёс со скрытой насмешкой, и Якши-Мамед понял, что значит быть вольными. Шах не будет платить туркменам за охрану астрабадских берегов, русские тоже не обязаны снабжать их хлебом. Надеяться не на кого. Только на самого себя. Но как прокормить, одеть, обуть разорённое и ограбленное племя? И снова Якши-Мамед почувствовал, как он зависим от русских. «Аллах всемогущий, сделай так, чтобы ак-падишах не отвернулся от нас!» — взмолился он про себя, смежив ресницы. Видя, что зять растерян и даже впал в отчаяние, Назар-Мерген повёл себя наглее.
— Да, дорогой сынок Якши, такие теперь порядки. По новому начнём жить. Теперь некогда сидеть: только и смотри, чтобы везде было по-шахски. Раньше я тебе и слова бы не сказал ни о чём, а сегодня как умолчишь? Зря ты на моём берегу посеял пшеницу, зятёк. Земля эта принадлежит его величеству Мухам-мёд-шаху.
— Неужели ты соберёшь то, что посеяно мной? — удивлённо спросил Якши-Мамед.
— На всё воля шаха, — спокойно отвечал тесть. — Если я разрешу тебе на его земле сеять и убирать пшеницу, то завтра Мухаммед-шах подыщет вместо меня другого, более надёжного хана.
— Ну что ж, это мы ещё посмотрим, — сказал с сердитой усмешкой Якши. — И урожай соберём, и всё остальное у шаха возьмём. Ты знаешь, сколько он людей наших в плен взял, сколько скота малого и большого угнал, сколько кибиток сжёг! Пока не встанет всё на своё место — о границе говорить рано…
Напрасно Назар-Мерген пытался охладить пыл зятя: Якши не слушал его доводов и всё больше и больше прибегал к угрозе. Тесть вышел из кибитки недовольный. Хатиджа, слышавшая разговор отца и мужа, несмело попросила:
— Отец, в другой раз приедешь — возьми с собой маму. Очень хочу повидать её. И она внука немножко понянчит.
— Другого раза не будет, — резко отозвался он. Не удостоив её взглядом, прошёл к агилу, отвязал коня, вскочил в седло и поехал к Атреку.
Атрекцы поднимали свой аул из пепла, и вместе со старшими трудились дети. Целыми ватагами отправлялись они в зелёные заросли реки, резали серпами камыш, связывали, грузили на ишаков и с гиканьем гнали их в селение. Потом строили чатмы и загоны для скота, чистили запылённую посуду. Делали много разных дел, не отставая от старших. И когда старшие валились с ног от усталости и прятались в тень, чтобы хоть немного отдохнуть, детвора бежала к морю. Любимым местом ребятишек была Чагыл-ская коса и устье Атрека. Возле косы они купались в море и валялись на песке, а в устье, без особого труда, вооружившись большими ножами, острожили рыбу. До жарких дней она кишела здесь, потом уходила в Каспий.
