– Время рождаться и время умирать, – бормотал Иисус.
Но он был свободен, и смерть казалась ему далекой маленькой черной точкой.
«Время плакать, и время смеяться».
Но он мало плакал, и у него не было ни малейшего желания смеяться.
«Время искать, и время терять».
Иисус только-только начал искать и никогда не испытывал предчувствия, что обречен на поражение. Ни одно из высказываний Екклесиаста не подходило ему. Он не испробовал и половины всего, вернее, он не испробовал ничего. Едва Иисус подумал об Иоканаане, которого ему явно не хватало, как вдруг понял, что тот часто бывал слишком заносчивым и слишком самоуверенным. Иисусу захотелось увидеть мир, его провинции и его города, его города и его долины, его долины и его людей. Он знал, что ему необходимо что-то сделать, но не знал, что именно.
Иисус встал и пристроил посох с дорожным узелком на плече. Как и в первое свое путешествие в Иерусалим, он взял с собой только чистое платье, сандалии, плащ, посох, хлеб и фиги. Все деньги он отдал матери, оставив себе несколько мелких монет.
Мария. Хрупкая и печальная, наивная и мудрая. И неразумная. Она щедро поила его своим молоком и окружала лаской и заботой. Но большего она не могла ему дать.
Иисус направился на восток, в Вифсаиду-Юлию, в Трахонитиду. Первыми, кого он встретил, были крестьяне. Иисус спросил, не разрешат ли они ему сорвать несколько свежих фиг, растущих на увешанных плодами деревьях, возле которых крестьяне работали. Крестьяне с ужасом посмотрели на него и, ничего не ответив, бросились бежать. Иисус пошел за ними, но они не остановились. Иисус ускорил бег, догнал крестьян и схватил одного из них за руку.
– Почему ты убежал? – спросил Иисус. – Почему ты боишься?
– Сжалься! – закричал крестьянин, совсем молодой человек. – Сжалься, господин!
– Я не твой господин, и у меня нет ни малейшего намерения бить тебя. Почему ты так себя ведешь?
Сгорбленный, грязный, растрепанный крестьянин, повиснув на мускулистой руке Иисуса, напоминал обезьяну, которую тот видел в Иерусалиме. Жалкое животное в красных штанах, которое чернокожий человек держал на цепи и заставлял танцевать. Иисус вырвал руку, и крестьянин упал, издавая громкие стоны. Другие крестьяне, стоя в стороне, равнодушно наблюдали за происходящим. Было очевидно, что они не собирались приходить на помощь одному из своих, что тоже удивило Иисуса.
– Прекрати стонать, как Мегера! – приказал Иисус, но напрасно, поскольку крестьянин продолжал хныкать.
– Они никогда не оставят нас в покое, – пробормотал крестьянин старушечьим голосом. – Они всегда будут нас бить, отнимать все, что у нас есть, обходиться с нами хуже, чем с собаками…
– Кто они? – спросил Иисус, тряхнув свою невольную жертву.
– Все! Все люди из города! Люди, подобные тебе!
– Назови их имена! – приказал Иисус.
– Все! – повторил крестьянин. – И в первую очередь Варнава!
– Кто такой Варнава?
– Раввин Варнава, – пояснил крестьянин, боязливо озираясь вокруг, словно готовясь к бегству.
Иисус вновь схватил крестьянина за руку и тряхнул его.
– Раввин Варнава тебя бьет? Отвечай!
– Он бьет нас и все отбирает! Фрукты, овощи, урожай зерновых – все! – хныкал крестьянин с невыносимой, но лживой горечью в голосе, призывая других крестьян на помощь.
Иисус понял, что больше не добьется от него ничего путного, и отпустил. Он сорвал несколько фиг и вновь пошел по дороге, решив расспросить самого раввина Варнаву.
Синагога Вифсаиды поразила Иисуса. Здание было не только огромным, но и совершенно черным. Оно было построено из базальта и украшено порфиром. В частности, из порфира были сделаны капители пилястров и карнизы. Синагога показалась Иисусу слишком роскошной, но уродливой. Он быстро взбежал по ступенькам и спросил у левита, охранявшего вход, сможет ли раввин Варнава принять его. Левит рассмеялся и пожал плечами.
– Раввин Варнава умер несколько лет назад, – наконец сказал он.
– А кто стал его преемником?
– Раввин Захария. Почему это так тебя интересует? Ты из Вифсаиды? Не помню, чтобы встречал тебя раньше. В любом случае, ты никогда не давал денег на отправление культовых обрядов, – заявил левит.
– Я иду из Капернаума. Я сын священника Иосифа, который был плотником.
– В таком случае я попрошу раввина принять тебя.
В Вифсаиде жили люди богатые или щедрые. Пол комнаты, в которую вошел Иисус, был выложен мозаикой, на стенах висели ковры. На диване, покрытом ковром, сидел тот, кто, вероятно, и был раввином. Этому человеку едва перевалило за сорок. Он был упитанным, а рыжеватая борода, явно окрашенная хной, свидетельствовала о том, что он весьма заботился о своем внешнем виде. У раввина был живой взгляд.
– Приветствую соседа! Сын мой, мне сказали, что твой отец – священник из Капернаума по имени Иосиф. Я не был знаком со священником, носившим такое имя, однако я знаю раввина из Капернаума.
– Мой отец был священником в Иерусалиме. Он принимал участие в строительстве Храма, а потом мы переехали в Капернаум.
– И каким попутным ветром тебя занесло в дом Господа в Вифсаиде?
Иисус рассказал об инциденте с крестьянами. Захария пожал плечами.
– Эти крестьяне все время жалуются и врут, – сказал он. – И доказательством служит тот факт, что они обвиняют давно умершего раввина в том, что тот бьет их. Ты должен был сорвать фиги, не спрашивая у них разрешения! Что значат для них несколько фиг?
– Я не привык хозяйничать в чужих фруктовых садах. Но, так или иначе, мне показалось, что они напуганы. Кто их бьет? Варнава бил их?
– Разве в Капернауме нет крестьян? – резко спросил Захария.
– Есть, но мне доподлинно известно, что их не бьют.
– Им повезло. Эти крестьяне, как ты знаешь, – тупые ослы, едва напоминающие человеческие существа!
– Как я знаю? – ледяным тоном повторил Иисус.
– Разве ты не понимаешь, – Захарией неожиданно овладел гнев, – что отрываешь у меня время из-за каких-то вздорных сетований крестьянина? Назови мне имя, и я побью этого человека собственными руками!
Раввин скрестил, потом выпрямил ноги и спросил:
– Я правильно понял: твой отец был священником в Иерусалиме? Это значит, что в Капернауме он не был священником?
– Он оставался священником до последнего вздоха, но в Капернауме предпочел быть плотником.
– Все это очень странно, – буркнул Захария.
– Да, действительно необычно. Я уйду, лишь убедившись, что крестьяне не лгут, и после того как процитирую Иезекииля.
– Иезекииля! – воскликнул Захария.
– Горе пастырям Израилевым, которые пасли самих себя!
– А может быть, им надо было пасти кроликов и мулов в полях? – вскричал Захария. – Почему бы тебе этим не заняться? Почему бы тебе не стать проповедником? Ты сын священника, значит, человек образованный! Иди и проповедуй среди животных!
И Захария рассмеялся.
– Бойся, как бы Господь тоже не преподнес тебе урок! – воскликнул Иисус, выходя из комнаты.
– Дерзкий негодяй! – крикнул Захария. – Да ты, наверное, зелот!
Иисус шел так быстро, что не заметил, как покинул город. Часа через два он добрался до деревни под названием Курси. Едва он вошел в деревню, его внимание привлекла толпа, собравшаяся на площади, по которой бегали тощие куры. Два-три десятка человек образовали круг, но что происходило в центре, Иисус не мог разглядеть. А больше всего его пора шло то, что люди молчали. Обычно крестьяне говорят громко и несдержанно, а сейчас они, да и то не все, тихо перешептывались. Иисус с трудом пробил себе дорогу и очутился в первом ряду. В центре круга сидел толстый мужчина в странной одежде: на нем был просторный халат из белого шелка с богато вышитыми воротником и оборкой, камилавк, отороченный мехом, увешанный цепями и кольцами, туфли из красного войлока без задников. Напротив стоял мальчик с такой коростой на глазах, что он не мог их открыть. Толстый мужчина раскачивался, протяжно распевая в такт качаниям какие-то слова. Несмотря на экзотический вид мужчины, Иисус понял, что псалмодия была лишь пародией на заклинания, поскольку разобрал два-три греческих и несколько сирийских слов. Голос мужчины взвился, перешел в пронзительный крик и резко оборвался. Он поводил руками над лоханью и незаметно бросил в нее порошок, окрасивший воду в красный цвет. Затем мужчина заставил мальчика стать на колени перед лоханью и опустил его голову в воду, держа ее там до тех пор, пока несчастный, несомненно, из-за боязни захлебнуться, отчаянно не замахал руками. При совершении этого ритуала мужчина время от времени что-то резко выкрикивал. Затем он поднял голову мальчика и снова несколько раз опустил ее в воду. Делал он это до тех пор, пока вопли ребенка не стали заглушать его собственные крики. Наконец он потребовал дать ему кусок холста и протер глаза ребенка.
– Я вижу! Я вижу! – бормотал мальчик.
Толпа, сдерживавшая дыхание, зароптала и заволновалась.
