Именно в этом свете должен оцениваться четвертый брак короля. Как бы он ни был «очарован» Кристиной Датской или Рене де Гиз, ухаживание за ними не сулило никакой пользы. К лету 1539 года Генрих знал, что ему нет необходимости связывать себя ни с Габсбургами, ни с Валуа, чтобы укрепить собственные позиции. Если папа не смог воспользоваться Толедским договором, значив, он вряд ли способен возглавить какую-либо действенную контратаку. Поскольку король в это время еще не успел положить глаз на какую-нибудь местную красавицу, начали активно обсуждать вариант «нейтрального» иностранного союза. В начале июня 1538 года Джон Хаттон, представитель Генриха при дворе Марии Венгерской, представил возможность брака с герцогиней Клевской. Первым было сделано предложение о брачном союзе Марии и наследника герцога, Вильяма, но возможности самого короля найти себе невесту в этом же кругу также обсуждались[163]. В январе 1539 года вновь воскрес последний проект, и в середине марта начались специальные переговоры. Герцогство Клевское было особым комплексом территорий, стратегически удачно расположенным на Нижнем Рейне. В начале пятнадцатого века оно присоединило к себе соседнее графство Марки, и в 1521 году брак герцога Иоанна III создал сплав герцогства Клевского с Юлих-Бергом, в результате чего образовалось государство с весьма значительными ресурсами. Иоанн и Мария поженились за десять лет до того, как она вошла в права наследства, и, кроме Вильяма, имели трех дочерей. Старшая, Сибилла, в 1527 году вышла замуж за лютеранина Иоганна Фредерика Саксонского, но Иоанн был скорее сторонником Эразма, чем протестантом, а Мария была правоверной католичкой. Объектом внимания англичан стала их вторая дочь, Анна, родившаяся в 1515 году. Томас Кромвель был главным вдохновителем этого плана и, при его точном видении английского международного положения, этот брак с каждым уходящим месяцем становился все более привлекательным.
Летом 1538 года Вильям был признан в землях Гельдерланда законным герцогом в ответ на требование, предъявленное его матерью, но эта акция разозлила императора, который отказался утвердить их решение. Гельдерланд не был очень богатой провинцией, но имел выход к морю и его присоединение к герцогству Клевскому делало герцога слишком могущественным, что очень беспокоило Карла. Герцог Иоанн умер в феврале 1539 года, но его сын оказался гораздо более проницательным в отношении союза с Англией, чем его отец. Это было вызвано не только внешними причинами, поскольку Вильям предавался честолюбивым мечтам и видел в Генрихе союзника против императора в борьбе за Гельдерланд. Это была не вполне реалистическая перспектива, но Кромвелю выгоднее было этого не показывать. Герцог Клевский обладал в глазах англичан очевидным преимуществом, будучи оппонентом Габсбургов и в то же время не являясь законченным протестантом. Позицию Вильяма, сходную с позицией Иоанна, можно было бы определить таким образом — «католик-реформатор». Он был образованным, либеральным человеком, но ему не хватало отцовской твердости и чувства реальности. К несчастью, сестры не прошли его воспитания. Находясь под влиянием своей умной и исключительно консервативной матери, Анна не получила того, что называют образованием[164]. Она была воспитана для того, чтобы стать женой какого-нибудь соседнего германского принца, и единственное, чем она владела в совершенстве, — это рукоделие. Музыка еще не считалась искусством в этом исключительно узком мирке, и Анна не умела ни петь, ни играть на каком-либо музыкальном инструменте. Она умела танцевать, но ее репертуар был ограничен теми традиционными германскими мерками, которые установила ее мать. Те, кто желали этого брака, превозносили ее «застенчивость», скромность и непререкаемую добродетель, пытаясь представить ее еще одной Джейн Сеймур. Ей было двадцать три года, а ее описывали застенчивой, невежественной и забитой. Она умела говорить и читать только на нижнегерманском диалекте, и если бы у нее были какие-то интеллектуальные способности, им бы никогда не дали развиться.
Все это не имело бы никакого значения, если бы она была поразительной красавицей, но, к несчастью, бедная девушка вовсе не обладала таким достоинством. Кромвель, повторяя то, что он услышал от Кристофера Монта, заверил Генриха, что Анна «настолько превосходит герцогиню (Сибиллу, свою сестру), насколько золотое солнце превосходит серебряную луну», что на самом деле ничего не означало, поскольку реальная внешность Сибиллы была неизвестна. Когда Генрих, как обычно, направил послов для осмотра этой дамы, она появилась до того закутанной, что почти невозможно было рассмотреть ни ее лица, ни ее фигуры, но ее стражи яростно на этом настаивали по соображениям скромности[165]. Все это выглядело так, будто английский король должен взять себе невесту, полностью доверяя чужому мнению, чего Генрих, по вполне объяснимым причинам, решил не делать. Спасение вновь было найдено в талантах Ганса Гольбейна, потому что было решено, что портрет не оскорбляет скромности, и художник был допущен. Результатом стал хорошо известный портрет, который находится в Лувре и был описан Николасом Уоттоном, наверняка знавшим, что Анна выглядела «как живая». Молодая женщина, которая ясным взглядом смотрит с полотна Гольбейна, на современный взгляд, несомненно привлекательна — в большей степени, чем Джейн Сеймур, — но совершенно лишена одухотворенности. Если Генриха убедили вступить в окончательные переговоры на основании портрета Гольбейна (а кажется, дело так и происходило), то он был скорее наивным, чем проницательным. К сентябрю было решено, к взаимному удовлетворению обеих сторон, что Анна может выходить замуж [166], и англичане поинтересовались насчет приданого. Наконец, 4 октября 1539 года договор был подписан.
В сравнении с той заметной ролью, которую избрал для себя Генрих в период охоты за Кристиной и французскими принцессами в прошлом году, на этот раз он принимал минимальное участие в этих дискуссиях. Он убедил себя, что вполне удовлетворен результатами и приготовился встречать свою новую невесту, но вовсе не с тем нетерпением, которое было характерно для трех его предыдущих браков. Зная о дальнейшем, легко увидеть в этом какой-то скрытый смысл, но его могло и не быть. Король прекрасно знал, что это чисто дипломатический жест, и принял условия, на которых он был совершен. Это был успех международной политики Томаса Кромвеля и, в свете ожиданий, которые в ту пору возникли, никто не мог предполагать, насколько неспособной окажется эта незадачливая немочка соответствовать тому, чего от нее ждали. Анна выехала в конце октября, и это было не лучшее время года для путешествий, но не могло быть и речи о том, чтобы ждать до весны. Довольно странно, что, учитывая путь, который ей предстоял, никто из членов семьи ее не сопровождал даже на каком-то отрезке пути. Объяснением может служить то, что весь двор еще находился в трауре по случаю кончины герцога Иоанна, но поскольку герцог умер еще в прошедшем феврале, следует искать другую причину. Англичане ожидали, что она отплывет из Антверпена или еще из какого-нибудь порта в Нидерландах, но ее официальные сопровождающие отказались от этого маршрута под тем предлогом, что длительное морское путешествие могло повредить ее здоровью. Поэтому она прибыла по суше в Кале, где губернатор, лорд Лисл, встретил ее утром 11 декабря. Ее путешествие не было быстрым. Первые впечатления оказались благоприятными. Несмотря на языковые трудности и ухудшение погодных условий, Анна была грациозной и ласковой. Леди Лисл написала своей дочери, находившейся при дворе, что новой королеве легко и приятно будет служить[167]. Она была встречена любезно и, казалось, была всем удовлетворена, включая большие корабли, которые прислал Генрих для ее эскорта, хотя сомнительно, видела ли она когда-нибудь до этого океанские корабли. Она также попросила научить ее некоторым английским карточным играм и получила наставления в английском придворном этикете.
До середины декабря все шло так хорошо, как и ожидалось, и придворные и с той и с другой стороны с надеждой думали о том, сколько пройдет времени, прежде чем на свет появится герцог Йоркский. Однако после этого фортуна начала поворачиваться спиной. Погода стала штормовой, отсрочив отъезд Анны в Англию до 27 декабря, и король вынужден был провести Рождество в Гринвиче в одиночестве и нетерпении. Так как Анна двигалась к нему с какой-то особой торжественностью, Генрих начал фантазировать. Кажется, он создал ее в своем собственном воображении не только исключительной красавицей, но и истинно романтической возлюбленной. Горя желанием, он решил перехватить ее по пути, как он это сделал с Екатериной, когда юношей выдавал себя за Робин Гуда. Это была глупая идея для человека его возраста и ранга, и добром она не кончилась. 31 декабря Анна и ее свита достигли епископского дворца в Рочестере, а на следующее утро в ее комнату неожиданно ворвалась группа неизвестных мужчин в масках, которые заявили, что принесли ей новогодний подарок от короля. Принцесса не представляла, как следует на это реагировать. Она не говорила по-английски и вполне могла испугаться, что ее собираются похитить. Слуги не имели возможности предупредить ее, даже если бы они знали, кем являются эти таинственные посетители, и Генрих, который лично возглавлял этот набег, был до глубины души разочарован отсутствием в ней сообразительности и элегантности. Он удалился и через несколько минут вернулся в своем истинном облике со спутниками, стоящими по обе стороны на тот случай, если дама вновь не поймет, в чем дело. В это время до Анны, видимо, дошло, что происходит, и она «очень сильно смутилась». Они немного поговорили, насколько им это удалось, и король поцеловал ее, но все было испорчено. «Она мне не нравится», — коротко бросил он, когда собрался назад в Гринвич[168].
