В конце мая создалось впечатление, что лорд-хранитель печати вновь одержал победу, как это было в 1533 и 1536 году. Он успешно справился с делами, которые должны были стать предметом чрезвычайно длительного рассмотрения парламентом, и 18 апреля получил титул графа Эссекса и лорда-канцлера. На этот раз, однако, он неправильно расценил политические идеи короля. Генрих внезапно, и без каких-либо объективных причин, стал проявлять повышенный интерес к религиозным спорам, которые разгорались в Лондоне, даже на церковных кафедрах. Они явились результатом политики, в которой он был полностью уверен и поддержку которой он ощущал. Однако для короля было типично никогда не брать на себя ответственность зато, что, казалось, делалось неправильно, и кому-то (возможно, Гардинеру) удалось убедить его, что Кромвель виновен в ссорах, раздирающих церковь. Подобным же образом одиннадцать лет назад он обвинил Уолси в применении юрисдикции, которую он в определенный момент полностью принимал и поддерживал. И тут же все, чао за последнее время было сделано неправильно, включая и брачный союз с герцогами Киевскими, стало виной одного Кромвеля, и только его одного. 10 июня он был арестован, вскоре после этого осужден на лишение всех имущественных и гражданских прав и казнен 28 июля. Норфолк и его друзья склонили короля к решению против Кромвеля точно так же, как Кромвель склонил его к решению против Анны Болейн. В обоих случаях непостижимая слабость характера Генриха была использована в разрушительных целях. Несчастная королева не имела никакого отношения к этим событиям. Все признали, что брак с ней был непоправимой ошибкой, и падение главного министра никак не изменило этой ситуации. Единственная ее заслуга имела чисто негативный характер, поскольку она пробудила интерес Генриха к хорошеньким девушкам. Страдая от перемежающегося неудовлетворенного желания и прекрасно сознавая свой возраст и сложение, король летом 1540 года был готов ухватиться за любую приманку, которая предлагалась бы с должной готовностью.
Екатерина Ховард была дочерью лорда Эдмунда Ховарда и Джойс Калпеппер, и ей было девятнадцать лет. Эдмунд, младший брат герцога Норфолка, произвел на свет десять детей, и не совсем точно известно, вписывалась ли Екатерина в это семейство. Она была воспитана в огромной резиденции своей неродной бабушки, вдовствующей герцогини, и, кажется, не получила почти никакого интеллектуального развития. Ее обычно представляли как глупую и доверчивую девушку, но в действительности просто нет возможности судить об ее интеллектуальном уровне. Она получила традиционное для юной аристократки воспитание, и хотя не обладала исключительным придворным лоском Анны Болейн, все же была достаточно представительна, чтобы попасть, благодаря влиянию семьи Ховард, в свиту королевы Анны в конце 1539 года. Несмотря на то, что разница в возрасте между ними составляла всего пять лет, трудно представить более разительный контраст, существовавший между Анной и Екатериной. Если первая была столь невинна, что не знала, что должно случиться в брачную ночь, то последняя была опытной кокеткой. Девичьи «покои» в беспорядочном огромном доме Ховардов в Хоршэме охранялись не слишком надежно, несколько напоминая современные студенческие общежития. Девушки общались со своими поклонниками более или менее свободно, и первый роман Екатерины с молодым учителем музыки, по имени Генри Мэннокс, произошел, когда ей было четырнадцать лет[174]. Эти отношения, вероятно, продолжались не менее года, но ее связь с Френсисом Дэрхемом была гораздо более серьезной и длительной. В отличие от Мэннокса, Дэрхем имел подходящий статус и состояние, чтобы стать серьезным претендентом на ее руку. Может быть, это обстоятельство удерживало герцогиню, которая прекрасно знала, что происходит, от вмешательства с целью положить этому конец. Екатерина и Френсис оставались любовниками в полном смысле этого слова в течение двух лет, с 1537 по 1539 год. Сведения о контрацепции в начале шестнадцатого века были очень примитивными, но, каковы бы они ни были, Екатерина ими располагала. В ответ на одно из предостережений она ответила, что «… женщина может миловаться с мужчиной и не зачать ребенка, если она сама этого не хочет…»[175]. И какой бы способ она ни использовала, он ей помогал.
Не сохранилось ни одного достоверного изображения Екатерины Ховард, но по описаниям она была очень маленького роста и отнюдь не красавица. Вероятно, скорее ее юность и живость, а не внешность изначально привлекли внимание короля, и властная чувственность, скрытая за показной скромностью, которой должна была отличаться любая женщина, состоящая на службе у Анны. Она не могла быть подставлена специально честолюбивыми Ховардами, чтобы обольстить их впечатлительного господина, потому что, когда она получила эту должность, только немногие дипломаты знали, что собою представляет леди Клевская, и никто не знал, как отреагирует на нее Генрих. Однако когда король начал проявлять интерес к их птенчику в марте или апреле 1540 года, ни герцог, ни вдовствующая герцогиня не медлили с советами, чтобы повернуть ситуацию в наилучшую для себя сторону. Вряд ли чары Екатерины особенно повлияли на решение Генриха положить конец своему четвертому браку, хотя это могло дать ему дополнительный стимул быстрее завершить процесс аннулирования. Любая молодая женщина, обладавшая обходительностью Екатерины, не могла не увидеть, что обладает всем, чтобы победить своего царственного поклонника. Последнее публичное появление Анны в роли королевы произошло на майских праздниках, но она, по-видимому, не готова была покориться намерениям короля до конца июня. Все это время она, казалось, жила на свой лад, приятно и скромно, изучала английский язык и производила замечательное впечатление на подданных своего мужа. Им нравилась ее скромность, а так как она начала чувствовать себя более свободно, в ней, очевидно, появился определенный шарм. Тот факт, что Генрих больше не предпринимал никакой попытки спать с ней, казалось, ее не шокировал, не представляя для нее ни малейшего значения. Вполне возможно, что она испытывала даже облегчение.
Расторжение брака влекло за собой множество проблем, но они не шли ни в какое сравнение с теми, которые вызвал аналогичный поступок короля в 1529 году. Осторожное расследование не смогло выявить решающих доказательств предшествующего брачного контракта, или точнее, не удалось получить точных данных о том, что собой представлял этот контракт. Итак, главным аргументом стал неосуществленный брак, что соответствовало вполне определенной статье канонического права. Плохо информированные наблюдатели, которые собирали отовсюду слухи, проявили недоверчивость. «Поистине дело темное», — иронизировал лондонский протестант Ричард Хиллз в письме к Генри Баллингеру в Цюрих[176]. Король мог быть польщен этим подтверждением его репутации в народе, но также и удивлен, когда узнал, что информация о его намерениях распространилась настолько быстро и что большей частью причиной этого считают чары Екатерины Ховард. Все ждали реакции Анны, когда эта затянувшаяся ситуация стала для нее, наконец, ясна. Теоретически она и ее брат были католиками, и по крайней мере он мог отказаться признать юрисдикцию английского церковного суда. Анна могла поклясться, что ее брак совершился (предварительно получив инструкции насчет того, что это означает). Согласно обычаю, суды всегда выслушивали показания женщины, хотя в данном случае это вряд ли состоялось бы, так как ее нужно было подвергнуть оскорбительному физическому осмотру. Если бы королева решила бороться, то брату, несомненно, удалось бы поддержать ее, и хотя он не был Карлом V, он смог бы устроить Генриху тяжелую жизнь, расстроив его дипломатические отношения.
Миниатюрный портрет, считающийся изображением Екатерины Ховард (ум. 1542), около 1540 (Ганс Гольбейн)В момент события эти потенциальные сложности отступили. 24 июня Анну отослали в Ричмонд, якобы для того, чтобы уберечься от незначительной вспышки чумы, и туда 25 июня к ней явились королевские парламентарии, которые уведомили ее, что ее брак с Генрихом является недействительным. Эта информация была осторожно передана через переводчика, и, к их величайшему облегчению, она приняла ее с абсолютным спокойствием. Какие чувства в действительности испытывала Анна в этот момент, остается тайной. Может быть, она пришла в ужас, вспомнив о том, что случилось с одной, отвергнутой ранее, женой, о судьбе которой в Европе говорили всего четыре года назад. Может быть, она благодарила судьбу за то, что с нее снято бремя ответственности. Хотя она в определенном смысле находилась в очень невыгодной ситуации, будучи иностранкой и не имея никакого совета и поддержки, но факт, что она могла ответить по собственному усмотрению, являлся очень благоприятным. Рядом с ней не было никого, кто мог внушить ей неповиновение, чуждое ее натуре. Она ответила, что довольна всяким решением, которое может принять король, и когда написала свое официальное письмо об отставке, она подписала его так: «Анна, дочь герцога Клевского». С точки зрения Генриха, все это вышло в высшей степени удачно, и хотя герцог мог быть расстроен, когда до него впервые дошли такие новости, вскоре стало ясно, что он ничего не потерял. Покорность Анны была вознаграждена щедрым даром — земельными владениями, которые приносили примерно 3000 фунтов в год, т. е. примерно три четверти ее приданого. Такое решение было принято при условии, что она останется в Англии и станет королевской подданной[177]. Такое соглашение всех устроило. Генрих был свободен и мог жениться вновь, и ему не грозила перспектива сварливой экс-жены, которая восстанавливает против него все дворы Европы. Вильям сохранил дружбу Англии с той же самой выгодой для себя, как если бы Анна оставалась королевой, а сама Анна обосновалась для спокойной и богатой жизни. Она могла иметь столько немецких слуг, сколько хотела, и главенствовала над всеми остальными дамами при дворе Генриха, за исключением его дочерей и последующих королев. Этот последний пункт не был чисто умозрительным, потому что, хотя прошло некоторое время, прежде чем Генрих смог заставить себя пригласить ее ко двору, ее периодические визиты очень приветствовали Екатерина и Мария[178]. Она удалилась в замок Хевер, который стал ее главной резиденцией, и мирно жила на задворках английской общественной жизни.
