В момент события эти потенциальные сложности отступили. 24 июня Анну отослали в Ричмонд, якобы для того, чтобы уберечься от незначительной вспышки чумы, и туда 25 июня к ней явились королевские парламентарии, которые уведомили ее, что ее брак с Генрихом является недействительным. Эта информация была осторожно передана через переводчика, и, к их величайшему облегчению, она приняла ее с абсолютным спокойствием. Какие чувства в действительности испытывала Анна в этот момент, остается тайной. Может быть, она пришла в ужас, вспомнив о том, что случилось с одной, отвергнутой ранее, женой, о судьбе которой в Европе говорили всего четыре года назад. Может быть, она благодарила судьбу за то, что с нее снято бремя ответственности. Хотя она в определенном смысле находилась в очень невыгодной ситуации, будучи иностранкой и не имея никакого совета и поддержки, но факт, что она могла ответить по собственному усмотрению, являлся очень благоприятным. Рядом с ней не было никого, кто мог внушить ей неповиновение, чуждое ее натуре. Она ответила, что довольна всяким решением, которое может принять король, и когда написала свое официальное письмо об отставке, она подписала его так: «Анна, дочь герцога Клевского». С точки зрения Генриха, все это вышло в высшей степени удачно, и хотя герцог мог быть расстроен, когда до него впервые дошли такие новости, вскоре стало ясно, что он ничего не потерял. Покорность Анны была вознаграждена щедрым даром — земельными владениями, которые приносили примерно 3000 фунтов в год, т. е. примерно три четверти ее приданого. Такое решение было принято при условии, что она останется в Англии и станет королевской подданной[177]. Такое соглашение всех устроило. Генрих был свободен и мог жениться вновь, и ему не грозила перспектива сварливой экс-жены, которая восстанавливает против него все дворы Европы. Вильям сохранил дружбу Англии с той же самой выгодой для себя, как если бы Анна оставалась королевой, а сама Анна обосновалась для спокойной и богатой жизни. Она могла иметь столько немецких слуг, сколько хотела, и главенствовала над всеми остальными дамами при дворе Генриха, за исключением его дочерей и последующих королев. Этот последний пункт не был чисто умозрительным, потому что, хотя прошло некоторое время, прежде чем Генрих смог заставить себя пригласить ее ко двору, ее периодические визиты очень приветствовали Екатерина и Мария[178]. Она удалилась в замок Хевер, который стал ее главной резиденцией, и мирно жила на задворках английской общественной жизни.
По мере того как Анна становилась старше, в ней стали больше проявляться ум и независимость. Она подружилась с Марией и Елизаветой, но была глубоко возмущена шестым и последним браком Генриха. После его смерти она попыталась добиться отмены аннулирования своего брака и претендовала на полную долю вдовствующей королевы, но совет короля Эдуарда VI отнесся к этому неодобрительно. В ее германском доме постоянно возникали небольшие проблемы, которые занимали добрую долю ее времени и энергии, и она начала проявлять сильное желание вернуться на родину. Английское правительство, однако, настаивало на нерушимости первоначального соглашения, и не в характере Анны было упорствовать из-за глупостей. Она утешилась тем, что превратила свой дом в миниатюрный рейнский двор и выпрашивала приглашения в Вестминстер и Гринвич, когда с приходом Марии в английской религиозной жизни восстановился должный порядок. Она умерла в Челси Мэнор после долгой болезни 16 июля 1557 года в возрасте сорока двух лет. Она так и не вышла замуж, хотя в ее положении ничто этому не препятствовало. Возможно, она не имела желания этого делать, потому что нет сведений, что кому-то из поклонников было официально отказано. Она была похоронена в Вестминстерском аббатстве 4 августа с соблюдением полного ритуала, который ей полагался, и оплакана теми, кто был ей благодарен за ее щедрость. Она была «щедрой леди» не только для своих слуг, но и для многих своих бедных соседей и заслужила негромкую популярность, которая к ней пришла в последние годы ее жизни.
Однако летом 1540 года стремительное развитие событий отодвинуло ее в сторону. 9 июля синод в должном порядке пришел к решению, что последний брак короля был незаконным, учитывая не только предварительный брачный контракт и неосуществление брака, но и то, что Генрих действовал под принуждением. Эта прозрачная ложь была просто расцвечена врагами Кромвеля, чтобы исключить все попытки оправдания павшего министра, который еще находился в Тауэре в ожидании казни. Парламент утвердил выводы синода четыре дня спустя, и короткое царствование Анны, продлившееся чуть больше шести месяцев, закончилось. И испанский, и французский дворы встретили эти новости громкими выражениями недоверия и резкого неодобрения, что на несколько недель сделало жизнь английских послов весьма тяжкой, но никак не изменило существующих дипломатических отношений. Если сам герцог Клевский не был готов порвать с Генрихом по этой причине, то ни у кого больше не было повода это сделать. Между тем парламент обратился к королю с просьбой жениться вновь ради сохранения наследования и соответственно отменил пункт о кровосмешении, касавшийся кузин в первом поколении, какими являлись Екатерина Ховард и Анна Болейн[179]. Хотя надежды Екатерины еще не получили общественного признания, о них было хорошо известно, поскольку король осыпал ее дарами с начала апреля. Они поженились в Оутлэндсе 28 июля, и Генриху на таком подъеме было чрезвычайно трудно удержаться, чтобы выпустить ее из рук хотя бы на людях. В определенном смысле она была именно тем, в чем он нуждался, — живым сексуальным стимулятором, подстегивающим его слабеющую энергию и дающим, наконец, уверенность в неизбежном продолжении рода. Поэтому явная любовь короля комментировалась добродушно, скорее одобрительно, чем критически. «Любовь короля осенила эту благородную женщину таким великолепием, что неизвестно, любил ли он когда-нибудь так какую-то женщину», — писал секретарь Крэнмера, Ральф Морис[180]. Послы говорили о его хорошем настроении и явном улучшении здоровья. Он со страстью охотился, рано вставал и относился миролюбиво ко всем окружающим.
Дворец Оутлэндс, где Генрих VIII и Екатерина Ховард вступили в брак 28 июля 1540 года (рисунок карандашом А. ван Вингаэрда)К несчастью, это великолепная встряска основывалась в определенной мере на самообольщении. Генрих, казалось, всерьез поверил, что его юная невеста была невинной розой, какой она казалась на первый взгляд. Как он мог не заметить, что она явилась к нему не девственницей, это по меньшей мере загадочно. Возможно, восторг лишил его наблюдательности. Более того, хотя Екатерина могла быть великолепной партнершей в постели, но как подруга она имела весьма ограниченные возможности. Ее образованием явно пренебрегли, как и образованием Анны, хотя по другим причинам. К тому же она была тщеславна, жадна и абсолютно лишена здравого политического смысла. Поскольку она происходила из семьи Ховардов, а ее родственники были так же жадны, ее полная власть над Генрихом в первые месяцы их брака стала политической бомбой замедленного действия. Ее обширная свита, обходившаяся королю примерно в 4600 фунтов в год, включала ее многочисленных родственников и их подопечных. О Томасе Кромвеле сразу же стали вспоминать с гораздо меньшей неприязнью. Взлет вульгарных Ховардов породил зависть и злобу. Королева нуждалась в защите от осиного гнезда, которое она расшевелила, потому что сама она не обладала необходимыми для этого качествами. Все это создавало критическую ситуацию, потому что ни Генрих, ни Екатерина не обладали должной выдержкой. Если бы она сразу забеременела после его пылких объятий, все сложилось бы хорошо, но этого не произошло. Возможно, она страдала бесплодием, и это спасало ее от последствий прежних тайных романов, но скорее всего сомнительной была плодовитость ее стареющего мужа. Какими бы ни были причины, успех, ради которого даже недовольные придворные готовы были закрыть глаза на внезапное появление Екатерины, никак не обозначился.
Пятая королева Генриха так и не была коронована по причинам, которые ныне не вполне ясны, учитывая, насколько он был ею одурманен[181]. С другой стороны, ей была выделена значительно большая доля, чем Джейн Сеймур, включая обширные владения последнего графа Эссекса, Уолтера, лорда Хангерфорда, и аббатства Ридинг и Глэстонбери. На нее посыпались драгоценности, богатые одежды и общая лесть, а ее характер был не настолько твердым, чтобы справиться с таким внезапным поворотом судьбы. Сначала она была довольно послушной и верной долгу женой. Она выбрала (или ей выбрали) великолепный девиз «Non autre volonte que la sienne» — «Никаких других желаний, кроме его» — и казалось, что это действительно передавало настроение, с которым она вступала в этот брак. От короля не требовалось никаких новых усилий, чтобы быть центром вселенной; она была придворной дамой и членом семьи придворных. Однако истинную природу ее чувств к мужу понять нелегко. С одной стороны, она, казалось, верила, что он должен быть всемогущим и всеведущим, как Бог, знающим, в каких грехах каются на исповеди его подданные, потому что он был главой церкви[182]. Как ни странно это звучит, она, может быть, даже верила, что он знал об ее прошлом и смотрел на него сквозь пальцы, не говоря ей ни слова. Поэтому она была искренне ему благодарна за такое благородство. С другой стороны, любовь в романтическом смысле этого слова вряд ли примешивалась ко всему этому. Она прекрасно владела физической стороной отношений, но страсть и эмоциональная самоотдача не могли подчиниться чисто волевому акту. Следовательно, это были в сущности неравные отношения, построенные на песке, с точки зрения совместимости. Через несколько месяцев стало очевидным, что у Генриха страстное чувство преобладало над дряхлеющим телом. В сорок восемь лет он уже не мог танцевать всю ночь и охотиться весь день, и реальность начала подрывать его вновь обретенное доверие. Она стал беспокойным и раздражительным, а в марте 1541 года у него на ноге открылась хроническая язва, и почти целую неделю он боялся, что может умереть. К этому времени он также значительно прибавил в весе, и его характер, и прежде непредсказуемый, стал грубым и мрачным.
