считался, наверно, барабанщик, который был одного роста с барабаном.
Как и все на платформе, музыканты тоже посматривали, когда появится поезд, и было заметно, что они очень волнуются, ожидая своей минуты. Иногда, будто случайно, тихо звякали медные тарелки, хрипло вздыхала труба, погромыхивал, точно дальний гром, барабан. Дирижер — единственный взрослый человек в оркестре — грозил пальцем: тихо! Не баловаться!
Как-то неожиданно быстро вынырнул украшенный флагами паровоз. Все бросились к вагонам. В этой сутолоке оркестр немного растерялся, но почти сразу к нему подскочил распорядитель с красным бантом: «Ребятки, за мной!». Ребятки побежали, топая по деревянной платформе.
«Стой здесь!» — скомандовал распорядитель. Музыканты тотчас же построились, вскинули трубы, ожидая дирижерского знака. И тут они увидели, как из вагона вышел человек, которого с таким нетерпением ожидал огромный праздничный город. Надо было немедля грянуть «Интернационал», но все они вместе с дирижером засмотрелись, пропустили момент. И разве можно было обвинять их в этом?
К Ленину подошли работницы в красных кумачовых платочках и протянули большой букет. Видно было, как Ленин развел руками, точно не решаясь взять такую громадину. Вокруг него сомкнулась толпа встречающих.
Дирижер спохватился, поспешно взмахнул рукой, и звуки «Интернационала» заглушили вокзальный шум. Оркестр играл стройно, слаженно. Пожалуй, только барабанщик старался чуть больше, чем следовало, но и это не портило музыки.
Некоторое время музыканты ничего не видели сквозь тесную толпу, но вот она заколебалась, раздвинулась. С букетом в руках Ленин шел вдоль вагона. Он был без пальто, в кепке. Похожий и непохожий на свои портреты. Поравнявшись с оркестром, он остановился. Дирижер подал знак, и трубы дружно закончили мелодию.
— Это путиловцы, Владимир Ильич! — сказал кто-то из сопровождающих Ленина. — У них своя музыкальная школа. Существует с семнадцатого года!
— А-а-а, путиловцы! — улыбнулся Ленин. — Помню, помню! Какие молодцы!
* * *
…Ноябрь — месяц осенний, но зима семнадцатого года началась рано. Дует пронзительный ветер, сыплется колючая снежная крупа. Перед Смольным горят костры. У подъезда, заложив ленты в пулеметы, наготове сидят пулеметчики. Красногвардейские посты проверяют пропуска. А люди идут и идут. Сотни их проходят за сутки по длинным коридорам Смольного, где тускло, вполнакала, светят лампочки, — надо экономить энергию. Идут рабочие, матросы, солдаты, ходоки-крестьяне с котомками, делегаты с фронта — к Ленину, к народным комиссарам.
В левом крыле Смольного — приемная Совнаркома, а рядом кабинет Ленина. Свет нередко горит здесь до утра, и красногвардейцы, сменяясь у ленинского кабинета, с тревогой думают: «Когда же он спит?»
Не всех, кто стремится попасть к нему, может принять Председатель Совнаркома, но никто не должен уйти из Смольного без ясного, точного ответа. Секретари в приемной внимательно беседуют с посетителями — кто, откуда, по какому делу.
Так было и с путиловцами, которые пришли сюда в конце ноября. Секретарша записала в тетрадке: Плотников М. А. — учитель начальной трехклассной школы. Фомин А. А. — рабочий пушечного цеха. Выслушав их, она сказала:
— Советую вам еще раз обратиться в Губернский отдел народного образования, а коротко говоря — в Губоно.
— Да мы уже обращались дважды, — ответил учитель. — И дважды получили отказ.
— Конечно, если поглядеть с поверхности, то дело наше странное, что ли, — взволнованно заговорил Фомин. — Так нам и объяснили в народном образовании: дескать, задуманное не ко времени, надо подождать… а мы, то есть многие путиловцы, сомневаемся, так ли нам объяснили. Потому и просим доложить о нас товарищу Ленину.
Секретарша вздохнула.
— Нет, товарищи, по такому делу, как ваше, мы не можем отвлекать товарища Ленина, — она старалась говорить возможно мягче. — Настаивайте на своем перед Губоно. Это его прямое дело.
Учитель безнадежно махнул рукой:
— Настаивали! Ни к чему не привело!
— Товарищ, послушайте! — снова обратился Фомин к секретарше. — Мы разве не знаем, какие у товарища Ленина дорогие минуты? Они у него все сосчитаны. А может, все-таки найдется одна?.. Нам только спросить… Его и будет последнее слово!
Секретарша чуть приметно нахмурила брови, что-то хотела ответить, но тут скрипнула боковая дверь — и все трое обернулись.
На пороге кабинета в накинутом на плечи пальто стоял Ленин. Путиловцы сразу его узнали, хотя в ту пору ленинских портретов не было: еще до Октября Ленин выступал у них на заводе.
— О чем спор идет? — быстро спросил Владимир Ильич. — Вы ко мне, товарищи?
— К вам, товарищ Ленин! Мы с Путиловского!
— А-а-а, путиловцы, — улыбнулся Ленин, — заходите, заходите!
Он пропустил путиловцев вперед себя и закрыл дверь. В небольшой комнате шло, как видно, совещание. На столе лежала географическая карта с надписью: «Российская империя», над ней склонились несколько человек в военных шинелях. Чернобородый матрос стучал одним пальцем на пишущей машинке, пристроившись в углу.
— Садитесь, товарищи путиловцы, — приветливо сказал Ленин. — Садитесь, садитесь, в ногах правды нет, — настойчиво повторил он, видя, что путиловцы замешкались. — Рассказывайте, с чем пришли.
Фомин поглядел на Плотникова: тебе говорить. Учитель крепко потер небритую щеку. Стало немного страшновато. А если верно, что не такое у них дело, чтобы являться сюда?
А дело было вот какое.
Путиловский завод огромный — целый город. Тысячи рабочих семей живут в этом районе, а школа одна, и всего лишь начальная, трехклассная. А вот для детей всяческого начальства — директоров, инженеров поглавнее, служащих покрупнее — высшее десятилетнее коммерческое училище.
Теперь, конечно, все поворачивается по-другому. После Октября на Путиловском заводе состоялось небывалое и очень громкое собрание. Было объявлено, что отныне отменены и трехклассные и коммерческие, а будет единая советская трудовая школа. Единая для всех детей, какие бы должности ни занимали их отцы.
Однако не всем отцам пришлось это по нутру. Некоторые из «бывших» людей говорили с насмешкой и злобой, что детям рабочих все равно не сравняться с детьми из «хороших семей»: те с малолетства воспитанные, обученные вежливым манерам и музыке, пению и танцам и всяким прочим тонкостям, где уж равняться с ними!
«Бывшим людям» рабочие ответили как и следует: они напомнили, что старые порядки миновали и не вернутся никогда. Теперь и дети рабочих будут учиться всем наукам и искусствам. И тут же на собрании постановили: просить Советскую власть открыть в их районе особую художественную школу, где будут и музыкальные, и рисовальные, и танцевальные, и иные классы.
С этим и пришли путиловские представители в Губоно, но там их сразу охладили: да, интересная идея, что и говорить, но время сейчас не такое, товарищи! Повсюду голод, холод, разруха. В Питере — ни света, ни топлива, вода замерзает, трамваи
