Мария для своих бровей заказывает. Мощная грудь…
Когда она впервые пришла в его профессорскую квартиру в Коимбре по рекомендации жены коллеги, профессора экономики, сколько лет ей было? Что-то около тридцати?
— И что, не права я, что ль?! Никогда не умели бабий пол выбирать. Одна, прости господи, шалава, понесла неизвестно от кого. Другая с преступником связалась, с коммунистом — где нашла его только!
Всегда хотел узнать, что у Марии там, где у других женщин бюстгальтер. То, что под ее блузами, на женское белье, каким он сам это белье помнит, не похоже. Скорее на бронежилет. Но ему, всесильному премьеру, и в голову не придет задать такой вопрос своей прислуге.
— Ладно тебе, завела любимую шарманку. Ты мне лучше вот что скажи…
Вечная домоправительница, неграмотная крестьянка, прожившая рядом с ним всю жизнь, для него всегда глас народа.
— Скажи, если кто-то совершает неправедные деяния ради большого и правого дела, что с таким человеком прикажешь делать?
— Ради правого дела, так не нам судить. Господь рассудит.
— Даже если этот человек убивает?
— Если убивает тех, кто против вас, Бог простит. Отошли б вы от стола! Мне пылюку на ваших доку́ментах стереть нужно. Чаю покуда попейте.
— Да не хочу я твой чай, Мария! Вечно он у тебя соломой пахнет.
— Будя так про мой чай говорить! Обсердюсь! Меня мама вчила чай заваривать. И вы столько лет пили, и на́ тебе — соломой!
— Хорошо-хорошо. Не пахнет. Но все равно унеси свой чай и дотирай быстрее. И штору опусти. Кто сегодня в охране?
— Роза Казаку.
— Когда уходить будешь, скажи, чтобы Кардозу впустили.
— Кардозу — это у которого перхоть на пинджаке?
В этом вся Мария Жезус. Для всех вокруг Кардозу — второй человек в тайной полиции, способный карать и миловать, ломать жизни и возвышать, а для Марии — перхоть на пиджаке.
Что-то около тридцати ей было, когда работать к нему пришла. Неужто его ревновала?! Чтобы ревновать, нужно на что-то надеяться. Неужто его вечная Мария в вечном платке, закрученном вокруг волос, и в броне вместо лифчика, Мария с ее бровями, нарисованными как ретушью на плохой фотографии в газете, Мария, которая просыпается в то время, когда он только собирается лечь спать, а засыпает засветло, — за всю жизнь он так и не встретил второго человека, который бы ложился спать так рано, как она, Мария с тремя классами образования, едва законченными в приходской школе только для получения паспорта, чтобы ездить к брату в Мозамбик, неужели эта Мария рассчитывала на его постель?! Его — профессора. Его — премьера-министра. Его — диктатора.
Тридцать лет в его доме, а он не знает о ней почти ничего. Родители отправляли помогать брату в Мозамбик. Потеряла ребенка, потом мужа…
— Мария. Ты никогда не рассказывала, а как ты потеряла ребенка?
— Какого ребенка?
— Ты когда нанималась на работу, сказала, что потеряла ребенка, следом умер муж…
— Вспомнила старушка, как девушкой была… Когда было…
— Мария!
— Убирать мне надо… Дался вам тот ребенок теперь… Мой то был ребенок. Девочка. Надо было на работу выходить. Дома с другими детьми оставила. Жена брата под мужа моего подбивала клинья. И дочку мою отравила.
— Что такое ты говоришь, Мария. Сознание у тебя к старости путается. Кто ребенка травить станет!
— Все так говорили — кто ребенка травить станет! Утром на работу ушла, девочка здоровая, румяная. Пришла — без сил лежит, ни кровиночки. Уморила ее злодейка! На семью всю порчу навела. Девочка три дня пролежала и Богу душу отдала. Муж на другое лето утонул в реке, в которой и захлебнуться трудно. Брат, тот от малярии в Мозамбике помер… Что вдруг вам это все сдалось?
Зашторила окна. Ушла. Сверху донеслись звуки старого проигрывателя, единственного, который за все годы научилась включать Мария.
Прежде по большим праздникам на Рождество и именины в день святой Марии Магдалины, приняв в подарок новый шифоновый платок из тех, что потом будет закалывать с волосами в пучок на голову, в качестве высшего поощрения просила включить ей пластинку с фаду из ее фрегезии Санта-Эуфемия округа Коимбра. Заунывные песни родной стороны — единственная музыка, которую его домоправительница признает. Со временем проигрыватель переехал в ее комнату наверху, Мария сама научилась трем простым действиям — пластинку поставить, лапку с иголкой опустить, кнопку «вкл.» нажать, и слушает теперь свои любимые фаду перед сном, когда он сам только начинает работать.
А у Кардозу и правда перхоть на пиджаке. Наблюдательная она, Мария Жезус. Глаз — алмаз. Вся как народ — консервативная, здравомыслящая, знающая свое место. И преданная начальству.
— Ты же Марию явно проверял, и не один раз, — спрашивает диктатор вошедшего после Марии замглавы спецслужбы и рукой останавливает попытки того возразить. — И не пытайся лукавить! Не мог не проверять!
— До меня еще проверяли. Добавить за эти годы нечего.
— Кто же отравил ее ребенка? Действительно жена брата?
— Ребенка? Не было у нее никакого ребенка… По всем отчетам не было.
— Как это не было?!
— И замужем она никогда не была. Так сказать, девица. В Коимбре при приеме на работу приврала.
— Зачем?
— Не могу знать. Может, думала, что к вдове, потерявшей ребенка, больше доверия, чем к перезрелой девице. Ребенок был у ее старшей сестры. Девочка. Люсия. Мария ее нянькой была. Этот ребенок действительно умер. И муж сестры потом утонул.
Как ступни зудят. Сил нет. Надо было попросить Марию сделать ванночку для ног.
— Что у тебя?
— Вынуждены были применить план В.
— Все так плохо?
— По данным всех наших источников, если выборы президента пройдут завтра, Умберту Делгаду опережает Америку Томаша процентов на пятнадцать-семнадцать.
— Делгаду… Когда я его просмотрел? Был же святее папы римского, правее правого. Клялся в верности. Ненавидел коммунистов… И на́ тебе! «Я его уволю!»
Диктатор цитирует недавнее интервью главного нынешнего оппозиционера Умберту Делгаду, который так ответил на вопрос о будущем самого Салазара в случае его победы на президентских выборах.
— «Уволю»! Власть учуял…
— На вчерашнем митинге в Эворе Делгаду заявил об альянсе с компартией. Но мы работаем. Алвиш уже…
— Коммунист? Что с ним?
— Он больше не с нами. Покинул этот мир. Вышел…
— Без подробностей! А Куньял?
— Алваро Куньял, как вы знаете, в тюрьме Пениши. Оттуда убежать невозможно.
— Но ты контроль все же усиль!
Как чешутся ступни.
— Что еще по Делгаду?
— По совокупности обстоятельств предлагается перейти к плану С.
Кардозу протягивает папку с грифом «Совершенно секретно».
«…аннигилировать оппозиционного кандидата, вне зависимости от того, какие средства
