и длинными мечами, похожими на ксифосы греческих кавалеристов. Вождя отличала от спутников, так же, как и он, одетых в шкуры, вплетенная в бороду яркая лента да еще украшенная нефритом и лазуритом рукоять секиры.
Подойдя к шатру Гермея, переговорщики сложили оружие у входа, после чего молча встали плечом к плечу, ожидая указаний. Их пригласили в шатер.
Когда старик увидел дочь, ни один мускул не дрогнул на его лице.
Вперед вышел толмач.
– Меня зовут Хуман, – сказал старик. – Я вождь апаритов Кохатских гор.
– Почему ты напал на меня? – спросил Гермей, сидя на клисмосе [163].
Гостям он сесть не предложил.
– Потому что обещал Раджувуле.
– Зачем тебе это? Разве греки плохие друзья?
– В горах нет друзей, есть только союзники, которых принимают или отвергают в зависимости от обстоятельств.
– Тогда будь моим союзником.
Старик медлил с ответом, понимая, что от его слов сейчас зависит судьба племени и уж точно жизнь или смерть посольства. Он переглянулся со спутниками. Гермей, ожидавший от апаритов безоговорочного подчинения, понял, что по-хорошему договориться не получится.
– Какой смысл ты вкладываешь в эти слова? – осторожно спросил Хуман.
– Мне нужно спокойно дойти до Сиркапа. Я не хочу, чтобы во время осады города у меня за спиной орудовали… союзники саков.
Слово «союзники» македонянин произнес с презрением, давая понять, что не считает апаритов серьезной угрозой.
– Что я получу взамен?
– Дочь.
Хуман даже не взглянул в ее сторону.
– Она не нужна, потому что опозорена.
– С чего ты взял?
– Я бы поступил именно так. Чем ты лучше меня?
– Тогда ты плохо знаешь эллинов. В лагере ее никто пальцем не тронул. Можешь сам спросить.
Старик неожиданно резко повернулся к дочери.
– Это так?
Шейда быстро закивала головой. Хуман на мгновение закрыл глаза, а выражение его лица смягчилось. Было заметно, что чувство долга борется у него в душе с отцовской любовью. Гермей молча ждал решения.
– Хорошо, – сказал старик, – мы оставим вас в покое, но других уступок не будет. Дочь уйдет со мной.
– Нет, – македонянин усмехнулся, – никуда она не уйдет. Можешь не беспокоиться, насиловать ее я не собираюсь. Тебе придется поверить мне на слово, других доказательств я не смогу представить, потому что верну ее только тогда, когда Сиркап снова станет греческим городом. И еще… Ты должен меня понять. Военнопленных придется казнить, потому что мои воины не поймут, если я их отпущу, – все-таки на них кровь шестерых карийцев.
Старик заиграл желваками. Он рассчитывал на то, что соплеменников удастся спасти. Но сложное положение, в котором он оказался, не допускало роскоши торга.
– Раз уж мы теперь друзья, не хотите разделить со мной трапезу? – Гермей жестом пригласил переговорщиков к накрытому столу.
– Мы тебе не друзья, – вспыхнул Хуман. – Просто верни мне дочь, живой и здоровой. Больше мне от тебя ничего не надо.
Македонянин процедил сквозь зубы:
– Можешь на это рассчитывать.
Развернувшись, переговорщики покинули шатер. Гермей с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на нахала. Ему оставалось только проводить Хумана испепеляющим взглядом. Потом он повернулся к пленнице. Казалось, полемарх готов вскочить и тут же на месте дать волю похоти, наплевав на только что заключенный договор. Шейда сжалась, приготовившись к худшему.
Клисмос от удара ногой отлетел в сторону. Македонянин порывисто вышел наружу…
Через два дня фаланга снова двинулась в путь. Гермей решил не задерживаться, чтобы гоплиты, привыкнув к спокойной лагерной жизни, не утратили боевой дух. Ежедневные купания в Синдхе, обилие дичи и рыбы укрепили солдат, а раненые получили передышку и должный уход.
Тем временем саперы вместе с легковооруженной пехотой построили наплавной мост неподалеку от лагеря, где из песка торчали черные остовы тяжелых тиковых опор, установленных еще армией Александра Великого.
Гермей решил перейти реку именно здесь, потому что ниже по течению в одном из Кохатских кряжей находилось узкое Калабагхское ущелье. Идеальное место для неожиданного нападения – слева глубокая река, справа отвесные скалы. С апаритами ему удалось договориться, но кто ж его знает, какие еще племена населяют эти горы. Не хватало попасть в такую же засаду, как та, что он устроил сакам.
Ранним утром фаланга потянулась вдоль реки по направлению к переправе. Гоплиты с нескрываемым злорадством смотрели на пять голых тел, распятых на деревьях у дороги. Некоторые плевали в их сторону и показывали неприличные жесты руками.
Апариты были еще живы, время от времени они вздрагивали и протяжно стонали. Сидящие на скалах коршуны пока не решались напасть на добычу. То один, то другой начинал заполошно махать крыльями и в нетерпении открывал клюв, словно подгоняя смерть мучеников.
Когда конь, на котором сидела Шейда, поравнялся с местом казни, она опустила голову. Лицо посерело.
– Кто они тебе? – спросил едущий рядом Гермей.
– Один из них мой брат.
– Брат? – македонянин не поверил своим ушам. – Так, значит, Хуман пожертвовал сыном… Почему ты мне не сказала?
– Заключив сделку с тобой, отец предал Раджувулу. Он не знал, что еще ты потребуешь за освобождение сына. Поэтому отказался от него ради благополучия племени.
Мужество и выдержка апарита задели македонянина за живое.
– Хорош отец! – в сердцах воскликнул он. – Беспечно отправил обоих – и сына, и дочь – на верную смерть.
– Он не знал, – губы Шейды задрожали. – Я сама упросила брата. Отец бы меня не отпустил…
Форсировать реку решили на закате, так как днем она разбухала из-за таявших снегов Химавата. К вечеру вода спала, и концевые бревна моста легли на обнажившееся дно, придав сооружению дополнительную прочность.
Среди покрытых мхом камней, водорослей и речных ракушек поблескивали лужицы воды, где трепыхались попавшие в ловушку рыбины. На расстоянии полета стрелы тянулся противоположный берег, над которым поднимались кроны исполинских деревьев.
Фаланга заходила на мост, разделившись на лохи. Первым, как всегда, шел лохаг с красной повязкой на лбу. Передвигались бегом. Несмотря на то, что бревна были перевязаны лианами, они пружинили и перекатывались, временами открывая широкие щели, так что гоплитам приходилось все время смотреть под ноги. Провалившегося тут же вытаскивали и, если он ломал ногу, укладывали на сариссы. Конница переправлялась вплавь ниже по течению. Туреофоры, пращники и аконтисты плыли на другой берег, держась за надутые бычьи пузыри или кожаные мехи.
После того, как по мосту прошла первая хилиархия, настал черед старших офицеров. Штаб во главе с полемархом вступил на бревна. Шейду Гермей ни на шаг не отпускал от себя. Аркан, которым ее каждый вечер привязывали к опоре шатра, кольцом висел у нее на плече. Она не поднимала глаз, ей было плохо. Апаритке все время чудился полный боли взгляд брата, его вывернутые из суставов руки, стекающая по бедрам кровь. Она с содроганием думала о том, что коршуны уже наверняка рвут его беззащитное тело…
Полемарх предусмотрел все, кроме одного: погонщики слонов не выполнили приказ. Они загнали животных в воду, не доходя до переправы, чтобы первыми
