— Вы почему не танцуете? — остановился рядом с ним Жан Петри. — Или предпочитаете предаваться грезам? — И, не дожидаясь ответа, слегка опьяневший журналист продолжил: — Я хочу попрощаться с вами. Мне нужно уйти пораньше… Отсюда я отправлюсь в консульство, чтобы распрощаться с нашим консулом, господином Дозоном. Не знаю, примет ли он меня… Жирный, неповоротливый петух… Но знаете, бей чем-то встревожен… Наверное, русские разнесли в пух и прах несколько турецких батальонов под Мачином… Амурат посулил им в скором времени дать крупповские пушки, которые якобы должны скоро прибыть… Иллюзия времен Франко-прусской войны… Что ж, пушки Круппа — отличное, грозное оружие, я не отрицаю… Но в настоящее время лучшим оружием для турок остается Коран… Но сей фантазер никак не поймет этого и все бредит какой-то модернизацией армии… Наивный мечтатель… Вообще, должен вам сказать, что здесь удивительно много наивных людей…
Жан Петри посмотрел на часы, потом долгим взглядом оглядел собравшихся и протянул руку Грозеву:
— Ну, мой друг, прощайте. Желаю вам успехов…
— До свидания, господин Петри, — Борис крепко пожал ему руку.
Вальс окончился, и танцующие медленно разошлись по местам. Господин Адельбург заговорил с Лукой Христофоровым. Было видно, что замечания учителя доставляют ему удовольствие. Потом он вновь повернулся к фисгармонии и заиграл новый вальс.
При первых же звуках София, сидящая на диване рядом с госпожой Адельбург, пробежала взглядом по залу, разыскивая Грозева. Он стоял у камина, повернувшись ко всем спиной, и закуривал сигарету. София почему-то была уверена, что он почувствует ее взгляд и подойдет к ней. Но в этот миг кто-то остановился перед девушкой и сдержанно поклонился. София повернула голову: Амурат-бей приглашал ее на танец. Она встала и направилась к середине салона. За ними вышли Павел с мисс Пиэрс и Аргиряди с госпожой Адельбург.
Грозев залюбовался грациозностью Софии. Но в тот же миг почувствовал на себе чей-то взгляд — недалеко от него сидела Жейна. Ему стало неловко. Он погасил сигарету, подошел к девушке и поклонился. Она вспыхнула, и краска, залившая ее лицо, как будто выплеснулась на розовое платье из тафты, придав ему еще более яркий оттенок.
Жейна возбужденно дышала, даже слегка задыхалась — Грозев объяснил это болезнью девушки. Он старался держаться ближе к внешнему кругу танцующих. Отсюда он мог беспрепятственно наблюдать за остальными.
Амурат-бей танцевал превосходно. Ощущая под рукой гибкую талию партнерши, он вихрем носился по залу. Лицо Софии было бледным. Грозеву показалось, что после каждого круга она слегка поворачивала голову в ту сторону, где танцевали они с Жейной.
Когда музыка умолкла, София в сопровождении Амурата направилась к отцу. Грозев, проводив Жейну на место, вернулся к камину. А вдруг это очередной каприз избалованной барышни? Разве захочет она оставить свой мир и разделить с ним все беды и радости? И все же, преобладающей чертой ее характера было болезненное самолюбие. Оно скрывало подлинную ее сущность. Ему придется решительно сломить это самолюбие, заставить ее отказаться от многого, связывавшего ее с этим миром…
В тот же миг Грозев заметил, что к нему приближаются Апостолидис и греческий консул Каравиас. На лице Георгиоса играла улыбка. Подойдя поближе, он любезно представил Борису своего спутника.
— Мы с господином Каравиасом хотели бы поговорить с вами о возможностях покупки табака у Восточной режии. Обычно мы скупаем табак в долине Марицы, и в этом году решили обратиться к посредничеству режии.
Грозев, скрывая досаду, сел на диван и повел с Каравиасом и Апостолидисом длинный разговор о возможностях предстоящего урожая и ценах на табак.
А господин Адельбург неутомимо продолжал играть. Мелодию вальса сменяли бравурные аккорды мазурки или игривые такты польки, которые были хорошо известны в Пловдиве. Все больше танцующих заполняло середину зала. Грозев даже заметил раскрасневшееся лицо Михалаки Гюмюшгердана.
Наконец Адельбург перестал играть, но разговоры еще долго не умолкали. Приближалась полночь. Гости стали прощаться с хозяевами дома и поодиночке или шумными группами покидать дом.
Грозев не мог дождаться конца разговора. София дважды прошла мимо. Борису она показалась бледнее обычного, что-то изменилось в ее поведении.
Наконец консул и ростовщик поднялись с места. Грозев распрощался с ними, потом разыскал Аргиряди и пожал ему руку, сердечно поблагодарив за приятный вечер. Выйдя из салона на лестницу, он увидел Софию, которая провожала Полатовых. Распрощавшись с девушкой, они направились вниз, а София повернулась, чтобы подняться в салон. И в этот миг она заметила Грозева. Глаза ее вспыхнули недобрым огнем, хотя выражение лица продолжало быть непроницаемым и даже холодным. Она остановилась и подождала, пока Грозев спустится. Борис не торопился, будто обдумывая свое дальнейшее поведение.
— Спокойной ночи, господин Грозев! — попыталась улыбнуться София. Бледные губы не слушались. — Думаю, вы весело провели сегодняшний вечер, хотя танцевали лишь однажды…
Борис не отрывал от нее глаз. Легкая гримаса прошла у нее по лицу. Во всем ее поведении было что-то детское. Она походила на обиженного ребенка. Нет, все было непритворным, настоящим. Она не могла играть. Приятное тепло разлилось у него в груди. Даже самолюбие ее было истинным, ненаигранным. Верно, оно мешало Софии увидеть мир таким, какой он есть, отдаляло ее, и сейчас он ощущал это особенно сильно.
— Благодарю вас за волшебный вечер, — молвил Грозев. Помолчав немного, добавил: — И за музыку Монтеверди, за то мгновение, которое приблизило вас, показало в истинном вашем обличье…
София вздрогнула, как от удара. Как-то удивленно взглянула на него.
— Это случайно… — прошептала она. — Забудьте об этом. Я вовсе не смотрела на вас…
На глаза ее навернулись слезы, она с трудом удерживалась, чтобы не расплакаться. Но, овладев собой, сказала изменившимся голосом:
— И никогда, слышите, никогда больше не посмотрю на вас… Ни разу в жизни… Спокойной ночи!
Она обернулась и, придерживая платье рукой, почти бегом поднялась по лестнице.
Грозев проводил ее взглядом. Улегшееся было волнение вновь поднялось в груди. Удар попал в цель. Лед тронулся. Только что перед ним предстала иная, настоящая София. Он повернулся и направился вниз по ярко освещенной лестнице.
А София, задыхаясь, ворвалась в комнату и, яростно захлопнув за собой дверь, повернула ключ. Потом, зажав руками рот, бросилась на кровать и беззвучно зарыдала.
Стефан Данов медленно водил пальцем по странице, следя за тем, что читал писарь Айдер-бега. Рядом с ним напряженно слушал Гвараччино. Никое Апостолидис рассматривал сквозь дым сигареты пуговицы на мундире Айдер-бега и лениво думал о Стамбуле, о том, как неумолимо время, как быстро удовольствие сменяется скукой.
Когда писарь окончил читать, Гвараччино бросил небрежный взгляд в нижний угол листа и сказал:
— Затем следует список квитанций и других документов. Перечислить их?
— Читай, читай, — отозвался Стефан, не поднимая глаз от листа. — Это самое главное…
Писарь продолжил чтение, но Гвараччино уже не слушал. Он думал, стоит ли заезжать в Эдирне к Блэнту или же отправиться прямо в Стамбул. Данову нельзя доверять — никто не знает, в каком свете он может представить все Савфет-паше, если останется наедине с ним.
— Так, — поднял голову Стефан, когда писарь кончил читать, и снял очки. — Очень хорошо… Все они — друзья русского консула Найдена Герова… Давались деньги — на покупку пшеницы, шерсти, возможно, для подкупа — пусть теперь доказывают, если могут…
Он собрал листы.
— Где это все произошло, Стефанаки-эфенди, в Пазарджике? — спросил Никос Апостолидис, не вставая с места.
Данов глухо засмеялся.
— Раз и ты спрашиваешь, значит, все в порядке. — Он согнул листы пополам и поднялся.
— Я только спрашиваю, Стефанаки-эфенди, разве это грех? — чувствовалось, что слова Данова задели Никоса. — Нас ведь тоже спросят. — И, помолчав, добавил: — Вчера я разговаривал с Амурат-беем. Так вот он считает все это делом прошлого и не видит никакого смысла…
— Военные… — желчно засмеялся Стефан. — Военные умеют лишь сражаться. Ничто другое их не интересует… А ведь война — нечто иное… Гораздо больше… Порох — это уже в самом конце, а начинается война задолго до этого — на рынках, в канцеляриях. Тогда, когда военные не отходят от карточного столика и гром орудий им даже не снится!
Данов снова сел.
— Если спросить Амурата, — продолжил он, — о положении на сегодняшний день, он без запинки отрапортует, что в Румелии столько-то войск, столько-то винтовок и пуль, столько-то пушек, а на Дунае от Видина до Силистры все спокойно, никаким порохом и не пахнет… И все.
