Глаза Ксеши наполнились слезами, а Федосья Тимофеевна перекрестилась.
В эту минуту послышался топот. Все насторожились. Топот затих у калитки сада, и через несколько мгновений в калитке показалась стройная молодая фигура. Ощера, всматриваясь, поднялся с места, сделал несколько шагов вперед и вдруг с радостным криком: «Ванюша!» — бросился навстречу приезжему.
Это действительно был Ваня Калузин. Друзья крепко обнялись.
— Вот порадовал, друг милый, — твердил Ощера, пока Ваня здоровался с женщинами.
Ваня смотрелся очень свежим, бодрым и веселым. От прежнего уныния не оставалось и следа. После первых приветствий Ваню засыпали вопросами, что и как творится. Ваня подтвердил все слухи, дополнив их только последним известием, что воры уже под Москвою и заняли село Тушино. Но это, по-видимому, не тревожит царя. Дело в том, что всеми своими успехами, по словам Вани, Димитрий обязан ляхам, в настоящее же время военные действия прекращены, так как царь заключил с Литвою мир на три года и по условию ляхи оставят этого Димитрия, уйдут из Руси, — на том послы крест целовали. А сам Димитрий как будто не настоящий, русские не любят его, и если поляки уйдут, то он должен тоже бежать, тем более что, кажется, и поляки презирают его и чуть ли не обещались даже выдать. А за это царь отпускает всех знатных задержанных ляхов в Польшу. Сам Калузин едет теперь к бывшей царице в отряде князя Долгорукова, которого послал царь объявить свободу Марине и ее отцу и всей свите, а затем под конвоем проводить их до границы Польши.
Ощера понял теперь радость Калузина и с улыбкой кивнул ему головой.
— А где князь Михаил?
— А князь Михаил теперь в Новгороде, Семен Васильевич Головин со шведами договор заключает, так князь ждет шведов на всякий случай. Не очень-то ляхам поверил он…
Кроме того, Калузин сообщил, что царь освободил в Туле из тюрьмы Шаховского и простил его, а князь Григорий Петрович и Рубец-Масальский и еще многие бежали из Москвы в Тушино, что много там знатных бояр неведомо для чего. Царевича Петра царь велел повесить, Телятевского сослал, а Болотникова, несмотря на свое обещание, велел сперва ослепить, а потом утопить, Фидлера отправил в Сибирь, а Заруцкий бежал.
— Негоже поступил царь Василий, — качая головой, произнес Ощера, — держаться надо было такого человека, как гетман.
— Да, — ответил Калузин, — многих простил царь, а и потопил да подавил без счету.
Стемнело, в саду стало прохладно. Перешли в горницу. Долго еще беседовали друзья. Давно и женщины ушли спать. Ночь уже приходила к концу, когда Ваня обнял в последний раз Ощеру, который довел его до околицы и задумчиво стоял, пока не замер стук копыт. Он не верил, как Ваня, в мирный исход вновь разгоревшейся смуты. А Ваня, окрыленный любовью и надеждами, летел в Переяславль, где должен был ночевать отряд Долгорукова.
Он увидит наконец свою Анусю. Он твердо верил, что Ануся согласится быть его женой, что старый Хлопотня не будет противиться их браку ввиду заключения мира, тем более что в последние дни носились упорные слухи о заключении вечного мира с Польшей и о военном союзе против султана. Этого хотел и Скопин.
Приезд в Ярославль царского гонца со значительным отрядом возбудил сперва недоверие в Марине и ее свите, но, когда сделалось известно, зачем прибыл этот отряд, ликованию поляков не было предела. Царица и ее отец не знали, где усадить почетного и дорогого гостя. Сановитый и сдержанный Долгоруков держал себя с большим умом. Не называя Марину царицей, он выказывал к ней уважение, как к царице. Принял предложенное угощенье, к концу которого славно подпил. Подпил на радостях и пан воевода, и два старика дружелюбно и оживленно беседовали, понимая друг друга только по догадкам, так как один не понимал польского, а другой русского языка.
Тут их выручал часто Калузин. Сам он сидел рядом со своей ненаглядной Анусей. Стеснял его немножко старый шляхтич Хлопотня, но и тот под конец упился и несколько раз целовал Ваню и все благодарил за радостную весть. Марина с нескрываемой нежностью смотрела на князя Вышанского, который сидел с нею рядом. На дворе русские и поляки братались друг с другом, кричали в честь Руси и Польши и пили…
Наконец Долгоруков задремал, задремал и пан воевода, положив на стол седую голову, задремал и Хлопотня, откинувшись на спинку кресла. Их осторожно унесли.
Опираясь на руку князя, вышла счастливая Марина.
Ускользнули и Ануся с Ваней.
— Коханый, Янек, — шептала Ануся, — как стосковалась я по тебе…
Они сидели на берегу реки.
— Теперь ты моя! — восторженно говорил Ваня. Ануся тихо покачала головой.
— Когда мы посадим на престол Димитрия, — тихо ответила она.
Сердце Вани похолодело.
— Какого Димитрия?
— А что в Тушине, — ответила Ануся, — коханый мой. Ведь мы поедем к нему, потому и рада царица, потому и счастлива я. Через месяц он будет в Москве, сам король признает его.
— Как вы поедете в Тушино, когда мы должны довести вас до Польши? — спросил ошеломленный Ваня.
Ануся вдруг замолчала.
— Это уж дело царицы, — ответила она тихо. — Какое нам дело? Нам надо только любить друг друга на жизнь и смерть. Правда, коханый?
Вместо ответа Ваня привлек ее к себе и поцеловал.
Вернувшись в свою комнату, Вышанский нашел на столе неизвестно кем принесенное письмо. Уже не первый раз он получал подобным образом письма от патера. Несмотря на все старания, он не мог узнать, кто этот неведомый гонец. В письме было приказание привести Марину в Тушино, в случае надобности даже вступив в бой с отрядом Долгорукова, добавлялось, что идет подмога.
Князь усмехнулся, прочитав это письмо. «Опоздал святой отец, — подумал он, — это мы еще вчера решили. А подмога не мешает, их две сотни будет, а наших и сорока шляхтичей нет».
Царица вся горела нетерпением и не хотела медлить ни одного часа. Сейчас же ночью начались сборы, и к вечеру следующего дня царица уже выехала. Все были веселы и счастливы. По бокам возка царицы ехали Вышанский и Калугин. Возле царицы сидели Ануся и Оссовецкая.
Поезд направлялся через Углич, Тверь на Белую к смоленской границе. Во время роздыха князь не отходил от царицы и все о чем-то совещался с ней. Ваня не отходил от Ануси.
Впереди ехала уже ставшая неразлучной троица: пан воевода, Хлопотня и князь Долгоруков. Старики научились понимать друг друга и ехали истинными друзьями, часто останавливая весь поезд, для того чтобы выпить и закусить.
До Твери все шло тихо и мирно, но дальше стало очевидно, что дороги небезопасны. Царица приходила в нервное возбуждение, Вышанский делался все задумчивее, а князь Долгоруков перестал пить. Перестал пить и пан воевода. Стали попадаться навстречу неведомые люди, которые заговаривали украдкой с поляками, после чего поляки докладывали о чем-то Вышанскому.
Недалеко от Ржева поезд расположился на ночлег. Тут князь Долгоруков не выдержал и хорошенько поужинал и выпил со своими случайными приятелями. Хорошо выпили и ратники, поздней ночью заснули они, и печально было их пробуждение. Вся деревенька, где был ночлег, была окружена сильными отрядами, высланными из Тушина. Князь Вышанский со всеми поляками окружал царицу и ее отца. Сопротивление было бесполезно. Взбешенный и отрезвевший князь Долгоруков, не слушая никаких разговоров, собрал вокруг себя верных и сильных людей и безумным натиском проложил себе дорогу. Ваня хотел броситься за ним, но Ануся обняла его стремя.
— Не уезжай, ты сам увидишь, что это настоящий царь, клянусь Богом, что это правда! Янек! Сам Скопин не пошел бы на него, если бы увидел его…
Последние слова убедили Ваню.
«Посмотрю сам, может, и жив царь Димитрий. Все тогда донесу князю Михаилу Васильевичу…» И он остался.
Окруженная роскошно одетыми всадниками, при восторженных кликах и ружейной пальбе ехала обезумевшая от счастья Марина.
— Князь, — позвала она, высунувшись из возка. Вышанский почтительно склонился с лошади, восторженными глазами смотря на нее, счастливый одним ее взглядом, ласковым тоном ее голоса.
— Я здесь, королева, — произнес он.
— Летите вперед, — сказала Марина, сияющими глазами глядя на него, — летите, мой верный рыцарь, и предупредите царя, что я еду.
Мрачная тень пробежала по лицу молодого князя. На одно мгновение его брови грозно нахмурились, но, сейчас же овладев собою, он коротко ответил:
— Я еду.
И, не дождавшись ни взгляда, ни улыбки, он круто повернул коня. Через минуту в сопровождении нескольких всадников он уже скрылся в облаках пыли.
Поезд тихо подвигался. Чем ближе к Тушину, тем веселее и веселее становилась царица. Словно снова повторялась чудная сказка ее судьбы, когда она впервые вступила на эту землю, окруженная почетом и славою, от которых кружилась голова…
