Он был не из тех мужчин, которые позволяют женщине прикасаться к себе, когда сами этого не хотят, но Елизавета поддалась порыву и положила руки ему на плечи.
— Позволь мне поехать с тобой, Генрих, — умоляла она. — Я молода и сильна. Мне не повредит путешествие. Ты же не знаешь, как сейчас к тебе настроены йоркисты из-за того, что ты долго откладывал свадьбу и до сих пор меня не короновал. Для них — коронована или нет — я королева Англии, и если я буду ехать рядом с тобой как твоя законная супруга, тебе ничего не грозит.
Не заметь Елизавета, что его белые тонкие руки сжались от злости в кулаки, ее бы наверняка обманул его ровный тон.
— Значит, тебе обидно, что ты не коронована? — холодно спросил он.
Она без тени страха посмотрела в его маленькие бесцветные глаза.
— Независимо от того, обижена я или нет, я все равно остаюсь старшей дочерью Эдуарда Четвертого, — твердо сказала она. — Я говорила все это только ради твоей безопасности.
Он отвел глаза.
— Ты никак не можешь ехать, Елизавета, особенно после того, как я узнал, что в некоторых городах могут возникнуть осложнения. Но тебе не следует волноваться. Я подготовился к этому.
В его голосе звучали нежность и благодарность, но, поскольку он не сделал никакого ответного движения, ее руки безжизненно заскользили по бархатной глади его камзола и упали.
— Какие осложнения? — вяло спросила она.
Казалось, в эту минуту он испытал прилив особой нежности к ней и ответил с непривычной искренностью:
— Как ты не раз упоминала, мои права на престол вполне законны. И потому я должен быть готов к разным неприятностям. До тех пор, пока жив Уорвик или любой другой потомок Плантагенетов, я должен ждать заговора или того, что объявится еще какой-нибудь претендент на престол.
Елизавета не мигая смотрела в его непроницаемое лицо, и, когда она заговорила, ее слова были еле слышны:
— Но ты… не прикажешь убить его… как… как моих братьев?
Тонкие губы Генриха растянулись в улыбке.
— Нет, — ответил он. — Я не убийца.
Она вздохнула с облегчением. Разве он не проявил великодушия по отношению к лорду Ловеллу? Охваченная благодарностью, Елизавета захотела броситься ему на шею и внести хоть чуточку тепла в их отношения, но он стоял неподвижно и только из приличия не переводил взгляд снова на карту.
— Я буду скучать по тебе и молиться за тебя, — только и сказала она, обуздав свой порыв и стараясь держаться достойно.
— Да, помолись за меня, — ответил он. И она опять подумала, что его больше интересует ее привязанности, чем ласки.
Елизавета думала, что он в любом случае не может так скоро отправиться в это рискованное путешествие. Но когда она увидела, что приготовления к отъезду идут полным ходом, ее снова охватило волнение.
Огромные деньги были потрачены на оружие и припасы — словом, на все самое необходимое, но только не на роскошные одежды.
— Ты забываешь, что мне в наследство досталось разоренное королевство, — отвечал он на ее недоуменные вопросы. — Если я буду покупать яркие наряды, это никоим образом не поможет мне пополнить опустевшую казну и не прибавит мне популярности в разрушенных войной городах. Лучше уж я прощу им их долги.
Елизавета оценила его мудрость, но не могла не вспомнить, что Ричард, независимо от того, полна казна или нет, отправлялся в поход во всем парадном блеске. Так поступал и ее отец, и вообще их семья считала, что это необходимо для поддержания королевского престижа. Елизавета по-женски пожалела своего не богатого, но очень практичного мужа и отправилась в Голдсмитс Роу, чтобы окончательно опустошить свой и без того тощий кошелек и купить ему самые лучшие бриллианты, какие только могла отыскать. В тот же вечер они с Метти принялись простегивать ими сияющую диадему, чтобы украсить ею неброский шлем Генриха.
Но Генрих слишком долго жил один и не имел привычки выражать радостное удивление по поводу сюрприза, который приготовила любящая жена.
— Тебе не по карману такой подарок, если учесть, что ты должна содержать своих сестер-бесприданниц, — заметил он весенним утром накануне отъезда, наклоняясь, чтобы она могла надеть ему на голову сверкающий шлем. — По той же причине и я не в состоянии позволить себе такую роскошь; но я возмещу тебе то, что ты потратила на бриллианты, и скажу сэру Ричарду Эмпсону, чтобы он выделил тебе необходимую сумму, если тебе понадобятся деньги во время моего отсутствия.
Так прощаются бережливые мужья, а не пылкие новобрачные. На глазах у всех собравшихся Елизавета почтительно поблагодарила его и просила быть осторожным. Итак, снова ее добрые порывы не нашли отклика. Она была женщиной, которая любила отдавать, но, похоже, Генриху ничего не надо было от нее. Поскольку ей еще не приелся их брак, она с сожалением смотрела ему вслед, когда он уезжал из Вестминстера; однако, к своему стыду, она почувствовала и облегчение, потому, что наконец, могла быть самой собой.
— Конечно, глупо было с моей стороны так тратиться, — призналась она Джейн, сестре Стеффорда которую сделала своей фрейлиной. — Мне следовало сообразить, что за долгие годы гражданской войны мы совершенно обеднели.
— Ему не нужно было в тот момент говорить об этом, — резко ответила Джейн Стеффорд.
— К тому же вы воспользовались своими собственными деньгами, — пробормотала Метти. — Вы никогда не были мотовкой.
— С нашей точки зрения, — нет, дорогая Метти. Но бедность — понятие относительное. Когда я говорю, что к следующей зиме мне лучше перелицевать мою старую горностаевую накидку, вместо того чтобы покупать новую, следует помнить, что у большинства людей вообще нет горностаевых накидок.
— Но, может быть, она им просто не нужна: они намного реже оказываются в центре внимания! — рассмеялась Джейн Стеффорд.
— В любом случае, пока у нас есть время, надо пересмотреть мой гардероб и решить, без чего я могу обойтись, — сказала Елизавета. — Мое малиновое бархатное платье заметно износилось, Метти. Надо сказать портнихе, чтобы она починила его. И мне не нужно так много шляп. В конце концов, я не собираюсь в ближайшее время появляться в свете.
Итак, дни, полные хлопот, были позади, и Елизавета почувствовала, что очень неплохо устроилась в этом чудесном месте. Она была в восторге от старинного Винчестерского дворца, и поскольку стояло лето, почти не замечала сквозняков и прочих неудобств.
Она часто писала мужу и много думала о нем и его мужестве, когда он не отказался от опасной поездки на север. Она была изумлена, услышав, что ему легко удалось заставить йоркистов поменять гнев на милость и что жители Йорка встретили его без всяких враждебных выпадов. «На дверях каждой харчевни был нарисован Белый кабан, — писал он ей, — но вскоре все эти кабаны из белых превратились в голубых».
«Когда он вернется, нам о многом нужно будет поговорить», — думала Елизавета, все еще надеясь на то, что их свяжут более нежные узы.
Но когда Генрих после удачной поездки вернулся в Лондон, на него сразу навалилось столько дел, что он так и не добрался до Винчестера, и появился там уже после того, как Елизавета, по настоянию своей свекрови, которая была строгой блюстительницей придворного этикета, затворилась в своих апартаментах.
Несколько дней подряд прислуга сдирала со стен старые изношенные гобелены и на их место водворяла новые, на которых были вышиты только цветы. На них не должно было быть никаких жанровых сцен, поскольку человеческие фигуры, напоминающие живых людей или зверей в погоне друг за другом могут вдруг испугать ее, и это дурно отразится на плоде. Даже все окна были закрыты портьерами, кроме одного, возле ее кровати, из которого открывался вид на старинный кафедральный город и зеленые холмы Гэмпшира. И когда все было сделано, как велела графиня Ричмонд, лорды и высшие сановники проводили Елизавету до дверей и там попрощались с ней, переложив свои многочисленные обязанности на ее женщин, так как, за исключением врачей, Елизавета не должна была увидеть у себя ни одного из мужчин, вплоть до самых родов, которые ожидались в октябре.
Елизавета, которая очень любила природу, глядела из окна на березы и торопила тот час, когда они начнут желтеть. Если бы рядом нее было ее веселых сестер, время для нее тянулось бы очень медленно. Однако оно пролетело довольно быстро: в конце сентября, за месяц до срока, колокола Винчестерского собора оповестили о рождении наследника.
Скоро колокола заголосят по всей Англии, думала она, и в их перезвоне будет слышаться особая радость по поводу рождения именно этого принца! Лежа в постели, измученная и радостная, она знала, что ради такого события стоило страдать, бороться, терпеть разочарования.
Не в силах открыть глаза, она, однако, слышала звуки более волнующие, чем звон колоколов, — суету внизу и стук лошадиных копыт. Это отправляют в Лондон гонцов. Потом кто-то поднес ей ко рту чашку бульона, а Метти наклонилась и показала ей маленький сверток, который держала на руках, — то был ее сын.
