17
В Шартре, отстоящем в восьмидесяти восьми километрах к юго-западу от Парижа, жадно расхватывали специальные выпуски ведущих газет с фотографией Тухачевского перед зданием военного министерства. (Слева от маршала стоял Венцов, по правую сторону — военно-воздушный атташе Васильченков.) На другой день она появилась в четырнадцатом номере «Правды» со ссылкой на «Франс Пресс».
О содержании беседы с господином Мореном не было сказано ни полслова.
Кортеж машин с флажками обеих стран проехал через мост на реке Эр и, попетляв по узким улочкам вокруг древнего готического собора, вырвался на современную автостраду, ведущую к военному аэродрому. На каждом километре стояла охрана.
Летное поле, покрытое жалкими кустиками перезимовавшей травы, блестело лужами. Приземлившийся биплан с трехцветными кругами на выгнутых крыльях, протянуло по скольжине до самых ангаров. Он едва успел развернуться, вздыбив колесами желтую воду.
— Недаром Иероним Петрович так ратует за твердые покрытия,— шепнул Тухачевский Васильченкову.— Скоростная авиация требует совершенно новых аэродромов.
— Командарм первого ранга Уборевич будет вместе с нами на оборонных заводах в Гавре, товарищ маршал. Получается слишком плотный день. Утром посещение министра иностранных дел Фландена, затем маршал Петэн и поездка в Гавр, а вечером Владимир Петрович дает обед.-
— Вы предлагаете внести изменения в программу? Отказаться от Гавра?
— Никак не возможно, товарищ маршал.
— Тогда о чем разговор? — Тухачевский достал из чехла бинокль.
На взлет вырулили истребители.
Звено за звеном они вонзались в зенит, виртуозно вырисовывая фигуры высшего пилотажа: замедленные и восходящие бочки, иммельманы, повороты и перевороты на горке, пикирование.
— Великолепное мастерство,— похвалил Тухачевский полет сомкнутым строем. Словно связанная невидимой нитью, эскадрилья кружила по восходящим и нисходящим спиралям и падала в пике под сорок пять градусов.
— Не хуже, чем у нас в Щелково,— шепнул Васильченков.
«Не хватает только, чтобы истребители «Моран» выстроили в небе имя вождя»,— подумал Михаил Николаевич.
— Поздравляю, генерал,— сказал он, приблизясь к Пикару, замещавшему начальника воздушного штаба.— Образцовая техника пилотажа.
Летчики и впрямь работали превосходно. Но машины едва ли могли выдержать соревнование с истребителем Мессершмитта. Еще слабее оказались бомбардировщики. Старые «Амио» годились разве что для ночного полета, а новым — со стрелком-радистом в хвосте — все-таки недоставало скорости.
Настоящей бомбардировочной авиацией Франция фактически не обладала. Англичане и немцы ушли вперед минимум на три года.
Страна, зажатая между двумя фашистскими хищниками, проявляла поразительную беспечность. Оружие и боеприпасы устаревших типов. Новейшие образцы будут поставлены на поток только к сороковому году. До сих пор ведутся ожесточенные споры о снарядах. Никто не знает, сколько их может понадобиться: три, четыре или же пять миллионов в месяц. Одни стоят за сталь — эффективнее, другие с пеной у рта ратуют за чугун — дешевле. Идут бесконечные дебаты по поводу новых типов взрывателей и мин, а производство стоит. Лучше бы уж просто скопировали у немцев. Печальнее всего то, что обстановка с вооружением до тошноты напоминает родные картины. Единственное, в чем французы сумели продвинуться, так это стопятимиллиметровое орудие. Его уже поставили на конвейер вместо прежнего — семьдесят пять.
По дороге в Париж Васильченков вновь выразил беспокойство:
— Я чего опасаюсь, товарищ маршал? На беседу с Петэном у нас остается от силы полтора часа. Кто его знает, как он себя поведет. Старикан хоть и в отставке, но с ним здесь очень считаются. Министры и те на поклон едут.
— Мы в лучшем положении. Не мы к нему, а он к нам. Улавливаете различие? И вообще позвольте спросить: вы предлагаете решение или сами являетесь частью проблемы?
К общему удовлетворению все благополучно уладилось: и с заводами, и с Петэном, и с торжественным завтраком.
Старый маршал явился в полпредство с многочисленной свитой.
Советскую сторону представляли Тухачевский, Уборевич и Венцов. Запись вел помощник военного атташе полковник Кирилов.
После обмена дежурными любезностями необычайно подвижный восьмидесятилетний старец ринулся в атаку:
— Слушайте, господа! — он сердито фыркнул, продув седую щеточку усов.— Неужели вы не можете воздействовать на коммунистов, чтобы они не разлагали нашу армию и нашу страну? Мы же разумные люди, профессиональные военные! Давайте выработаем общую позицию. Прямо здесь. Торезу и Кашену останется лишь подчиниться. Надеюсь, вы возьмете это на себя.
Тухачевский и Уборевич изумленно переглянулись. Михаил Николаевич никак не ожидал подобной наивности от человека, просидевшего брюки на высоких постах. «Выжил из ума? — невольно возник вопрос.— Или дурак от природы?»
Досье Анри-Филиппа Петэна рисовало несколько иной образ.
Он родился в той благословенной части Франции, где люди отличаются несокрушимым упрямством и отменным здоровьем. Образование получил в знаменитом Сен-Сире, кузнице кадров высшего офицерского состава. Не блистая ни талантами, ни даже пороками, могущими привлечь внимание начальства, медленно рос в чинах. К началу войны четырнадцатого года дослужился до полковника и в пятьдесят лет получил пехотную бригаду. До вершины карьеры оставался последний шаг, ибо в личной карточке значилось: «Не продвигать выше бригадного генерала».
Как и Гинденбурга в довоенной Германии, Петэна считали ординарным штаб-офицером. Но волей случая предание связало его имя с героической защитой Вердена. Суровый упрямец с ясными голубыми глазами неожиданно оказался любимцем нации и, минуя промежуточные стадии, выскочил прямо на Олимп. В семнадцатом году он уже на посту главнокомандующего.
Еще в «Эколь де Герр»[11] Петэн проповедовал идею непрерывного наступления, «проводимого без всяких колебаний». Война предоставила возможность на практике и в гигантских масштабах проверить теорию. Результаты оказались плачевными. Петэн положил множество пехотинцев, бросив их, без необходимой артподготовки, на пулеметы кайзера.
Эти эскацады, дорого стоившие армии, заодно с прочими просчетами высшего командования довели солдат до отчаяния. Вспыхнули бунты. Петэн подавил их со всей решительностью. По его приказу в восставших полках, как во времена римских цезарей, был расстрелян каждый десятый.
После подписания мира он вышел в отставку. Но когда в двадцать пятом году понадобилось усмирить восставших риффов в Марокко, республика вспомнила героя. В эту кампанию одним из офицеров его штаба был полковник де ла Рокк.
Маршал вновь встретил старого товарища уже в Париже, где тот основал фашистского толка организацию бывших фронтовиков. Имя Петэна немало способствовало укреплению авторитета «Боевых крестов». Он стал их кумиром. После неудачного февральского путча 1934 года Думерг предложил ему пост военного министра в своем кабинете. Вкус власти оказался весьма притягательным. Пламенный католик, чье мышление ограничивалось рамками служебного устава, сделался на старости лет заядлым политиком. Лидеры правых партий частенько предпочитали дом маршала кабинету премьера в особняке Матиньон и палате депутатов в Бурбонском дворце. Вот почему для поддержки договора столь важен был хотя бы нейтралитет «теневого президента».
Петэн начал почти с ультиматума, чего, надо признаться, вряд ли кто ожидал.
Тухачевский вновь бросил выразительный взгляд на Иеронима Петровича. Уборевич терпеливо разъяснил позицию Советского правительства. Ссылаясь на краеугольные положения марксизма и высказывания товарища Сталина, попытался внести некоторое успокоение. Но его доводы явно не достигали цели. Пришлось рубануть сплеча:
— Скажу вам так же прямо, господин маршал, по-солдатски. Если вы сами крепко сидите в седле, вам нечего опасаться. Мы не собираемся экспортировать революцию.
— Смею уверить, что будь у нас желание разложить чью-либо армию, то в первую очередь мы бы обратили внимание на германскую,— добавил Тухачевский.
