нарушением субординации.
Но всё это пустяки по сравнению с адом, который бушевал в душе несчастной леди Окленд. Её муж-майор попал в плен к американцам в самом начале сражения; похоже, у него перебиты обе ноги. Бедняжка брела, как тень, не разбирая дороги, и отказывалась от еды. На неё было больно смотреть, и Фредерика не выдержала.
— Почему бы вам не пойти к нему? — спросила она. — Ему вы нужнее, чем здесь.
Потухшие глаза леди Окленд вспыхнули светом надежды, из них ручьями потекли слёзы. Обе отправились к генералу Бургойну; говорила в основном баронесса. Сначала Бургойн и слышать ни о чём не хотел, но потом уступил: к американцам отправили парламентёра. Наутро леди Окленд села в лодку вместе с полковым капелланом, державшим белый флаг, и поплыла на другой берег Гудзона.
В Саратогу пришли вечером девятого октября — промокшие до костей, стуча зубами от холода. Ридезель нашёл большой деревянный дом с погребом, оставленный хозяевами; Фредерика раздела девочек и уложила на солому, велев им поплотнее прижаться друг к другу. Она разводила огонь в очаге, когда комната вдруг осветилась от зарева за окном. Пожар? Встревоженная баронесса выбежала на улицу. Горели великолепная усадьба, пристройки и мельница; от проходивших мимо офицеров она узнала, что генерал Бургойн велел их сжечь, потому что они принадлежат американскому генералу Скайлеру.
От канонады дрожала земля; три ядра врезались в стену одно за другим, выбив толстое бревно; Фрицхен визжала от страха; мать зажимала ей рот платком, чтобы не услышали снаружи. Она сама была ни жива ни мертва; дрожавшие женщины спустились в погреб и сидели там прямо на полу, несмотря на холод и ужасный запах плесени; девочки зарылись лицами в колени матери. Четыре… пять… шесть… семь… одиннадцать ядер попали в дом; Фредерика слышала, как они катились по полу у них над головой. Дикий крик боли заставил её вздрогнуть всем телом. Через минуту в погреб спустилась ещё одна офицерская жена, бледная как полотно, согнулась пополам в углу — и к запаху плесени добавился кислый запах рвоты. Топот над головой, кого-то выносят… Женщина рассказала, что наверху, на столе, собирались делать операцию солдату — отнимать раненую ногу, но тут влетело ядро и оторвало ему другую… Там вот такая лужа крови — у офицерши вновь начались спазмы.
В погреб спускались всё новые люди: сначала женщины, потом раненые офицеры, солдаты… Скоро там можно было только стоять или сидеть, подтянув колени к подбородку. Загнав свой страх на самое дно души, баронесса пробиралась между ранеными с масляной лампой, кувшином воды и ласковым словом.
В минуту затишья явился Ридезель и вызвал её наверх: им надо поговорить.
— Дорогая моя, — начал он, взяв её за обе руки, — пообещай мне, что сделаешь то, о чём я тебя попрошу. Ради меня.
Фредерика почувствовала, как её руки и ступни разом похолодели.
— Я сделаю всё, что ты захочешь, Фриц, кроме одного: я не покину тебя.
В его глазах заблестели слёзы; он сделал над собой усилие, чтобы заговорить.
— Но послушай, я буду в тысячу раз покойнее, если буду знать, что ты и дети… да, в плену, но в безопасности, а не в этом чёртовом погребе! Генерал Гейтс — благородный человек, тебе не причинят никаких обид…
— И я должна буду вести себя любезно с людьми, с которыми воюет мой муж? Фриц, я этого не вынесу.
Ридезель ушёл — туда, откуда он мог не вернуться. Фредерика спустилась в проклятый вонючий погреб, наполненный стонами раненых, плачем и бормотанием молитв. Её пронзила мысль о том, что у всех остальных женщин здесь муж либо убит, либо ранен. Долго ли ещё продлится её везение?
…Как странно — человек привыкает ко всему! На третий день Фредерика спокойно выходила из погреба, чтобы приготовить кофе или чай для раненых и спуститься обратно. Генерал Филлипс не мог скрыть своего удивления, увидев её с кофейником в руках.
— Хотел бы я, чтобы нашим командиром была такая храбрая женщина, а не генерал Бургойн, — сказал он, приняв чашку из её рук.
А генерал Бургойн созвал военный совет. Они окружены, единственный выход — капитуляция, но на каких условиях? Ридезель предложил просить генерала Гейтса отпустить их обратно в Канаду без оружия, под обещание более не воевать против американцев. Бургойн покачал головой: вряд ли Гейтс даже станет рассматривать такие условия. Пусть их отправят под конвоем в Бостон, а оттуда вышлют в Европу. Парламентёру вручили письмо, белый флаг и барабан.
…Прятаться в погребе было больше не нужно. В доме кое-как навели порядок, заколотив щели досками, посыпав опилками пол… Стёкла в окнах выбиты; обычно Фредерика закрывала ставни, чтобы не впустить внутрь ледяное дыханье зимы, но сегодня — последний день, уже всё равно: ставни сняты, она стоит у окна и смотрит, как армия идёт сдаваться в плен, — под флейты и барабаны, с развёрнутыми знамёнами.
Американские войска выстроились в поле за околицей. Как только британская колонна показалась на дороге, генерал Гейтс отдал приказ, переданный его адъютантами ротным командирам: "Кругом!", а сам сел в карету и задёрнул занавески. У позора войск его величества не должно быть свидетелей. Когда всё оружие было сложено в кучу, а военная музыка смолкла, Гейтс вышел; Бургойн вручил ему свою шпагу и склонил голову; Гейтс отдал её обратно.
Коляска медленно ехала через американский лагерь; на козлах сидел американский солдат. Сердце в груди Фредерики бешено стучало, она боялась поднять глаза и только крепче прижимала к себе детей. Сейчас на них посыпятся оскорбления, будут показывать пальцем…
— Гляди-гляди! — услышала она и втянула голову в плечи. — Какие славные девчушки!
Солдаты подходили, улыбались; некоторые протягивали сухари или кусочки сахара; Фредерика не отказывалась и благодарила. От палаток к ней быстро шёл высокий офицер средних лет, с внешностью и осанкой дворянина. Он стал вынимать девочек из коляски, целуя и обнимая каждую, а затем подал руку их матери, чтобы помочь ей сойти.
— Вы дрожите, — сказал он мягко, — не бойтесь ничего.
— Нет, что вы, — тонким голосом отвечала Фредерика, — вы так добры к моим детям, мне совсем не страшно.
Они вошли в палатку; там были генералы Бургойн и Филлипс, а это, надо полагать, генерал Гейтс; Ридезеля нет; сердце словно упало в колодец.
— Забудьте все ваши страхи, вашим мучениям пришёл конец, — сказал ей Бургойн.
— Я не стану тревожиться, раз командир спокоен.
Вошёл Ридезель. Фредерика чуть не бросилась ему на шею, но сдержалась и лишь смотрела со счастливой улыбкой, как он целует дочек,
