находит спокойствие, но потом в голову снова начинают лезть всякие мысли. – Он изливал Санаки-бабé свою душу, не обращая никакого внимания на профессора. – Мой сын… он не хочет жить в Брахмпуре! Ни в какую! Вот опять продлил рабочий контракт на три года, с моего согласия… но я ведь не знал, что он строит себе дом в Калькутте! Там он и останется, когда выйдет на пенсию. А мне что, ехать к нему в Калькутту, ютиться там, как бедному родственнику? Он уже не тот, что прежде. Мне очень обидно.
Санаки-бабá с довольным видом кивнул:
– Разве я тебе не говорил, что твои сыновья не вернутся? Ты тогда мне не поверил.
– Да, говорили. И что мне теперь делать?
– А зачем тебе сыновья? Сейчас в твоей жизни настала пора санньясы – самоотречения.
– Но мне нет покоя!
– Санньяса – это и есть покой.
Господина Майтру эти слова не убедили.
– Мне нужен какой-нибудь способ! – взмолился он.
– Я тебе подскажу, подскажу, – принялся успокаивать его Санаки-бабá. – В следующий раз.
– Почему не сегодня?
Санаки-бабá осмотрелся по сторонам:
– Лучше приходи в другой день. Когда захочешь.
– А вы не уедете?
– Нет, я пробуду здесь до двадцатого.
– Можно, я приду семнадцатого? Или восемнадцатого?
– Народу будет очень много, это ведь дни омовения при полной луне, – с улыбкой сказал Санаки-бабá. – Приходи лучше утром девятнадцатого.
– Утром, хорошо. А во сколько?
– Утром девятнадцатого… В одиннадцать.
Господин Майтра просиял, узнав точное время обретения душевного покоя.
– Непременно буду! – приподнято сказал он.
– А куда дальше пойдешь? – спросил его Санаки-бабá. – Дивьякара можешь оставить здесь.
– Хочу посетить Рамджапа-бабý на том берегу. Я на джипе, так что поедем по четвертому понтонному мосту. Два года назад я у него уже был, и он меня узнал, представляете? А ведь до этого я не посещал его лет двадцать! Лагерь он тогда разбил прямо на воде, на плавучей платформе, и идти к нему приходилось вброд.
– Памьять у ниво отлишная, – пояснил Санаки-бабá по-английски, обращаясь к Дипанкару. – Старый, очень старый святой. Худой как палка.
– Ну вот, стало быть, сейчас я поеду к Санаки-бабé, – сказал господин Майтра, вставая.
Санаки-бабá оторопел.
– У него лагерь на другом берегу Ганги, – пояснил, нахмурившись, господин Майтра.
– Так ведь Санаки-бабá – это я!
– Ах да. Простите. А того как зовут?..
– Рамджап-бабá.
– Точно, точно, Рамджап-бабá.
С этими словами господин Майтра отбыл, а красивая Пушпа отвела Дипанкара в другую палатку, где на песке лежал соломенный тюфяк – его постель на всю следующую неделю. Ночи стояли жаркие, поэтому одной простыни было вполне достаточно.
Пушпа ушла проводить раджу Марха в шатер Санаки-бабы́.
Дипанкар сел и принялся за чтение Шри Ауробиндо, но ему не сиделось на месте: примерно через час он решил найти Санаки-бабý и не отходить от него ни на шаг.
Санаки-бабá оказался человеком практичным и заботливым, а еще – жизнерадостным, энергичным и начисто лишенным диктаторских замашек. Время от времени Дипанкар осторожно его разглядывал. Санаки-бабá иногда задумчиво хмурил лоб. У него была могучая шея, как у быка, темная кудрявая поросль на бочкообразной груди и компактное брюшко. На голове волос почти не было, только задорный вихор на лбу и немного редких волос по бокам. Коричневая овальная плешка сверкала в июньском солнце. Иногда, внимательно кого-нибудь слушая, он забавно приоткрывал рот. Замечая на себе внимательный взгляд Дипанкара, он всякий раз ему улыбался.
Еще Дипанкару очень понравилась Пушпа: заговаривая с нею, он принимался яростно моргать. Она же, заговаривая с ним, всегда делала серьезное лицо и серьезный голос.
Время от времени в лагерь Санаки-бабы́ вламывался раджа Марха и всякий раз яростно ревел, если не обнаруживал святого на месте. Кто-то шепнул ему на ушко, что Дипанкар здесь на особом положении, и во время проповедей раджа сверлил его кровожадным взглядом.
Дипанкар пришел к выводу: раджа очень хочет, чтобы его любили, но не знает, как заслужить любовь окружающих.
11.10
Дипанкар плыл в лодке на другой берег Ганга.
Какой-то старик, брамин с отметкой касты на лбу, громко о чем-то разглагольствовал под плеск весел. Он сравнивал Брахмпур с Варанаси, описывал слияние великих рек в Аллахабаде, Хардвар и остров Сагар в дельте Ганга.
– В Аллахабаде голубые воды Ямуны встречаются с коричневыми водами Ганги – как Рама встречается с Бхаратой [49], – с благочестивой убежденностью говорил он.
– А как же третья река, Тривени? – спросил Дипанкар. – И с кем вы сравнили бы реку Сарасвати?
Старик с досадой посмотрел на Дипанкара:
– А ты сам откуда?
– Из Калькутты, – ответил Дипанкар; злить старика в его планы не входило, и вопрос он задал из подлинного интереса.
– Хм-мх! – фыркнул тот.
– А вы откуда? – спросил Дипанкар.
– Из Салимпура.
– Где это?
– В округе Рудхия, – отвечал старик, нагибаясь и разглядывая свои изуродованные ногти на больших пальцах ног.
– А Рудхия – это где?
Старик недоуменно воззрился на Дипанкара.
– Далеко? – продолжал расспрашивать его Дипанкар, сообразив, что без наводящих вопросов тот не ответит.
– В семи рупиях отсюда.
– Все, приехали! – завопил лодочник. – Мы на месте! Вылезайте, люди добрые, купайтесь вволю и молитесь за всех! И за меня тоже.
– Ты не туда нас привез! – возмутился старик. – Я уже двадцать лет сюда приезжаю, меня не обманешь! Вон то место! – Он ткнул пальцем в вереницу лодок на берегу.
– Тоже мне, полицейский без формы! – с отвращением проворчал лодочник, но все-таки заработал веслами и подплыл к указанному месту.
Там уже купалось несколько человек: вода была им по пояс. Плеск и напевы купающихся сливались со звоном храмового колокола. В мутной воде плавали бархатцы и лепестки роз, размокшие листовки, солома, обертки от спичечных коробков цвета индиго и пустые свертки из листьев.
Старик разделся до лунги, явив миру священный шнур, протянувшийся от левого плеча до правого бедра, и принялся еще громче призывать паломников к купанию.
– Хана ло, хана ло! [50] – вопил он, от волнения путая местами согласные.
Дипанкар разделся до нижнего белья и прыгнул в воду.
Вода не показалась ему чистой, но он все же поплескался в ней минуту-другую. По какой-то неясной причине самое священное из мест для омовений увиделось ему не таким привлекательным, как то, куда пытался пристать лодочник. Там ему даже хотелось нырнуть в воду с головой. Старик, впрочем, был вне себя от счастья и восторга. Он присел на корточки, чтобы целиком оказаться в воде, набрал ее в ладони и выпил, как можно более низким голосом и как можно чаще твердя: «Хари Ом!» Остальные паломники вели себя примерно так же.
