мебелью.
Хозяин встретил гостей со своей обычной, тихой и ровной, не светскою любезностью… Не угодно ли позавтракать? От завтрака отказались решительно, но должны были усесться в глубокие, колыбельно-мягкие кресла, у камина, уютно пылавшего в белесоватых полуденных сумерках…
Голицын оглянулся на дверь. Трубецкой встал, подошел к ней и запер на ключ.
— А та — на половину княгинину, там сейчас никого, — указал на другую дверь. — Позвольте, господа, говорить откровенно.
— Откровенность лучше всего, — подтвердил Голицын, вглядываясь в Трубецкого пристально.
Одет по-домашнему, во фраке. Не очень молод — лет за тридцать. Высок, сутул, худ, со впалою грудью, как у чахоточных, рябоват, рыжеват, с растрепанными жидкими бачками, с оттопыренными ушами, длинным, узким лицом, большим загнутым носом, толстыми губами и двумя болезненными морщинками по углам рта. Немного похож на «жида», как дразнили его в детстве товарищи. Некрасив, но в больших серых глазах, детски простых, печальных и добрых, такое благородство, что Голицын подумал: «Уж полно, не ошиблись ли мы с Оболенским?»…
— Мое положение в Обществе весьма тягостно… Им нужно одно мое имя. Рылеев распоряжается всем, а я ничего не знаю. Не знаю даже, как попал в диктаторы…
— Serge, вы здесь? — раздался молодой женский голос, и Голицын, оглянувшись, увидел на пороге незапертой двери, той, что вела на половину княгинину, незнакомую даму…
— Позвольте, мой друг, представить вам князя Голицына, — сказал Трубецкой.
Целуя руку ее, Голицын почувствовал запах чайной розы. Вся в черном — в трауре по покойном императоре, — с черными гладкими начесами волос на висках, она сама напоминала желтоватою, ровною и свежею бледностью лица чайную розу. Catache — от Catherine — звали ее по-французски, а по-русски немного смешно — «Каташею», но верно: маленькая, кругленькая, крепенькая, с быстрыми движениями, катающаяся, как точенный из слоновой кости шарик.
Все замолчали. Княгиня переглянулась с мужем, и по одному этому взгляду видно было, как они счастливы…
«Знает ли она, кто мы и зачем пришли? Если и не знает, то чувствует», — подумал Голицын…» [97].
Каташа знала, и вскоре она станет первой из жен декабристов, подавших прошение о сопровождении осужденного на пожизненную каторгу мужа в Сибирь.
У этого самого парадного входа в день прощания с родным домом Катерину ждал помощник, посланный ей в сопровождение отцом. Он, кстати, не выдержит суровой дороги и вскоре покинет свою подопечную.
Пять лет счастливой супружеской жизни в этом роскошном особняке, где стены украшали полотна Рембрандта и Рубенса, библиотека насчитывала 5000 книг, на изысканные обеды для 600 гостей приезжал император Александр I, а свои сочинения читали Пушкин, Грибоедов, Карамзин, Крылов, сменились тридцатью годами ссылки.
В покосившейся хибаре, которую поначалу совместно сняли подруги по несчастью Мария Волконская и Екатерина Трубецкая, жили они скромнее самых бедных своих слуг: «Ляжешь головой к стене — ноги упираются в двери. Проснешься утром зимним — волосы примерзли к бревнам» [98].
Тяжесть деревенской домашней работы, свалившейся на плечи девушек, с детства окруженных штатом прислуги, не испугала их. Методом проб и ошибок они даже научились готовить, так что «хлеб, недопеченный княгиней Трубецкой», казался заключенным «вкуснее лучшего произведения первого петербургского булочника» [99].
Первые годы княгини видели мужей лишь в кандалах, потом — общая комната в тюрьме, потом, в Чите, женам декабристов даже построили улицу, состоящую из деревянных домов. И наконец, спустя годы, у Трубецких появилось постоянное пристанище в Иркутской области. Хоть и в ссылке, но жизнь продолжалась — у Екатерины, считавшей себя бесплодной, один за другим там появилось семеро детей.
Из 11 жен декабристов только 8 дожили до амнистии и смогли вернуться в Петербург. Екатерина, к сожалению, была не из их числа.
В своей поэме «Русские женщины» Некрасов посвятил ей главу. Во сне Екатерина видит этот дом, в который ей больше не суждено будет вернуться. Не суждено снова увидеть львов, провожавших ее в долгий путь, и до сих пор, вот уже более двух веков, стерегущих лестницу особняка Лаваль.
Богатство, блеск! Высокий дом На берегу Невы, Обита лестница ковром, Перед подъездом львы, Изящно убран пышный зал, Огнями весь горит. О радость! нынче детский бал, Чу! музыка гремит! [100]
Литература
Бадьева Э. А., Никулина М. Дочки-матери: книга для наших дочерей // Средне-Уральское книжное изд-во, 1986.
Волконская М. Записки княгини Марии Николаевны Волконской / с предисл. и прил. издателя кн. М. С. Волконского. СПб., 1904.
Декабристы в воспоминаниях современников. М., 1988.
Лорер Н.И. Записки декабриста Н. И. Лорера. М.: Гос. соц. — экон, изд-во, 1931. Мемуары декабристов. Северное общество // сост. В. А. Федорова. М., 1981. Мережковский Д. С. 14 декабря. Пг., 1918.
Некрасов Н.А. Поли. собр. соч. и писем: в 15 т. Т. 4. Л., 1982.
Оболенский Е. П. Воспоминания // Общественные движения в России в первую половину XIX в. Т. 1. СПб., 1905.
Трубецкой С. П. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 2. Письма. Дневник 1857–1858 гг. Иркутск, 1987.
Трубецкой Сергей Петрович //Декабристы: биографический справочник. М., 1988. Трубецкой, Сергей Петрович // ЭСБЕ. Т. 66. СПб., 1901.
Яцевич А. Пушкинский Петербург. Л., 1933.
Дом Кранкенгагена / типография Тиле
(1900 г., архитектор А. К. Бруни; наб. Адмиралтейского канала, 17/ Галерная ул., 42)
«5 января 1901 г.
(Санкт-Петербург)…
