Волконский оценил пробный шар и умелое снятие подвоха мнимым безразличием. "С чего бы это их интересовал наследник?" – подумал он.
– У нас две недели праздников, – продолжал лысый, проводя рукой по рукаву старинного камзола. – На исходе второй недели – фиеста. Финикийский обычай. У меня на вилле соберутся гости. Приезжайте. Он вас проводит. – маркиз ткнул в молчаливого телохранителя Тони.
Эта парочка – маркиз с бароном – навевали странное ощущение. А именно: барон думает, а маркиз за него произносит. Однако какая согласованность!
Волконский покосился на Лауру.
Девушка все так же сосредоточенно, выпятив вперед серьезные губы, как слушают в детстве сказку, глядела теперь на дядюшку. "Укушу!" – отчаянно подумал граф.
Заметив взгляд Волконского, Лаура повела черной разлапистой бровью.
– Спасибо за приглашение, – сказал посол. – Непременно буду. Петр, объясните Тони, как до нас…
– Он найдет, – перебил маркиз. – Скажите, граф, а есть у вас какие-нибудь особые пожелания?
"Есть!" – чуть не выкрикнул Волконский.
(- А не молод на Восток-то ехать? – спросила Екатерина, когда Безбородько впервые предложил для Мальты кандидатуру Волконского.
– Старую лису, кого ни пошли, рыцари все одно перехитрят, – сказал Безбородько. – Да и себе же дело испортят. А дерзкого они не ждут. Так что, матушка, тут пан или пропал. Но Волконского хоть деньгами не возьмешь. Сама знаешь, боярскую кровь посулами не разбавишь.
– Ну а…
– А от этого никто гарантии не даст. – Безбородько отвел глаза.
– Это точно, – потупившись, вздохнула Екатерина.
– Однако чтобы с девками шалить – не замечен, – продолжал Безбородько. – Да и Шешковский ему верных людей дает. Прямо с плахи снял. Два апостола – Петр да Фома. Смертники – как ты любишь. Им терять нечего: службу справят – гуляй; не справят – дорожка им одна…
– Не знаю, не знаю, – сказала Екатерина. – А что про него Шешковский? Нет, надо подумать.)
– Я спрашиваю чисто по-дружески и два раза никогда не предлагаю, – сказал маркиз. – Особые пожелания – дело деликатное.
Волконский все старался пересчитать полоски на лысом черепе маркиза Кассара. Снова сбившись, перевел взгляд на барона Тестаферрату. Под прикрытыми веками невозможно было прочитать никакой подсказки, кроме одной: барон не любит Ордена рыцарей-госпитальеров.
Не только мальтийские Тестаферраты традиционно не жаловали пришельцев. Семьи Кеткути-Ганадо, Чеклюн и Торреджиани тоже не испытывали к ордену нежных чувств. Да и не было, по совести, на острове потомков древней мальтийской знати, которые смирились бы с незаконной передачей Мальты Ордену Святого Иоанна.
– Я большой поклонник архитектуры, – медленно сказал Волконский. – Я столько слышал о Валетте, особенно об этих садах на бастионах…
– Завтра получите пропуск, – сказал маркиз, поморщившись при упоминании Валетты. – В том числе на бастионы. Скажите, а Мдина вас разве не привлекает? Вы не поклонник арабской архитектуры?
– Вы знаете, арабской как-то нет, – сказал Волконский.
– А зря, – многозначительно сказал маркиз. – Может быть, вам сразу прислать карту города? Валетты, я имею в виду? Как туристу – это вам сильно облегчит вашу… хм… культурную задачу.
Они пристально поглядели друг на друга.
– Вот если бы меня мог кто-нибудь сопроводить, – уклончиво сказал Волконский, поглядев на Доминика. – Ознакомить, что называется, с достопримечательностями…
Доминик вызывал больше доверия, чем Тони. Уже одним тем, что сидел во все время разговора как статуя, набравшая в рот еще для верности и воды.
– А это у нас Лаура специалист, – сказал маркиз Кассар, и у Волконского екнуло сердце. – Она вам завтра пропуск привезет, сразу и трогайте. Как вы завтра располагаете?
В глазах маркиза не было и тени иронии – ни на тему экскурсии, ни на предмет экскурсовода. "Неужели провокация? – подумал Волконский. – Но зачем им?…"
– А ее в Валетте никто не знает, – словно прочитал его мысли маркиз. – Так что гуляйте себе на здоровье. И потом – вы здоровый холостой мужчина. Вы холостой?
– Маркиз, какое отношение…
– Не станет же русский резидент ходить в бордель, – хрипло промолвил вдруг барон Тестаферрата.
– Так что, если Лаура вам понравится, вы, пожалуйста, не стесняйтесь, – подхватил маркиз Кассар. – Об оплате вы с Джианной, я думаю, легко сговоритесь.
Волконский опешил. "Просто какая-то Африка, – лихорадочно подумал он. – Или, наоборот, Аляска".
Он где- то слыхал, что это у эскимосов гостей угощают женами. Но там Север, там понятно… Волконский приклеился глазами к барону и все не мог отодрать их и перевести на Лауру.
В голове завертелись, перепутавшись, алеуты, эвенки и гвинейское племя бисау. И все они прыгали через выложенную из горящего саксаула надпись: "Провокация". Он не был уверен, растет ли на Аляске или даже в Гвинее саксаул, но запах его сухих горящих веток ощущал обеими ноздрями.
– Откровенно говоря, я не знаю, что вам ответить, – сказал Волконский.
Он понимал, что самое лучшее в сумасшедших обстоятельствах – правда.
– Вы покраснели, граф, – сказал барон и вдруг, не вставая, протянул ему руку.
Волконский послушно пожал ее в знак… он сам не понял чего.
– Это краска гордости за оказанное мне вашим сиятельством доверие, – сказал наконец Волконский, отнимая руку.
Фома снова пошевелил пальцами на спинке стула.
"Бароны – они, однако ж, "сиятельства" или "светлости"? – думал Волконский. – Впрочем, лучше переборщить, чем недосолить", – вспомнилось наставление Шешковского, и он поднял наконец глаза на Лауру.
Она по- прежнему серьезно смотрела на русского графа. Если бы Лаура потупилась или смутилась… Но Лаура еще подалась вперед, отчего ее и без того наполненные серьезными мыслями губы приобрели совершенно академический заряд.
Волконский почувствовал, что рядовая интрижка заходит в те области, в которые он совершенно не предполагал ее заводить.
Излишне говорить, что лицо Лауры стояло перед графом всю дорогу обратно, до самой Флорианы. И весь вечер, и всю ночь.
В пять утра, наскоро самостоятельно умывшись, Волконский засел за рабочий столик – не в кабинете, а в спальне у окна, выходившего, как мы помним, на грязную флорианскую мостовую.
Наутро после приемки фрегата Джулио проснулся в каюте от звуков дальней канонады. Тренированный девятью годами службы во флоте, слух рыцаря не только отличал пушечную канонаду от громоподобных звуков природы, не только выстрелы корабельных орудий от сухопутной артиллерии, но даже, кажется, звук кормовой пушки от носовой.
"В районе Большого Березового, – потягиваясь, с удовольствием подумал рыцарь, до самого рассвета изучавший карту района. – Миль семьдесят с лишком…"
И вдруг резко сел. А через минуту уже вылетел на палубу. Фрегат еще спал, только вахтенный, позевывая, мечтал о чем-то в корме, приобняв бизань. Свинцовое небо едва серело на востоке, вызывая в памяти лишь досадное школьное напоминание: серого цвета в природе не существует.
Влажный утренний бриз гнал с открытого моря крутую зыбь, и Джулио, подставив ветру горячее со сна лицо, прислушался снова. И снова отчетливо услышал пушки. "Ветер с моря, может, миль девяносто. Перестрелка. Неужели у Выборга?" Он растерянно оглядел немые остовы судов, выступавших из предрассветной мглы, – часть на ближнем рейде, часть у причала. Помассировал больную руку. Вроде и без повязки ничего, отходит.
Вахтенный, приметив капитана, вытянулся в струну так, что рядом с большой бизанью возникла еще маленькая бизань.
– Всех наверх! – отчетливо сказал Джулио, приближаясь и вглядываясь в темень за кормой.
– А еще час до подъема, ваше…
Джулио коротко ударил вахтенного под дых, переступил и прошел на бак, потирая кулак и с досадой вспомнив о забытой в сутолоке отъезда любимой бойцовой груше из кожи. Кожа была собственноручно содрана с живого турка в кровавом угаре мести за соседа по келье – брата Монпелье. Турки разрубили плененного Монпелье на четыре части, части прибили к кресту, снова сформировав тело, крест выставили на шлюпик и пустили с попутным ветром в сторону мальтийской эскадры на траверзе крошечной Линозы…* Да, хорошая груша.
Мужчины нескоро привыкали к тому, что в минуту опасности из-под благородной повадки Джулио вдруг выглядывал грубый зверь. Зато женщины сразу подозревали свирепую правду, как лисица чует волка, в какую шкуру волка ни переодень. А внешняя учтивость Джулио только усугубляла для женщин прелесть предполагаемых силков.
Открыв пороховой ящик возле карронады**, капитан зачерпнул пороху. Затем внимательно осмотрел гидроизоляцию на рундуке: порох был сырой. Под палубой раздался топот ног: вахтенный, очухавшись, счел за благо поспешить с исполнением.
Пока команда строилась на шканцах, Джулио успел спуститься в каюту, стремительно привести себя в порядок и предстал перед строем свежий как огурчик.
