Он протянул к ней руку.
— Если ты дотронешься до меня, то можешь не появляться в Монтийяке. Никогда!
Матиас побледнел. Теперь перед ним стояла не подруга детства, а хозяйка поместья, где работал он и его отец. Никогда Леа не говорила с ним таким тоном. Работник! Слуга! Вот кем он был для нее. Она отправилась с ним на прогулку, как это делали маркизы и баронессы со своими пажами.
— Ты забываешь, девочка, что «твой» Монтийяк — ничто, и если мы с отцом все бросим, то тебе придется продать его за бесценок.
— То, что ты говоришь, — отвратительно. Я думала, что ты любишь эту землю так же, как и я.
— Нельзя долго любить то, что тебе не принадлежит.
Он схватил Леа за запястья, опрокинул на кровать и уселся ей на ноги, чтобы она не могла сопротивляться. Свободной рукой он расстегнул ширинку.
— Нет, Матиас! Остановись!
— Никогда не поверю, что тебе это уже не нравится!
Он задрал ей подол платья, сорвал трусики. Леа извивалась, выгибалась дугой, плюнула ему в лицо, сжала ноги… Он с размаху ударил ее по лицу. Губы ее покраснели, брызнула кровь. Она закричала… Он навалился на нее и раздвинул ей ноги.
Леа растерянно смотрела на него. Никогда она еще не испытывала такой боли. Ее охватил страх. По щекам текли слезы.
— Перестань, Матиас… Перестань, мне больно.
— Послушай меня внимательно. Прекрати кривляться. У меня есть все, чтобы в любой момент засадить тебя в тюрьму: письма, которые ты передавала, записки, которые ты возила на своем голубом велосипеде… Я все знаю. У меня много друзей в гестапо. Ты у меня в руках, а потому будь посговорчивей. Скоро я опять уеду в Германию, а потом, когда здесь уничтожат всех подонков, я смогу спокойно вернуться, ты выйдешь за меня замуж, и мы станем хозяевами Монтийяка… Я терпелив.
Ища ее губы, он навалился на нее всей своей массой. Леа сжала зубы, дрожа всем телом.
— Я люблю тебя Леа, я люблю тебя…
Он овладел ею…
Через несколько минут он встал. Член его был весь в крови.
Натянув на себя одеяло, Леа лежала, невидяще уставившись в потолок.
Он погладил ее по лицу; она холодно оттолкнула его руку. Он долго, не говоря ни слова, смотрел на нее. Она спала или делала вид, что спит. Он погасил свет.
Леа проснулась первой, чувствуя страшную боль в низу живота. Погода обещала быть прекрасной: луч солнца пытался пробиться сквозь занавески из отвратительной красноватой ткани, освещая оборванные и местами отклеившиеся обои с красными и голубыми цветами. В большом зеркале, висящем перед кроватью, она увидела себя и спящего Матиаса.
Она взглянула на свои часы: одиннадцать. Одиннадцать часов! Ценой неимоверных усилий ей удалось встать и, дрожа от холода, натянуть сапоги и пальто. Матиас заворочался на кровати. Леа на секунду замерла, затем подняла с пола свою сумку, нечаянно толкнув столик, на котором зазвенели бокалы и тарелки. Матиас продолжал спать.
В конце коридора лениво прогуливался тщедушный человечек с желтоватым лицом и потухшим окурком во рту.
От вчерашнего моросящего дождя не осталось и следа: в голубом небе сияло солнце. Казалось, ветерок, прогуливающийся по унылым улицам, принес с собой запах весны. Копокол Собора Нотр-Дам пробил двенадцать. Леа бросилась бежать по улице Монтескье. Задыхаясь, остановившись по пути лишь раз, чтобы пропустить трамвай, она подлетела к «Регенту». Наступило время аперитива, и на террасе было полно народу. Несколько столиков занимали немецкие офицеры.
Дэвид сошел с ума, назначив встречу в этом кафе! На террасе его не было. Леа уже смирилась с необходимостью войти внутрь, но тут увидела его. Дэвид сидел на скамейке и читал «Маленькую Жиронду». Выглядел он радостным и помолодевшим.
— Вы слышали новость?
Она отрицательно покачала головой.
— Вчера по радио Лондона сообщили, что освобожден Ленинград. Мы с Аристидом чуть было не заплакали, когда Жак Дюшен произнес это охрипшим от волнения голосом. Вы представляете, они продержались шестнадцать месяцев!.. Однако у вас не очень довольный вид…
— Это замечательная новость! Я очень рада, но у меня жасная мигрень…
Он взглянул на нее внимательнее.
— Да, вчера вы выглядели лучше. У вас все в порядке?
— Да, все прошло хорошо.
— А Большой Клеман?
— Обещал сделать все от него зависящее. Сегодня в четыре часа он назначил мне встречу.
— Прекрасно. Я скажу Мотыге, чтобы он был там. Не забудьте: если что-то будет не так, наденьте платок.
— Мадемуазель будет что-нибудь пить? — спросил подошедший официант.
— Да… Нет… Я не знаю.
— Вы завтракали?
— Нет, я не голодна. Принесите, пожалуйста, «Виши-фрез» и, если у вас найдется, таблетку аспирина.
— Я посмотрю, мадемуазель.
С громким смехом в кафе ввалилась компания молодых людей. Леа почувствовала, как напрягся Дэвид, хотя у парней был вполне безобидный вид.
Вернулся официант со стаканом воды и двумя таблетками на блюдечке.
— Вам повезло, хозяйка нашла лекарство у себя в сумочке.
— Поблагодарите ее от моего имени.
— Сколько я вам должен? — спросил Дэвид.
— Стакан сотерна и «Виши-фрез»… Шесть франков, месье, без обслуживания.
— Вот, возьмите. Поторопитесь, нам нужно идти.
Леа проглотила таблетки и проследовала за Дэвидом. Как только они вышли, он схватил девушку за руку и потащил в сторону улицы Жюдаик.
— Почему мы ушли так быстро? Из-за этих парней?
— Да.
— Почему?
— Надеюсь, что вам никогда больше не придется с ними встретиться. Это люди комиссара Пуансо.
— Они? А я подумала, что это студенты!
— Необычные студенты. Дубинкой они владеют лучше, чем французским языком. Это бессовестные, наглые и очень опасные маленькие скоты, пытающие и убивающие людей не столько ради денег, сколько для удовольствия.
— Почему вы назначили мне встречу в таком месте?
— Потому что безопаснее всего встречаться в окружении врагов… Здесь мы расстанемся. Чем вы собираетесь заняться до того, как отправитесь к Большому Клеману?
— Немного прогуляюсь, на воздухе мне лучше. Потом, может быть, пойду в кино.
— Это хорошая идея. В «Олимпии» показывают «Вечерних посетителей» Карне. Неплохой фильм, правда, конец у него не совсем удачный…
— Я видела его в Париже. Что я должна делать после встречи с Большим Клеманом?
— Отправляйтесь на Сен-Жанский вокзал, откуда отходит ваш поезд. Возле газетного киоска к вам подойдет женщина с каталогом французских вин и скажет: «Парижский поезд сегодня, наверное, опоздает», вы ответите: «Не думаю». Расскажете ей, как прошла встреча, и можете садиться на свой поезд в Лангон.
— А если по той или иной причине я не смогу прийти на вокзал?
— Мы узнаем это от Мотыги, который будет идти за вами. Но вам приказано вернуться домой как можно скорее.
— Приказано? — спросила она, нахмурив брови.
— Да, хотите вы того или нет, теперь вы стали членом группы и в интересах вашей безопасности и безопасности всех остальных обязаны подчиняться. Аристид очень строго относится к этому.
— А где Ло… Люциус?
— В надежном месте, в Ландах. Скоро вы получите от него песточку. До свидания, Экзюперанс. Good luck[3].
— До свидания, Дэвид.
— Ваша подруга будет освобождена завтра.
Леа не верила своим ушам. Это невозможно! Наверное, он смеется над ней.
— Как это?
— Гестапо пришло к выводу, что мадам д’Аржила ничего не знает о деятельности своего мужа и его местонахождении. А вы случайно этого не знаете?
Вопрос был задан так неожиданно, что Леа растерялась. Каким-то чудом ей удалось, даже не побледнев, совершенно невинно ответить:
— Я? Нет. Я не видела его с тех пор, как похоронили моего отца.
По лицу Большого Клемана невозможно было определить, поверил он ей или нет.
— Я вижу перед собой по-настоящему осторожного человека. Таких, у нас очень ценят.
— У нас?
— Да, в Сопротивлении.
— Но это же очень опасно! — испуганно и восхищенно воскликнула она. Это было сыграно с таким мастерством, что ее собеседник закашлялся, а затем сказал:
— Очень, но это цена освобождения нашей страны.
Дурацкая игра начала надоедать Леа. Чувствуя, что этот непонятный человек все больше ее раздражает, девушка спросила:
— В котором часу должны освободить мадам д’Аржила?
— До обеда. Она очень слаба после болезни, поэтому понадобится машина. Я позволил себе переговорить об этом с вашим дядей, мэтром Дельмасом, и он согласился предоставить в ваше распоряжение свой автомобиль, чтобы отвезти мадам д’Аржила.
— Спасибо за все. Но как вам это удалось?
— По правде говоря, я не сделан ничего особенного. Когда я разговаривал с начальником лагеря Мериньяк, он сказал, что только что получил приказ освободить мадам д’Аржила и еще десяток других узников — по семейным обстоятельствам.
