В конце беседы он заявил, что персона, о которой она так тепло отзывается, скоро будет освобождена.
— Не скоро — немедленно!
— Как вы спешите! Послушать вас, так можно подумать, что немцы только и ждут моих приказов, чтобы освободить своих узников!
— Я уверена, что вы можете это сделать.
— Приходите завтра, в четыре, я сообщу вам, как обстоят дела, — сказал он, вставая.
В прихожей довольно высокий человек снимал при помощи служанки пальто.
— Дядя Люк!
— Леа! Что ты здесь делаешь? Я считал, что ты в Париже, у тетушек.
— Я приехала просить у месье Большого Клемана помочь мне освободить Камиллу из лагеря Мериньяк.
— Вы знакомы с этой девушкой? — спросил Большой Клеман у дяди Люка.
— Это дочь моего брата Пьера, скончавшегося в прошлом году. Мадам д’Аржила — одна из ее подруг. Они живут вместе, после того как исчез муж этой женщины. Я хорошо ее знаю. Это достойная женщина. Если вы можете что-нибудь для нее сделать, то я буду вам очень признателен.
— Дорогой мэтр, я пообещал вашей племяннице сделать все от меня зависящее.
— Благодарю вас.
— До свидания, дядя.
— Куда ты? Ты собираешься в Монтийяк сегодня вечером? Но поезда больше не будет, скоро комендантский час. Если хочешь, можешь переночевать у меня.
— Спасибо, дядя Люк, но я должна встретиться с друзьями.
— Как хочешь. В Монтийяке все хорошо?
— Все в порядке. До свидания. До свидания, месье.
— До свидания, мадемуазель, до завтра. Надеюсь, что смогу сообщить вам хорошие новости.
Была темная ночь. Леа не сняла шапочки. Сейчас нужно было узнать, ждет ли ее Матиас в кафе около Большого театра. Он был там.
Он был там, и он был в бешенстве.
— Откуда ты взялась? Почему ты меня обманула? Ты не была у своего дяди, никто там тебя не видел. Так, где ты была?
— Я тебе все объясню.
— Эй! Голубки, я закрываю! Через десять минут начинается комендантский час, — крикнула хозяйка.
— Хорошо, хорошо, мы уходим. Леа, я ненавижу, когда надо мной издеваются.
— Сожалею, месье, но уже закрыто, — сказала хозяйка.
Леа обернулась. На пороге, засунув руки в карманы плаща, стоял мужчина и в упор смотрел на нее. Это был Мотыга, Леа совсем о нем забыла. Она подала условный сигнал. Уходя, он сказал:
— Пока, подружка.
— Куда мы пойдем? — спросила Леа, как только они оказались на улице.
— Объясни мне, где ты была, пока я переживал и мучился в ожидании?
— Позднее, если тебе так хочется. Сейчас я очень замерзла и умираю от голода.
— Руфь и твоя сестра, наверное, очень волнуются!
— Их предупредили. Ты не знаешь, куда бы мы могли пойти?
Ее вопрос остался без ответа. Несколько минут они шли молча. Молодой человек достал из кармана фонарик и протянул его Леа. Они обошли мешки с песком, выложенные вдоль аллей Турни, и двинулись по маленькой улочке, проходящей возле церкви.
Узкая, крутая, скользкая лестница вела к стеклянной двери, на которой тускло блестели серебристые буквы «тель», от «о» остался только отпечаток. Матиас, так и не расставшийся со своим велосипедом, толкнул дверь, и над ней громко зазвенели медные трубочки от часов с боем. В этом плохо освещенном месте пахло кошачьей мочой и луковым супом, а сверху доносился сладковатый запах дешевых духов.
— Как здесь воняет, — тихо сказала Леа.
Матиас пожал плечами.
— Кто там? — раздался скрипучий голос.
В глубине комнаты вспыхнул огонек сигареты.
— Это я, мадам Жинетта. Вы оставили мне комнату?
— А, это ты, малыш. Тебе повезло, я могла бы ее сдать уже десять раз, но сказала себе: «Жаль, если такой славный парень окажется на улице». Черт!.. Кого это ты привел?
Из темноты выступила женщина, самая толстая, какую когда-либо приходилась видеть Леа. На ее размалеванной физиономии поблескивали умные и злые глаза, заплывшие жиром и неопрятно накрашенные. Бесформенная фигура, закутанная в потертый бархатный пеньюар, приблизилась к ним, волоча ноги, обутые в разношенные шлепанцы. Леа отступила назад, словно испуганный ребенок.
— Мадам Жинетта, это моя подруга, я вам о ней говорил.
— Хе! Бездельник, ты не говорил мне, что девчонка смазлива и совсем не похожа на потаскушку. С такой кралей тебе, наверное, нечасто приходится пользоваться резинкой.
— Мадам Жинетта!..
— Что «мадам Жинетта». В своем доме я имею полное право говорить все, что хочу. Я не собираюсь развращать твою девственницу. Хотя с такими-то глазками она вряд ли до сих пор хранит свою невинность. Не правда ли, малышка? Таких опытных баб, как я, не проведешь.
Леа вытаращила глаза, оглушенная этой лавиной непонятных слов, произнесенных с резким мериадекским акцентом.
— Мадам Жинетта, прошу вас!..
— О чем ты меня просишь, развратник?.. Делает из мухи слона. Я терпелива, но, в конце концов, ты меня разозлишь. Я делаю комплименты твоей мамзель, а ты еще дуешься! Не знаю, что мне мешает повернуться к тебе задницей. Черт! Ты еще будешь мне ее лизать…
— Матиас, может, мы пойдем, — сказала Леа, — мне кажется, что мадам не желает нас пускать.
— Тю! Голубушка! «Я думаю, что мадам не желает нас пускать»… Это не так, сердце мое. Но вот этот бездельник, который принимает меня за дуру, уходит, ничего не сказав, возвращается, когда ему захочется, со своим велосипедом и «подругой детства». Хочет получать удовольствие, а не имеет для этого денег. Если хочешь переспать здесь, сукин сын, гони монету, если нет — убирайся!
— Возьмите, мадам, это все, что у меня есть. Этого достаточно? — холодно спросила Леа, вынимая из сумочки несколько банкнот.
Толстуха пересчитала их и засунула в карман своего пеньюара.
— Считай, что тебе повезло. Ты дорогу знаешь.
Матиас повернул выключатель и подтолкнул Леа к длинному мрачному коридору, освещенному тусклым светом единственной лампочки без абажура.
— Эй, сопляк, ты забыл свой велик!
Он вернулся и забросил велосипед на плечо.
Комната была под стать остальному: холодная и зловещая. Войдя в нее, Леа, дошедшая до крайней степени нервного напряжения, в растерянности заплакала. Матиас мог вынести все, кроме ее слез. Он обнял ее за плечи. Леа вырвалась.
— Не прикасайся ко мне!..
Она сняла сапожки, легла на кровать и укрылась голубым пуховым одеялом, казавшимся роскошью в этой убогой комнате.
— Я скоро вернусь.
Она обеспокоенно приподнялась на подушке: он не должен был оставлять ее одну в этом отвратительном месте, с этой толстой женщиной, внушавшей ей страх.
— Ничего не бойся. Я попробую найти что-нибудь поесть. Это займет десять минут.
Все время, пока он отсутствовал, Леа провела, спрятавшись с головой под одеялом.
— Так ты можешь задохнуться, — сказал Матиас, вернувшись. — Суп ждать не будет, он остынет. Если мадемуазель угодно, кушать подано.
Невероятно! Где он умудрился найти этот столик на колесиках, покрытый белой накрахмаленной скатертью с расставленными на ней серебряными приборами, достойными роскошного отеля? Бутылка «Марго» в ивовой корзинке, рядом еще одна корзинка с четырьмя белыми булочками, холодная курица, салат, шоколадный крем и большая супница, источающая дивный запах туррена в чесноке.
Леа не верила своим глазам! Этот юноша, которого, как ей казалось, она знает как никто другой, удивлял ее с каждым разом все больше. Ну, кто в Бордо, кроме него, мог после начала комендантского часа раздобыть ужин, от которого не отказалась бы любая порядочная женщина довоенной поры?!
— Откуда все это?
— Во всяком случае, не отсюда. У меня есть один приятель, он — повар в близлежащем ресторане. Ешь, не бойся, в этом заведении бывают все сливки городского общества.
— Должно быть, все это ужасно дорого. По-моему, у тебя не было денег?
— Правильно, но зато у меня есть кредит. Прошу к столу. Хватит расспросов, давай ужинать.
Леа проглотила ложку супа и отодвинула тарелку.
— Почему ты уехал в Германию?
— Ты во мне разочаровалась, да? Тебе не нравится, что я встал на сторону сильнейших? Я чувствую и знаю это — с тех пор, как ты вернулась из Парижа, ты избегаешь меня… Воображаешь, что править будут такие, как Лоран д’Аржила и Адриан Дельмас? Ты думаешь, что можно молча позволять коммунистам уничтожать себя?
— Но ни Лоран, ни дядя Адриан не коммунисты…
— Может быть, но те и другие — террористы.
— Ты сошел с ума, бедный мой Матиас… Тебе что — кажется нормальным, когда пытают людей?
— Пытают только еврейскую сволочь.
— Еврейскую сволочь? А Камилла?
— Ей нужно было быть повнимательней и не выходить замуж неизвестно за кого!
— Негодяй!
— Я тебе покажу «негодяй»… Когда-то ты так не говорила.
Он протянул к ней руку.
— Если ты дотронешься до меня, то можешь не появляться в Монтийяке. Никогда!
