— Я понимаю, милый. Это всего лишь еще одно доказательство того, что боги желают, чтобы ты занял место среди них.
Цезарь пожал плечами.
— Народ Рима практически требует этого. Жрецы-луперки создали братство в мою честь. Одни одобряют это, а другие говорят, что от этого отдает монархией, поскольку последним римлянином, в честь которого учредили культ, был Ромул.
— Но ведь это же совершенно естественно для жителей Рима — желать почтить человека, давшего им так много.
Клеопатра не понимала, почему римская знать так яростно противится потребности обычных граждан отождествлять своих правителей с богами. Она думала, что сенаторы просто завидуют тому, что и боги, и граждане Рима избрали Цезаря, а не кого-то из них, дабы править великим государством.
— Да, но из-за этого наши мелочные, ограниченные сенаторы спят по ночам еще хуже. Они жаждут власти, но не хотят ничего делать для того, чтобы удержать ее. А я честно заслужил все свои почести и привилегии.
— И потому ты одержишь над ними верх.
Цезарь нежно поцеловал ее.
— Теперь мы с тобой увидимся только после моего возвращения.
Клеопатра хотела было запротестовать, но почувствовала, что в помещении, кроме них, появился еще кто-то. У входа терпеливо стоял секретарь Цезаря.
— Диктатор, время следующей встречи.
Цезарь дошел вместе с Клеопатрой до выхода из храма; там его ждала группа мужчин, а ее — Аммоний. Цезарь взял Клеопатру за руку и сдержанно поклонился.
— Было большим удовольствием для меня обсудить с тобой вопросы государственности и религии, царица.
— И для меня, диктатор, — отозвалась Клеопатра, одарив Цезаря лучшей своей царственной улыбкой, хотя острая боль разрывала ей грудь при каждом вздохе. Она мысленно вознесла молитву о том, чтобы Венера не допустила ошибки. — До следующей встречи.
Она отвернулась, чтобы не заплакать снова. Только не при всем этом сборище. Клеопатра взглядом поискала среди толпы Аммония; тот поспешно подал ей руку, а его телохранитель-грек двинулся впереди. Аммоний провел ее по Форуму, но Клеопатра не заметила там ничего, кроме длинного ряда зонтичных сосен; их странные перевернутые ветви раскрывались в небо, словно бы в страстной молитве.
АЛЕКСАНДРИЯ
Двадцатый год царствования Клеопатры
Надвигался рассвет. Свет сочился в комнаты Клеопатры, нарушая совершенный покой темноты. Ирас морщил нос во сне, как будто восход раздражал его даже сквозь забытье.
Через окно, выходящее на море, за верхушками деревьев сада царица видела порт, пока еще не погруженный в шумную суету, и дамбу, устремленную в море, словно серебристый палец, и указывающую путь к острову Фарос. На острове, над морем, на вершине башни горело негаснущее пламя; оно встретило первые лучи солнца, приветствуя день. Внизу, на берегу, Антоний лежал в объятиях армии шлюх.
Вошла Хармиона. Тонкие морщинки вокруг ее рта сделались глубже — она недосыпала. Следом служанка принесла на подносе чашу с горячим настоем индийских пряностей. Подчиняясь указующему персту Хармионы, девушка поставила поднос на подоконник, рядом с царицей. Доставив напиток, она тут же отскочила, как будто боялась, что ее побьют. Служанка была новая; царица прежде то ли не видела ее, то ли не замечала. Странно. Хармиона не позволяла незнакомым слугам входить в личные покои Клеопатры.
— Девчонка прямо из императорского дворца, — мрачно сказала Хармиона. — Я ее посылала за сведениями.
Прислужница украдкой бросила взгляд на царицу и тут же опустила большие, коровьи глаза, испугавшись, что Хармиона накажет ее за непочтительность. Царица поднесла чай к лицу, чтобы поднимающийся над чашей пар освежил кожу.
Девушка была совсем юной, пожалуй, лет четырнадцати; гречанка, но не чистокровная. Простой белый хитон открывал правое плечо, как у лакедемонянок. Царица заметила сквозь разрез в хитоне, что правая нога служанки слабо дрожит.
— Посмотри на меня, дитя, — велела Клеопатра.
Девушка повиновалась, явно удивившись сочувствию, прозвучавшему в голосе царицы. Царица поймала и удержала ее взгляд; ее удивила красота полудетского лица. Несмотря на явную примесь чужеземной крови, черты девушки вполне соответствовали греческому идеалу. Клеопатра мысленно сделала себе заметку: нужно будет поговорить с Хармионой об этой служанке. Прекрасное, невинное лицо. Интересно, не спал ли с нею Цезарион? Скорее уж Антулл. Он, подобно своему отцу, наделен талантом соблазнять робких, но склонных к уступкам существ. Цезариона же, хоть он и царь, самого приходится соблазнять.
— Что ты видела, дитя?
— Ничего, твоя царская милость, Матерь Египет, — отозвалась служанка, покосившись на Хармиону.
— Я отправила ее, чтобы она попробовала подслушать у дверей, — пояснила та устало. — Слуги совершенно ненадежны и не знают языка императора. А это дитя бегло говорит на нескольких наречиях. Ее отец был ученым евреем, а мать — изгнанницей. Передай ее величеству, что ты услыхала.
Ресницы девушки затрепетали, словно крылья бабочки. В уголках глаз показались слезы.
— Пение, твоя царская милость, Матерь Египет, — нерешительно произнесла она.
— Пение?
— Да. Им-император учил дам петь песни.
— Песни?
— Песни, твоя царская милость. Наподобие загадок. На латинском языке. Н-нехорошие песни. Грубые, вроде солдатских. Про совокупление с животными. Всякое такое.
Царице потребовалось все ее самообладание, чтобы удержаться от смеха. Подражая суровой Хармионе, она вопросила:
— В каком часу это было? Наверняка сейчас они должны уже закончить свои песенные упражнения.
— Менее часа назад, — ответила вместо девушки Хармиона. — Когда служанка уходила, она услышала, как император потребовал еще вина.
Еще вина? Он пил и мял девок на протяжении двенадцати часов! Царица полагала, что рассеять меланхолию ее мужа будет несколько труднее.
— Да, твоя царская милость. Еще вина. И жареного поросенка. — Девушка понемногу начала преодолевать робость и все чаще бросала взгляды на царицу. — Император возжелал жареного поросенка с соусом из чернослива, а также фазана, приготовленного по его рецепту…
— Пропеченного на медленном огне и обжаренного с виноградом и вином. Продолжай.
— И гуся со сладостями, Матерь Египет. Да, он так и сказал: гуся со сладостями. И… и…
Внезапно девушка упала на колени, как будто ее поразил тот же божественный недуг, которым страдал Цезарь, и спрятала лицо в ладонях, словно охваченная невыносимым стыдом. Под тонкой хлопчатобумажной тканью хитона видно было, как вздрагивает ее спина.
— Прекрати немедленно, дитя! — Хармиона начала терять терпение. — Возьми себя в руки и передай царице, что потребовал император.
Девушка подняла голову и встретилась с Клеопатрой глазами.
— И трех обнаженных служанок, чтобы они разрезали мясо, — выпалила она и снова опустила взор. — Твоя царская милость, Матерь Египет, — добавила служанка, судорожно втянув в себя воздух.
На этот раз царица не удержалась и расхохоталась. Лицо Хармионы осталось все таким же каменным; ей не нравились шутовские коленца, которые со скуки выкидывал Антоний. Служанка же снова опустилась на пол у ее ног и расплакалась, покорно ожидая наказания за то, что принесла царице дурные вести о выходках ее супруга.
— Что еще ты слышала? — требовательно спросила царица, знаком велев Хармионе поднять девушку. — Тебе знакомы звуки, которые можно услышать, когда занимаются любовью? Слыхала ли ты там что-либо подобное?
Хармиона запустила руку в черные кудри и потянула служанку за волосы, вынуждая поднять залитое слезами лицо.
— Только пение, твоя царская милость, Матерь Египет. Только пение. Прости меня. Полагаю, я знаю, как это должно звучать, но я ничего подобного не слыхала. Только пение и приказания прислать еду и служанок.
Царица взглянула на свою придворную даму с неодобрением. Вздохнув, Хармиона отпустила волосы служанки, подхватила ее под руку и подняла. Она пригладила растрепавшиеся кудри и почти бережно поправила одежду на девушке, потом оглянулась на царицу, словно спрашивая: «Так лучше?»
— Ты получишь награду за усердную службу. Мне нужны умные и верные девушки, знающие много языков. Тебя позовут. А сейчас можешь идти.
Девушка взглянула на Хармиону, ожидая подтверждения, как будто это Хармиона была царицей, а Клеопатра — придворной дамой. Хармиона кивком указала на дверь, и девушка заспешила к выходу.
Когда тяжелая дверь с глухим стуком затворилась за ней, Ирас перевернулся на спину и захрапел, но не проснулся. Царица небольшими глотками пила горячий, сладкий напиток; он заполнял пустоту внутри ее тела и в то же время причинял боль, огненной лавой скользя к желудку.
