Потом, отпив кваску, повернулся к князю.
— Позволь мне, сын мой, — голос у митрополита был извиняюще-просительным, — полюбопытствовать мне: а что ты думаешь о своём вдовстве?
Этот вопрос, похоже, застал князя врасплох. Лицо его покраснело, а сам он смешался.
— Я... Я... — начал он неуверенным голосом, — хочу признаться тебе, владыка, Анастасия, светлая ей намять, — он перекрестился, — до сих пор не вышла из моего сердца.
Владыка опять повернулся к окну. Пальцы его застучали по столу. Потом он заговорил:
— Князь, ты властитель своего народа, его отец. А долг отца... — митрополит повернулся к Симеону.
Тот улыбнувшись, ответил:
— Быть заступником, кормильцем, благодетелем и... — остановился.
— И покровителем, — добавил митрополит, — а что для этого надо? — владыка продолжал полусерьёзный допрос.
Симеон улыбнулся:
— Это говорил и мой отец, когда объявил о своём решении женить мня на литовской княжне.
Митрополит вздохнул. Этот вздох как бы говорил, что он вспомнил что-то важное, дорогое ему. И это было так. Владыка, глядя куда-то в пространство, заговорил:
— Да, главное у него было — защитить своих людей. А для этого ему приходилось жертвовать многом. Порой даже своими чувствами. Это делает князя великим. А не то, что решит Орда! — при этих словах митрополит оживился. Его оживление хорошо понял Симеон. Уходя, он сказал:
— Владыка, с ними, — он кивнул на стену, за которой располагались хоромы, где жили литовцы, — ты мня не торопи! Я всё сделаю, как надо.
Крестя его на дорогу, митрополит улыбнулся, понимая, что князь ждёт важного для него сообщения.
Дважды в год тевтонцы широко отмечали необычайные события: девятого апреля — смерть Папы Климента, а двадцать девятого ноября — Филиппа IV, Красивого, французского короля. Сколько за это время ушло в небытие и пап, и королей, но никто не удосужился воспоминаний, как он. И отмечались эти даты тевтонцами не потому, что они как-то касались их. Отнюдь. Эти даты были связаны совсем с другим орденом, а именно с орденом тамплиеров, которые когда-то гнездились на юге Франции в нескольких тысячах вёрст от тевтонцев. Но сила этих дат была в том, что в указанные сроки были исполнены проклятия, посланные в адрес паны и короля, виновных в гибели некогда могучего ордена, подобного тевтонскому, Великим магистром тамплиеров, когда над ним свершалась судебная расправа. Это действо сильно подчёркивало невиданную, таинственную власть ордена. Тевтонцы умело преподносили эти события, явно давая понять, что и они являются подобными обладателями этой силы. Всё это адресовалось соседям с единственной целью напугать, заставить их задуматься.
А всё началось за несколько лет до этого. Однажды утром, войдя в королевскую опочивальню с весьма печальным видом, Ангерран ле Портье де Мариньи представил королю отчёт о том, что их казна пуста. Это сообщение так встревожило невозмутимого короля, что он поднялся с постели и подошёл к столику. Под его грузным телом жалобно застонал английский стул. Пробежав глазами по пугающим цифрам, он поднял прекрасные глаза на своего первого министра.
— Сир, — проговорил тот, поняв, что король хочет, — мы уже всех обложили: торговцев — трижды, баронов — дважды, церковь... больше некого обкладывать.
Король почесал затылок и опять поднял на Мариньи глаза, теперь в них были просьба и жалость. И Мариньи произнёс единственное слово:
— Тамплиеры!
Король оживился. Он хорошо знал силу их власти, а где власть, там и злато. Укоротить их хотел ещё его дед, Людовик Святой. Но... загадочная смерть деда остановила это наступление. Его отец, слабохарактерный Филипп, только говорил, но по существу ничего не делал.
И король понял, что подошло время закончить то, что начинал его знатный предок. Он посмотрел на министра с улыбкой. Мариньи догадался, что его задумка нашла подтверждение. Скоро ему будет что считать.
— Сир, я могу идти? — спросил он вкрадчивым голоском.
— Иди.
Министр, раскланявшись, направился к выходу. Но только его рука охватила дверную ручку, как за спиной ударило:
— Да!
Министр повернулся, сердце его дрогнуло, что-то смутило короля. Он хорошо знал, что тот был не в деда. В душе мало во что верил. Но вдруг... так и получилось!
— А что чаша Грааля, она по-прежнему у них?
Этот вопрос короля застал министра врасплох. Он понял, что всё повисло на волоске. Но министр нашёлся:
— Чаша Грааля помогает только тем, — проговорит он уверенным голосом, — кто не нарушает Христовых заповедей.
Король знал, министр ему докладывал, о тайных захватах тамплиерами южных земель и что в их тайных темницах совершаются бесчеловечные пытки и казни. Филипп кивнул. Ясно было, что этот ответ его удовлетворил. Он только добавил:
— Хорошо бы прибрать их к своим рукам!
Министр тихо промолвил:
— Будем стараться, сир!
Но министр поторопился со своей радужной мечтой. На пути у них стоял... папа. Мариньи решил начать своё наступление на орден с виду простым актом: тот должен был платить налоги, как все владельцы. Магистр ордена Жак де Молэ, получив такое извещение, счёл его незаконным и пожаловался папе. Пана заступился.
Королю самого мощного в Европе государства давно хотелось, чтобы папы были «под его рукой». Случай помог это совершить. Недовольные деятельностью паны из-за его безжалостных инквизиторов, римляне поджигаемые противниками Климента V, среди которых в основном были французские ходоки, стали ему явной угрозой. Французский король воспользовался этой ситуацией и со словами: «Надо спасать папу», послав отряд воинов, перевоз его в Авиньон. Теперь папа, получив «доказательства» вины тамплиеров, дескать, те не хотят исполнять французские законы, перестал быть их заступником.
Мариньи послал Великому магистру письмо, в котором излагалась необходимость их встречи, чтобы утрясти границы ордена и определиться с размером уплаты ренты. Магистр, получив письмо, впал в раздумье, что делать: ехать или нет.
Его приближённые, среди которых был и его самый верный друг Жоффруа де Шарнэ, приор Нормандии, были против этой поездки. Но... магистр решил не игнорировать приглашения главного министра, понимая, что за его спиной стоит король. Отдав распоряжение, чтобы подготовили замок тамплиеров в Париже к их приезду, магистр в сопровождении солидного отряда рыцарей отправился в долгий путь.
Он хорошо понимал, что дорогой с ним может случиться «всякое». Потом сошлются на какую-нибудь банду разбойников. Повесят, для оправдания, несколько безвинных. И всё. Поэтому отряд шёл всю дорогу в ожидании нападения. Но, когда средь голубой дымки стали видны далёкие крыши Парижа, опасения пропали, все расслабились.
И вот последний лес перед ними. Минуя его, они окажутся в столице. И вдруг за каретой что-то громыхнуло. Магистр, несмотря на свой возраст, а ему был 71 год, быстро оглянулся. Огромное поваленное дерево разделило отряд надвое. Основные силы остались позади. Вскоре послышались возгласы нападавших, звон клинков. Противник, видать, всё просчитал. Силы были неравны. Передовой отряд в два десятка человек не смог защитить магистра. Он и ещё несколько человек были схвачены. И, как бы в насмешку, брошены в замок Тампль, только не в верхние комнаты, а в тёмное сырое подземелье.
Семь лет магистр и его собратья по ордену провели там. За всё это время Великий магистр много раз обращался к папе за помощью, доказывая свою невиновность, но ответа не было ни на одно письмо Молэ.
Пытки, королевские обещания о помиловании заставили признаться во всём: да, тамплиеры предавались содомскому греху, да, для вступления в орден требовалось плюнуть на святое распятие, да, они поклонялись идолу, да... чего не ведал магистр, так это тайны Чаши Грааля. Этим своим поступком он в душе как бы торжествовал над своими мучителями: «Они не получат её, она не будет служить их преступным намерениям».
И вот суд. Точку в нём поставил Филипп IV, Красивый, сказав:
— Жак Молэ и Жоффруа дс Шарнэ нынче вечером будут сожжены на Европейском острове.
Голос его прозвучал твёрдо, властно. Никто из коллегии судей не посмел оспорить его решение.
Пламя сначала поднималось медленно, потом быстро побежало к ногам Великого магистра по бумажной митре, затем оно поднялось вверх, сжигая седую бороду и перекидываясь на всклоченные волосы.
И в это мгновение пылающий факел повернулся к королевской галерее. И, сея страх, его громовой голос вещал:
— Климент и ты, Филипп, изменники данному слову, я вызываю вас на Суд Божий. Тебя, Климент, через сорок дней. А тебя, Филипп, — в течение года!
Это случилось 18 марта 1314 года.
Не прошло и сорока дней, когда 8 апреля, вечером, папа, собравшись было отойти ко сну, почувствовал в желудке резкую боль. Что только ни делали лекари, но к утру Папе стало совсем плохо. А по полудни, когда солнце, обойдя Петровский купол, взяло курс на запад, папы не стало. Эта весть, достигшая Парижа, заставила Филиппа побледнеть.
