вид проявлять». Им также предписывалось в преподавании учитывать особенности характера и способности каждой ученицы. И потому совершенно не случайно это учебное заведение русские негласно называли «вторым Смольным институтом», так как и начальница, и персонал старались соблюдать традиции привилегированного девичьего института императорского времени.
Форма гимназисток была скопирована с формы смолянок – длинное платье, стянутое в талии, поверх которого надевалась черная пелеринка с белым воротничком (по праздникам надевали белые). Поэтому смолянок иногда называли «черные пелеринки». В каждом классе были две классные дамы. Один день «француженка», на следующий день «немка», и воспитанницы должны были обращаться к ним на соответствующем языке. Поэтому окончившие Кикиндский институт владели четырьмя языками – русским, сербским, французским и немецким.
Как и в собственно Смольном институте, все воспитанницы распределялись на три возрастные группы: 9—12 лет, 12–15 и 15–18 лет.
Мария Николаевна вместе с Катей не без внутреннего трепета вошли в небольшой кабинет начальницы гимназии. Тон интерьеру ее кабинета задавало коричневое, со стертым в некоторых местах лаком фортепиано. Строгое, но усталое лицо Эрдели, ее большие черные глаза внимательно изучали вошедших дам. Она отложила в сторону заявление и биографическую справку Екатерины Дракиной.
– Сколько лет вашей дочери, сударыня?
– Пятнадцать, Наталия Корнелиевна.
– Училась ли где до большевистского переворота?
– Да… – начала было отвечать Мария Николаевна, но Эрдели ее бесцеременно перебила.
– Я бы хотела, чтобы на мои вопросы отвечала барышня. От этого зависит, станет ли она воспитанницей моего заведения, или нет.
Катя внутренне задрожала, напряглась, но внешне, усилием воли, ничем не выдала своего большого волнения.
– Три класса женской гимназии в Бердянске, мадам.
– Какие языки учили?
– Немецкий.
– Каковы были успехи в предметах?
– В большинстве своем хорошие. Неудовлетворительных не было вообще.
Эрдели что-то пометила в своей толстой пролинованной тетради и снова подняла глаза на Катю.
– Как вы относитесь к дисциплине?
Мария Николаевна снова хотела было ответить, но Эрдели так на нее посмотрела, что она больше не произнесла ни звука за все оставшееся время.
– Мой папа, Федор Ардальонович, и сам человек строгих правил и пунктуаций, и меня воспитывал в этом же духе.
Эрдели удовлетворенно кивнула.
– Пожалуй, я зачислю вас в число воспитанниц, но… – Наталия Корнелиевна подняла вверх указательный палец правой руки в тот самый момент, когда мать с дочерью счастливо переглянулись. – Но хочу предупредить сразу и вас, Екатерина, и вас, мадам. В моем институте весьма строгий режим. Жить будете в общежитии вместе с остальными воспитанницами, из стен института выходить запрещено. В случае приезда к вам родителей встречаться будете в салоне. В город выходить на прогулку можно только попарно. На занятия воспитанницы также ходят попарно в местную гимназию – до обеда там занимаются сербские дети, после обеда мы. Надеюсь, со следующего года мне удастся выхлопотать у Министерства просвещения разрешения вывозить воспитанниц летом на дачу на море.
Последние слова начальницы гимназии скорее предназначались для матери, нежели для дочери, и Мария Николаевна это поняла и благодарственно кивнула, а затем решилась спросить:
– Когда Катя может приступить к занятиям?
– Да вот с завтрашнего дня пусть и приступает. Я определила ее в старшие классы. Если у нее обнаружатся какие-то пробелы в знаниях, надеюсь, с помощью классных наставниц и собственным усердием она эти пробелы быстро устранит.
А вот эти слова уже относились к Екатерине. Та скромно опустила глаза и сделала легкий книксен.
Аудиенция была окончена, и Дракины облегченно вздохнули, покидая здание гимназии.
В пару Кате Дракиной досталась такая же невысокая, темноволосая девушка Ксения Бунина. Когда Катя села за парту рядом с ней, она улыбнулась и представилась:
– Ася! Я из Москвы, а ты откуда?
– Катя Дракина, из Бердянска.
– Бердянск? Это где? – глаза Буниной от удивления округлились.
– Это на юге. Екатеринославская губерния. Азовское море.
– А-а! – тихо засмеялась Бунина. – Морячка.
– Я не морячка. Мой папа инженер-путеец. И в Кикинду его направило Министерство путей сообщения, – надула губы Катя.
– Ну, прости, не хотела тебя обидеть.
– Бунина, Дракина – сегодня вы будете наказаны, – сердито одернула их учительница.
Тут же обе девушки замолчали, уткнувшись в книги.
Первые месяцы существования института в Кикинде были особенно тяжелыми. Финансирование было ровно таким, чтобы институт существовал, но не пировал. Приходилось на всем экономить: на зарплате учителям, которые порой по четыре месяца не получали жалованье. Особенно много денег требовалось на отопление и содержание интерната. С этой целью по настоянию начальницы на преподавательской конференции (педсовете) было принято решение зарабатывать деньги силами учащихся где только можно. Так родились многочисленные концерты и выступления воспитанниц в местном городском театре, выезды в другие сербские города. Чтобы заработать на приготовительный класс, гимназия выезжала с собственными спектаклями в Белград и Нови Сад. Помимо коммерческих мероприятий были и чисто ученические, в которых неизменно принимали участие гимназистки, например, выставки рукоделия в Белграде.
Да и супруги Эрдели были не подарок – они люди недюжинные, к которым никто равнодушно не относился: их либо обожали, либо же ненавидели, середины не было. Оба они, и Наталия Корнелиевна, и Борис Николаевич, были людьми переменчивыми, где мрачные настроения преобладали над светлыми жизненными установками. Борис Николаевич был человеком мрачным, усталым, больным, грустным. Наталию Корнелиевну и вовсе считали бессердечной, несмотря на все то, что она сделала для института и для его воспитанниц.
Впрочем, все это оправдывалось вздохами Бориса Николаевича:
– О господи, вернусь ли я в Россию, будет ли время, когда я не буду чувствовать себя загнанным в чужой край беглецом?
Самим же воспитанницам приходилось у крестьян чистить кукурузу, в награду получив сухие листья, они набивали ими матрасы, на которых первое время спали на полу. Не смущали их ни белье и форма из грубейшего материала, ни ботинки на мужской покрой: с боков резинки, впереди и сзади ушки, часто смешно торчащие, ни простая, но здоровая пища, ни жестяная столовая посуда, а ложки из чистого железа, начищенные дежурными, покрывались ржавчиной после первого же глотка супа, ни тазы вместо душей или ванн с небольшим котлом горячей воды, которой наслаждались лишь первые попавшие в баню, а остальных… холодная вода приятно освежала!.. Все это были незначительные мелочи по сравнению с целью – получить образование и сделать после этого карьеру.
Собственно образовательный процесс в Кикиндском институте благородных девиц был построен по аналогии Смольного института – здесь были и правила доброго воспитания, благонравия, светского обхождения и учтивости, и некоторые части экономии или домостроительства, и русский язык, и иностранные, рисование, танцевание, арифметика, шитье и вязание, география и история, даже часть архитектуры и геральдики. Но главным
