— Можете не беспокоиться, по такой плоской, открытой местности гнать скот — плевое дело, — заметил мэр. — Это не то что на Севере, где сплошь горы да леса, верно, Джек?
— Что и говорить, — гуртовщик, улыбнувшись, вытянул длинные ноги. — Не хотел бы я попасть в такую передрягу, как недавно, когда мы гнали скот по Кэннинскому тракту.
— Расскажите, пожалуйста, как это было, — попросила Пэт.
Лениво улыбаясь, гуртовщик перевел взгляд на девушку. Женщины были большой редкостью в бродячей жизни Джека, и его забавляла мысль о том, каким он будет пользоваться вниманием, когда появится в Боулдере или Калгурли в своей рубашке с открытым воротом, в широкополой фетровой шляпе, в плотно облегающих штанах для верховой езды, с позвякивающими шпорами. Кинофильмы и рассказы о жителях дикого Запада создали им большую популярность. И сейчас его горящие глаза, словно вобравшие в себя лучи яркого полуденного солнца, при свете которого он высматривал в кустарнике отбившихся от стада коров, выражали готовность отбить Пэт от любого женского стада, хотя он и старался держаться с независимым видом человека, не склонного доверять посторонним.
— Что ж тут рассказывать, — небрежным тоном начал он. — Мы гнали сотни четыре голов с Биллибунской станции. Нас была целая компания: Косой Чарли, его жена Руби — она, я вам скажу, в нашем деле ни одному мужчине не уступит, — двое туземцев да старый Джек Барр. Он был у нас за повара. Скотина попалась беспокойная, точно рой ос, а первая же ночь выдалась темная-претемная, хоть глаз выколи. Коровы и разбежались. Часа два мы выискивали их по зарослям. С трудом пригнали обратно — почти всех. На следующую ночь повторилось все сначала: какой-то чернокожий метнул в них копье, и они помчались кто куда. Чернокожие — это прямо несчастье для гуртовщика. Года два-три назад они убили двух погонщиков и нагнали на скот такого страху, что без труда увели весь гурт и обеспечили себя мясом на многие месяцы. Это им так понравилось, что с тех пор они нарочно пугают скотину… В ту ночь мы потеряли двух лошадей и один из наших погиб.
— Если быки начнут беситься, их уже не остановишь, — заметил Браун.
— На третью ночь, — продолжал свой рассказ Джек Росс, — Косой Чарли и Руби отправились в дозор и только что обменялись лошадьми со мной и Бинди, как проклятый скот опять взбесился. Руби пустилась вдогонку, и с грехом пополам мы собрали стадо — Чарли, Руби и я. Чарли тогда совсем выбился из сил, даже с лошади свалился. Ну, конечно, пользы от него тогда уже не было никакой, пока не выспится. Мы по очереди отсыпались днем. На следующую ночь стадо могло преспокойно удрать на край света — я прилег, перед тем как идти в дозор, и уснул как убитый. Вскакиваю, смотрю: Руби со стариком Джеком объезжают стадо, посвистывая как ни в чем не бывало, а эта проклятая скотина стоит, не шелохнется… В Вилуну мы пригнали только половину гурта. Такого со мной еще никогда не бывало.
— Что и говорить, по той дороге нелегко перегонять скот, — сочувственно заметил Динни. — Недавно у двух погонщиков разбежалось все стадо. Скотина как кинулась в обратную сторону, только ее и видели. А был другой случай, когда кочевники убили двух гуртовщиков; те впервые перегоняли скот по этой дороге и угодили прямо на копья к чернокожим.
Так, в разговорах о скоте, о золоте, о кочевниках — о том, что составляет повседневную жизнь этого края, и прошел вечер. У Пэт и Пэм было такое ощущение, словно они — участники спектакля, где действие происходит на скотоводческой станции — в кухне с грубо выстроганными половицами, со стенами из гофрированного железа, выбеленными известкой, пропитавшейся красной пылью. Слабый отблеск угасающего огня в большом очаге освещал комнату. На столе шипела карбидная лампа, озаряя белесым светом огрубевшие лица мужчин, заскорузлые от работы руки миссис Браун, ее белое платье, кнут и ружье погонщика, висящие на стене, полки кухонного шкафчика, заставленные посудой. Собака мэра безостановочно шныряла между печкой и распахнутой настежь дверью, в которую, словно в раму, был вписан квадрат темно-синего ночного неба и двор, омытый луной.
Какой удивительной казалась такая жизнь Пэт и Пэм — эта предельная простота, эта жестокая, ни на минуту не ослабевающая борьба за существование, требующая напряжения каждого нерва и мускула, этот непрестанный, повседневный труд на протяжении долгого лета, когда солнце выпивает последние соки из всего живого, а засуха превращает землю в кладбище надежд. И все же эти люди живут и борются, не сгибаясь под тяжестью невзгод: душевная доброта, чувство юмора и врожденная гордость помогают им преодолевать все лишения и беды.
Перед тем как идти спать, девушки задержались на веранде, глядя на белые крыши строений, на деревья, уходящие в бесконечную лунную даль, на небо теплого голубовато-серого, как заросли акации, тона, исполненное призрачного, колдовского очарования. Все было тихо, все молчало вокруг, лишь звезды мерцали в знойном мраке.
— Точно в сказке, — негромко сказала Пэт.
— Или на дне океана, — прошептала Пэм. — И какая тоска без Шона!
— А я как будто обрела здесь себя, — вполголоса призналась Пэт. — Никогда еще я не была так счастлива. — Она вздрогнула, не в силах справиться с охватившим ее волнением. — Кто-то бродит по моей могиле, — сквозь слезы произнесла она и вдруг рассмеялась. — Человек не должен говорить, что он счастлив, — это, кажется, приносит несчастье. Ну ладно, пойдем вздремнем, как говорит Билл. Бог мой, если Пэдди узнает, что мы путешествуем с Динни и с миссис Салли, он с ума сойдет!
На следующее утро, когда Пэт и Пэм заглянули к Пэдди, они застали его у себя в номере. Он сидел, обложенный подушками, положив больную ногу на скамеечку.
Он хмуро взглянул на них, и девушки сразу поняли, что им попадет, хотя Пэдди не успел еще и рта раскрыть.
— Какого дьявола! — набросился он на них. — Что это вам взбрело на ум разъезжать с Динни Квином и миссис Гауг? Не ночуете дома, а я тут волнуйся за вас, ломай голову, что с вами случилось! Уж не говоря о том, что вы бросили меня больного, когда у меня так разыгралась подагра, прямо хоть на стенку лезь… И ни души в этой проклятой дыре — ведь в воскресенье горничные выходные. Если б не Уолли О'Брайен да не сержант сыскной полиции Смэттери, который зашел попозже, я бы целый день так и пролежал тут один… К чертям собачьим! — продолжал орать расходившийся Пэдди. — Слишком я вас распустил. Вы у меня делали что хотели! Я давал вам все, что только ни попросите! Вот вы и пользуетесь моей добротой — бросаете меня на произвол судьбы, вместо того чтобы обо мне позаботиться. Я уже не говорю про то, что теперь вся округа пойдет трепать языком о вашем безобразном поведении. Больше я этого не допущу! Поняли?
Пэдди ударил тяжелым кулаком по стоявшему рядом столику. Его светлые глазки налились кровью и гневно блестели, отекшие щеки стали багровыми.
— Мы же сказали вам, что едем на Рилл-Стейшн, — напомнила ему Пэм. — Мы были уверены, что вы знаете, где мы находимся.
— Больше я этого не допущу! — выкрикнул Пэдди. — Хватит вам вести себя, как балованные дети. Я не допущу, чтобы вы таскались с этими Гаугами, у которых слова доброго для меня не найдется, они только и знают, что ворошить прошлое! А этот Билл!.. Смэттери говорит, что он красный, второго такого смутьяна во всем городе не сыщешь. А ведь вас частенько видели с ним. «Надо положить этому конец, сэр Патрик, — вот что сказал мне Смэттери. — Барышням не миновать беды, если они будут водиться с Биллом Гаугом. Эти коммунисты — самые последние люди у нас на приисках, того и гляди взбаламутят весь народ. От них всего можно ждать. Уж они не упустят случая использовать знакомство с вашими дочками, чтобы потом шантажировать вас».
— Это ложь! — вырвалось у Пэт.
— Билл Гауг — сын Эми, — напомнила Пэм.
— Знаю, знаю. — Пэдди уже начал немного остывать. — Но это вовсе не значит, что Эми одобрила бы его коммунистические идеи или порадовалась бы, глядя, как плохо вы относитесь ко мне.
— Эми просила нас повидать Билла и передать ему кое-что, — сказала Пэт.
— Ах вот как? — От неожиданности Пэдди забрызгал слюной и растерянно посмотрел на Пэт. — Но это вовсе не значит, — добавил он, взяв себя в руки и тут же снова распаляясь злостью, — что вы должны ходить к миссис Гауг или разъезжать с нею и с этим мерзавцем Динни Квином в их старой калоше, именуемой автомобилем.
— Послушайте, — спокойно сказала Пэм, — напрасно вы так разволновались из-за пустяков. Это вредно для вашей подагры. Посидите спокойно, и я расскажу вам, что мы делали.
Она взбила ему подушки, положила поудобнее больную ногу на скамеечку и присела на стул, стоявший подле его кресла.
Пэт стояла у окна и глядела на улицу; она отнюдь не собиралась оправдываться перед Пэдди, пусть говорит с отчимом Пэм, она сумеет лучше с ним поладить. Адвокат советовал им не порывать с Пэдди до тех пор, пока они не достигнут совершеннолетия, а тем временем отпадут и некоторые затруднения, связанные с завещанием их матери.
