И как ни трудно было Нехаме, она пыталась со всем примириться, лишь бы Танхум был доволен.
Но, на ее счастье, терпеть пришлось не слишком долго. Однажды к ним не вошел, а буквально ворвался Юдель Пейтрах. Он был возбужден, длинный его сюртук был расстегнут, он еле переводил дыхание. Танхум смертельно испугался – не случилось ли чего дурного, не прибежал ли Юдель с плохими вестями. Кроме того, он боялся, как бы Юдель не проведал о его махинациях со взятыми в дом стариками, Но для Танхума все обернулось по-хорошему.
– Ну, кажись, наступает час избавления, – сказал Юдель, когда, отдышавшись, был в состоянии вымолвить хоть несколько слов.
– А что? В чем дело? Да говорите же толком! – стал нетерпеливо сыпать вопросами Танхум.
– Немец сюда идет, он уже близко, – усевшись на пододвинутый Нехамой стул, начал рассказывать Юдель.
– Ну так что, если немец? Это лучше для нас или хуже?
– Я же говорю, что избавление близко – землю делить не будут, а это уже хорошо.
Танхум несказанно обрадовался.
– А вы наверняка знаете – насчет земли-то? – все еще не веря, переспросил он.
– Ну, конечно. Я уже в Бурлацк съездил, разузнал у тамошних хозяев. Все так, как я говорю, не иначе… Одним словом, новая власть все обернет по-старому.
Не успел еще Юдель закрыть за собой дверь, как Танхум подмигнул Нехаме и шепотом приказал ей, чтобы она положила в торбу нищему немного плесневелых сухарей и велела ему убираться восвояси.
Разделавшись со стариком, Танхум решил избавиться и от старухи.
«Раз уж бог помог и идет новая справедливая власть, то старуха нам больше не понадобится, – подумал он. – Тем более что она жрет, как лошадь, и к тому же вонь от нее несусветная». Но тут же у него мелькнула мысль: «А вдруг немец придет и уйдет и опять явятся красные? Ведь все может не один, а пять раз повернуть туда и обратно. И что будет, если старуха помрет? Возни не оберешься, да и похороны обойдутся в копеечку…»
Долго еще колебался Танхум. Наконец решил отвезти старуху в Бахерс, с тем чтобы, если будет надобность, снова привезти ее к разделу земли.
С утра до вечера двери ревкома не закрывались. Давид, Гдалья Рейчук и Рахмиэл дневали и ночевали там. Забот было по горло. Надо было помочь продармейцам мобилизовать продовольственные излишки для голодающих рабочих города, мобилизовать силы для организации отпора контрреволюции, руководить разделом земли и распределением скудных ресурсов посевного материала.
Работа на полях кипела. Дни стояли ясные, солнечные, напоенные теплотой, свежими запахами молодых трав и озимых всходов.
В степи здесь и там пахали. Воздух оглашали крики пахарей, подгоняющих лошадей, впряженных в плуги и бороны. По гладко укатанным степным дорогам, то змейкой поднимаясь на косогоры, то теряясь где-то в глубоких балках, ехали мужики окрестных сел и хуторов, передавали один другому тревожную весть:
– Ой, беда, страшная беда надвигается! Немецкие наймиты, как саранча, лезут… Идут из села в село, очищают клети и чердаки до последнего зернышка. Весь скот уводят, последнюю корову забирают… Проклятым помещикам, окаянные, назад отдают земли, а крестьян до смерти забивают.
Несколько дней спустя, возвращаясь с хутора Ядвигово, Танхум на дороге увидел шеренгу солдат в темно-серых мундирах и в каких-то странных фуражках. С винтовками за плечами они шли не то в Клетню, не то в Садаево, а может, у развилки собирались разделиться и занять оба населенных пункта. Танхум на рысях полетел домой, выпряг лошадей и тотчас, не заходя к себе в хату, побежал к Юделю Пейтраху.
– Немцы идут! – захлебываясь от радости, крикнул он. – Я их уже видел.
– Где, где они?… Где ты их видел? – изумился Юдель.
– Я видел их в хуторе Ядвигово. Они идут в нашу сторону… Через час-два наверняка будут здесь.
– Слава тебе господи! – промолвил Юдель. – Наконец-то вздохнем посвободней…
Вскоре примчался ликующий Шепе, бывший староста, сообщил:
– Вот и капут ревкомам, духу их больше здесь не будет. Давид, конечно, постарается улепетнуть. Немцы первым делом потребуют выбрать старосту. Конечно, не из голодранцев.
– Ну что ж, коли потребуют, надо будет выбрать нового старосту, а не прежнего. Раз у нас появились новые хозяева, то должен быть и новый шульц, – сказал Танхум.
– Ну, кого же выбрать? – спросил Юдель и подмигнул Танхуму: мол, назови мое имя.
– Это уж вы должны сказать, реб Юдель, – ответил Танхум и тоже подмигнул ему: назови меня.
– Почему же я? – отнекивался Юдель. – Ты первый назови.
Пока они препирались о том, кому быть шульцем, в Садаеве появились немецкие солдаты. Это были квартирьеры. Они наметили дома, где собирались разместить свое подразделение, а вскоре вступили в Садаево основные силы. Высокий офицер с худым, продолговатым лицом и водянистыми глазами, в четырехугольном пенсне на носу стал расспрашивать прохожих, где тут шульц.
– Нет больше шульца, – отвечали прохонше. – Был, а теперь его нет.
– Больжевики, э? – гаркнул на них офицер. Танхум стоял поодаль, не отрывая глаз, смотрел на офицера. Наконец, набравшись смелости, подошел и заговорил с ним по-еврейски, стараясь подбирать более изысканные слова. Но тот вытаращил на него глаза и сердито крикнул:
– Больжевик, а?
– Нет… Что вы?… Совсем нет, – покачал тот головой. – Ферштейн?…
Танхум был уверен, что говорит на чистом немецком языке и офицер его великолепно понял. Но тот выругался и передразнил его. К офицеру подскочил Юдель Пейтрах.
– Что вы, какой он большевик? Они же его разорили, чуть нищим не сделали, – заступился он за Танхума.
– Вас? Вас? Что вы там бормочете? – еще пуще рассвирепел немец, возмущенный тем, что эти люди говорят на языке, похожем на немецкий, а ни слова не разберешь. – Говори ясней, где ваш шульц?
– Я… я шульц, – сказал Танхум, указав рукой на себя.
Но тут подоспел Шепе и выступил в защиту своего попранного достоинства:
– Я… я все годы был шульцем! Большевики меня скинули.
– Больжевистэн, – сердито повторил офицер единственное понятное ему слово и, обернувшись к Танхуму, спросил: – Ты шульц?
– Я, – с достоинством ответил Танхум.
Шепе с возмущением посмотрел на Танхума, хотел хорошенько отчитать наглого выскочку. Но в присутствии немца боялся это сделать.
Немец вытащил из полевой сумки какую-то бумагу и подал Танхуму. Танхум вертел ее туда-сюда, всматривался в незнакомые буквы, не понимая, чего от него хотят.
Офицер взял бумагу назад и скрипучим голосом затрещал, как трещотка. С грехом пополам Танхум понял, что немецкая комендатура требует: в течение двадцати четырех часов должно быть доставлено двести пудов сена, шесть коров и десять свиней.
– Большевики все очистили… все до зернышка забрали… Откуда взять столько? – бормотал перепуганный Танхум.
– Доннерветтер! Ферфлюхтер тойфель! – заорал немец. – В двадцать четыре часа, выполняйт! А то голову с плеч долой.
– Люди в степи, у кого я могу собрать все это за такой короткий срок? – пытался Танхум больше жестами, чем словами, втолковать офицеру. – Они пашут землю, которую у нас забрали.
– Ах, зо, – понял его наконец офицер.
Он повернулся к солдатам и приказал им немедленно вернуть из степи всех пахарей. А кто захватил чужую землю – выпороть.
– Карош будет? – спросил он у Танхума.
– Зеер гут, всыпьте им как следует! – сказал Танхум и одобрительно кивнул головой.
У Танхума развязался язык, и он с раболепной улыбкой на лице начал жаловаться офицеру:
– Хлеб наш вывезли и заставили даром еще пахать землю, которую они у нас отобрали.
– Где этот больжевик? – оборвал его офицер.
Танхум с минуту молчал, взвешивая в уме все последствия своего шага, и вдруг, как будто его чем-то ошпарили, крикнул с ненавистью!
– Давид Кабо!
– Кто еще? – спросил офицер. Танхум запнулся.
– Все бедняки и солдаты, – сказал за него Юдель. – На чужое добро нашлось много охотников.
– Так, так, – кивнув головой, подтвердил Танхум.
– Его отец и родные братья забрали у него землю, – добавил Юдель.
– Доннерветтер! – Офицер, повернувшись к Танхуму, распорядился: – Представить мне списки всех, кто отбирал землю.
– Я хотел… – забормотал Танхум.
– Думмеркопф! Выполняй мой приказ, а то я из тебя сделаю котлету.
Танхум, бледный от страха, хотел еще что-то сказать, но не решился.
А Шепе злорадствовал:
– Ты хотел быть шульцем, так служи… Он тебе так даст, что больше не захочешь…
14
Из окрестных сел и хуторов ограбленные и избитые до полусмерти люди стали стекаться в степные овраги и балки. Среди тех, кто уцелел от немецких шомполов, пошла молва, что в Дибровском лесу собираются вооруженные люди для борьбы с оккупантами. Вместе с другими в Кабылянской балке скрывался от немцев и Давид Кабо, который бежал в последнюю минуту, когда солдаты полукольцом окружили хату Бера Донды.
